Евгений Козловский - Паранойя Страница 9

– Эй, на колокольне! Что за хулиганство?

Симаков тщательно прицелился и разнес раструб.

– Хулиганство! - передразнил под нос.

Укрываясь за машину, один из милиционеров попытался выбраться, но Симаков достал его точным попаданием. Тел на площади прибавилось…

Симаков отрезал кусок хлеба, ломтик сала, лизнул помидор, чтоб соль пристала, и макнул в спичечный коробок. Начал завтракать…

И тут в прорези звонницы полетели пули: снайпер угнездился где-то за окном и начал атаку. Симаков нырнул вниз, но рикошетная пуля успела-таки попасть ему в голову. Кровь потекла по лицу…

– Ничего, - стиснув зубы и стирая кровь тряпицей из-под сала, пробормотал Симаков. - Царапинка…

Придя в себя, попытался приподняться, но снайперские пули тут же защелкали снова.

А по площади уже бежало несколько милиционеров, бессмысленно паля в колокольню из табельного оружия. Симаков приладился, высунулся на мгновенье, и несколькими короткими очередями уложил двоих наступавших. Но и сам поймал в плечо снайперскую пулю. Оставшиеся целыми нападавшие тут же и откатились назад, за укрытия домов.

– Ну вот, - сказал Симаков, перетягивая плечо тряпочкой. - Это уже похоже на честный бой. А то даже как-то неинтересно было…

Закадровый голос Василькина:

– …Вызвали наших. Симаков ранил двоих, одного положил. Тогда запросили из Москвы вертолеты. Те прилетели. Я как раз был на первом…

…Два вертолета зависли над колокольней. Один подлетел к проему звонницы, человек в штатском - молодой Василькин, - спрыгнул в проем. Пол, усыпанный гильзами. Брошенный автомат. Раздавленный помидор.

Василькин глянул в небо: там ангел уносил на руках Симакова куда-то наверх, в зенит…

– …Прыгнул на звонницу, едва не сорвался. Симакова не было. Его унес ангел..

– Настоящий ангел? - спросила Вера. - Паришь?!

– Не знаю, - вздохнул Василькин. - Чем больше проходит с тех пор времени, тем более я уверен, что да, настоящий ангел… Знаешь, какая для меня главная загадка в этой жизни? Как люди умудряются жить так, словно никогда не умрут?

– Это ты к чему?

– Выборы через две недели. И даже не в том дело, что в одиночку я не справлюсь. Просто тебя послушают скорее. А я постараюсь обеспечить, чтобы хотя бы минут пять нас не отрубали от эфира. Ну и чтоб ты прошла… с оружием…

Вера смотрела на Василькина изумленно, пока еще не очень понимая, к чему он клонит.

– Гляди-ка: не один Косячков готовит меня к спецзаданию. Еще и ты…

– Причем, заметь: рискую только я. Если ты засветишься в эфире - они просто не посмеют тебя тронуть. Так ведь? Так? Согласна?

– Не посмеют?

– Хотя, как известно из истории, слушают только тех, кто своей кровью… своей жизнью… и то - недолго. Христос - исключение.

– Христос??

– Да и то: они тут же все извратили… Но мы ведь ничего говорить не будем, да? Проповедовать… Так ведь? Мы просто /покажем/, верно? А они уж потом пусть выбирают сами. А мы сможем с чистой совестью умыть руки. Так ведь? Так?..

…Вера с Косячковым снова гуляли по пустынному вечернему Кремлю.

– Значит, товарищ генерал-лейтенант, если я правильно поняла, вы предлагаете мне принять участие в небольшом… дворцовом перевороте?

– Н-ну… н-ну, можно сказать и так.

– Тогда ответьте мне вот на какой вопрос: а вы их лучше?

– Забавный ты мне задала вопрос. Если я отвечу "лучше" - буду выглядеть идиотом. Если "не лучше" - мое предложение потеряет смысл. Есть, правда, третий вариант: "хуже". Но это неправда. Когда вопрос ставит в тупик, обычно отвечают вопросом же. А кто лучше? Где они, лучшие? Твой Василькин лучше?

Вера едва заметно вздрогнула: ей, при всей ее /паранойе/, все же всерьез не приходило в голову, что Косячков знает про Василькина. Причем, совершенно непонятно, сколько знает.

– Хочешь почитать его досье? Пойдем, у меня в кабинете лежит.

– Нет, спасибо. Не надо. Не хочу!

– Вот и я о том же. Рассказывают, что Фадеев как-то пришел к Сталину жаловаться на писателей: он был глава их Союза. А Сталин ответил: "Таварыш Фадеев! Других писателей у меня нет - придется работать с этими".

– Можно я, товарищ генерал-лейтенант, подумаю?

– Вообще-то, обычно над подобными предложениями не думают. Их или принимают, или их принимать становится некому. Шучу, шучу! Подумай. Еще немножко времени, кажется, у меня есть…

…Василькин сидел в своем кабинете в Останкино и говорил по телефону:

– Леонид Израилевич? Василькин беспокоит. Ну, помните, вы с моим отцом в сорок девятом… Да-да, именно он. Леонид Израилевич, вы еще не отошли от дел? Так вот, Леонид Израилевич, у меня к вам огромная просьба. Потому что лучше вас все равно никто не сделает. Есть тут одна… барышня… Наша… Старший лейтенант. Ей выпало по телевидению выступить. Не могли б вы ей пошить мундирчик, чтобы выглядел, как вечернее платье? Угу… Угу… Ну, я понимаю. Так я пришлю ее к вам? Вера ее звать. Скажет, что от меня. Огромное спасибо, - и повесил трубку…

…Леонид Израилевич с сантиметром в руках и карандашиком в зубах вертел перед собою Веру и приборматывал:

– Я, барышня, конечно, понимаю все эти современные верования… Все это равноправие… Лет сто назад это называли эмансипация. Нет-нет, не пугайтесь! Я стар, но не настолько, чтобы помнить. Однако, образование папа дал: читал, рассказывали. По мне, так права человеку раздавать надо по его особенностям. Помню, меня как-то канаву копать заставили. Как всех! Вместо того, чтобы шить. Равноправие… Вот может мужчина ребенка родить, извините за банальность? Какое ж тогда равноправие? Эх, были б вы актриска и шил бы я вам этот мундир для сцены… Честное слово, куда больше получил бы удовольствия…

– …Вот это - аппаратная, через которую сигнал идет в эфир. Точнее - на передатчик, а уже оттуда - в эфир. И там, на передатчике, постоянный дежурный. Которого, естественно, я беру на себя… - Вера с Василькиным, под руку, словно болтая о чем-то лирическом, прогуливались по коридорам Останкинского телецентра. - Сюда я заправлю /прослушки/: аудио и видео. И в нужный момент запущу. На всякий случай у тебя в студии будет сигнальная кнопка, я покажу.

– Ты так хорошо разбираешься в аппаратуре?

– Подготовился. К тому же, я собираюсь одного инженера оставить под прицелом. Двери здесь запираются изнутри наглухо, как, кстати, и в студии. Когда я дам тебе сигнал по рации, ты войдешь в студию через главную дверь… Пошли, посмотрим…

Спустившись по лестнице, они подошли ко входу в студию.

– Вот, видишь… При большевиках тут был охранный пост, сейчас, из соображений экономии - пусто. Давай-давай, вперед! Видишь эти рычаги? Войдешь и запрешь наглухо. Но в студии будет человек пять-шесть: диктор, операторы, помреж. И ты со всеми ими должна будешь управиться. Тут я тебе не помощник.

Вера внимательно осмотрела помещение, в котором сейчас шел монтаж какой-то мелкой декорации, кивнула.

– А сейчас - вот сюда. Вот из-за этого столика будет вести новости диктор. Ты должна будешь ее… попросить. И занять ее место. Я не знаю, как поведут себя операторы, будем надеяться - смирно, так что постарайся не выходить вот за это пространство, - обвел рукой Василькин довольно большой виртуальный прямоугольник. И последнее: вот эта самая сигнальная кнопка. Но вообще-то я думаю, что она тебе не понадобится: Почувствую момент и запущу. Все запомнила?

Вера еще раз внимательным, цепким взглядом осмотрела помещение, потом прикрыла глаза, как бы /проявляя пленку/, и кивнула:

– Пойдем.

Они пошли по коридору прогулочным шагом. Вера вдруг сказала:

– Знаешь, Валентин: если б мне, кроме тебя, было с кем поделиться, я рассказала бы ему вот про какие сомнения…

– А Косячков?

– Валентин! Ну как не стыдно!

Василькин продемонстрировал, что ему стыдно.

– Только пожалуйста: не возмущайся, не перебивай, не переубеждай: я здесь, и значит уже давно сама себя переубедила. Но мне надо поделиться. Обещаешь?

– Хм… н-ну…

– Я ведь очень хорошо запоминаю, что ты по тому или другому поводу говоришь. Или даже без повода. Про то, например, что люди верят только тем, кто за свои слова расстается с жизнью. При них. Про тиви-шоу. Про то, чем прямой эфир отличается по биополю, по воздействию на зрителя, от записи. Во что я, как инженер, впрочем, поверить не могу. Если запись сделана с качеством, предельным для передающего канала, ни одна собака не отличит… И вот, меня никак не может покинуть ощущение, будто ты все специально /подстраиваешь/, чтобы это самое шоу /произошло/. С пальбой и кровью. И, возможно, с человеческой жертвой в эфире. Трогательной молодой барышней в мундире от Кутюр. Стоп-стоп-стоп! Ты обещал не перебивать! Но это не важно. Если даже и так, - а я верю, что это не так и что ты все делаешь правильно и единственно возможно, - так вот: если даже и так - ты спас мою жизнь и она все равно твоя. Помнишь, у Чехова: "Если тебе понадобится моя жизнь…" Молчи! Я лучше тебя знаю, чтО ты можешь возразить. К тому же, я надеюсь, что достаточно подготовлена, чтобы /человеческой жертвы/ не было. Ну, той самой, в мундире от Кутюр. Знаешь, эдакая профессиональная гордость. Или, может, заносчивость. А теперь я тебя прошу: забудь обо всем, что я тебе сказала, и продолжим рекогносцировку…