Маркус Зусак - Против Рубена Волфа Страница 9

Дед уже пристает к следующим – ободранной парочке в черном и с фиолетовыми волосами. Лица у них повсюду прошиты сережками, на ногах «мартенсы».

– Он должен им отдать этот доллар, – комментирует Руб, и я смеюсь.

Руб точно заметил. И пока дед топчется возле парочки, я наблюдаю. Человек разменял свою жизнь на чужие медяки. Грустно.

Грустно, но Перри уже напрочь забыл о бродяге. Он получил удовольствие и теперь целиком сосредоточен на деле.

– Так. – Указывает на меня. – Сначала разберемся с тобой. Вот твои перчатки и трусы. Я думал про тапки, но обойдетесь. Никто из вас не заслуживает тапок, потому что я не знаю, сколько вы продержитесь. Позже, может, выдам, а пока, значит, ну, в своих кроссах.

– Ну, все по-честному.

Я забираю перчатки и трусы, и мне они нравятся.

Дешевые, но мне очень по душе. Кроваво-красные перчатки и темно-синие трусы.

– Теперь. – Он закуривает и вынимает из чемоданчика теплое пиво. Курево и пивные банки. Эта дрянь меня злит, но я слушаю. – Нужно придумать тебе имя, под каким тебя будут объявлять зрителям перед боем. Есть мысли?

– Человек-волк? – предлагает Руб.

Я качаю головой.

Думаю.

Вдруг осеняет.

Я улыбаюсь.

Я знаю. Киваю головой. Объявляю.

– Подпёсок.

Я все улыбаюсь, и Перри светлеет лицом, и я наблюдаю, как бродяги, и чудики, и городские голуби в борьбе за выживание обшаривают дно города.

Да, Перри за клубами дыма оживляется и говорит:

– Блеск. Мне нравится. За Подпёска все будут болеть. За него переживают, и даже если ты проиграешь, что-то тебе все равно набросают. – Смешок. – Не, просто блеск. Идеальное имя.

Но хватит терять время.

– Ты, – продолжает Перри. Опять указывает пальцем, теперь на Руба. – С тобой все улажено. Держи перчатки и трусы. – Серо-голубые перчатки. Дешевые. Без шнуровки. Точно как у меня. Трусы черные с золотой каемкой. Покрасивее моих. – Хочешь знать, какое имя будет у тебя?

– А я выбрать не могу?

– Нет.

– А почему?

– Все решено, вот почему. Не спорь, узнаешь, когда выйдешь драться, лады?

– Ну, наверное.

– Скажи «Да». – С нажимом.

– Да.

– И скажи спасибо, потому что, когда я тебя объявлю, тетки будут вокруг тебя в штабеля складываться.

Штабеля. Ну и остолоп.

Руб покоряется.

– Спасибо.

– То-то же.

Перри встает и идет прочь, чемоданчик в руке.

Оборачивается.

И говорит:

– Напоминаю, ребятки, первый бой в следующее воскресенье, в Марубре. Туда я вас отвезу на своем микраче. Будьте здесь же, на Эдди-авеню, ровно в три. Да чтоб я вас не ждал, не то меня там подожмет автобус, и я тогда подожму вас. Ясно?

Мы киваем.

Он уходит.

– Спасибо за снарягу, – кричу я, но Перри Коула уже нет.

Мы сидим.

Перчатки.

Трусы.

Парк.

Город.

Жажда.

Мы.

– Черт.

– Ты чего, Руб?

– Не могу успокоиться никак.

– Да что?

– Хотел спросить Перри, не может ли он пособить нам с грушей и еще кой-какими штуками для тренировок.

– Груша тебе не нужна.

– Как это?

– Ну я же есть.

– Хы.

– Ты не обязан был соглашаться.

– Я хотел.

Долгое молчание…

– Губ, ты боишься?

– Нет. Сначала боялся, теперь нет. А ты?

– Я – да.

Врать нет смысла. Мне страшно до чертиков. Жуть как страшно. Страшно до психушки. До смирительной рубашки. Да, по-моему, все в принципе решено.

Я боюсь.

7

Время пролетело, и вот воскресное утро. День боя, и мне до смерти хочется в туалет. Это нервное. Мы тренировались, как следует. Бег, отжимания, приседания, все, что надо. И даже прыгали, через поводок Пушка. Каждый день «один кулак», но и двурукие бои тоже – в новых перчатках. Руб постоянно уверяет меня, что мы в форме, но все равно мне нужно в туалет. Невтерпеж.

– Кто там? – я кричу через дверь. – Я не могу, слышишь?

Из-за двери грохочет голос.

– Я.

«Я» – как «отец». «Я» – как «батя». «Я» – то есть мужик, который, допустим, и сидит без работы, но все еще может отвесить нам хорошего пинка под зад, чтобы не умничали.

– Обожди две минуты.

Две минуты!

Как я эти две минуты выживу?

Когда он наконец выходит, мне кажется, я пулей залечу на толчок, но лишь ступив на порог, я замираю. «Почему?» – может, спросите вы, но, скажу вам, окажись вы в то утро поблизости от нашей ванной, вы бы почуяли самую страшную вонь, какую только случалось глотать в жизни. Смрад перекрученный. Злой. Да что там, просто бешеный.

Я вдыхаю, давлюсь, вдыхаю еще, разворачиваюсь и едва ли не бегу прочь. Теперь, однако, я ко всему прочему почти вою от смеха.

– Что такое? – спрашивает Руб, когда я вваливаюсь в комнату.

– Ой, чувак.

– Что?

– Идем, – зову я, и мы вместе топаем в туалет.

Вонь опять оглоушивает меня.

И наваливается на Руба.

– Йо-ома, – это все, что он может сказать.

– Кошмар, а? – спрашиваю я.

– Да уж, не очень-то весело, запашок какой, – соглашается Руб. – Что старик такое ест?

– Без понятия, – говорю я, – Но говорю тебе – эта вонь материальная.

– Еще какая. – Руб пятится от смрада. – Беспощадная, ну, жесть. Гремлин, чудище… – Он не может подобрать слово.

Я набираюсь храбрости и говорю:

– Иду туда.

– Зачем?

– Уже невтерпеж!

– Ладно, удачи.

– Она мне понадобится.

Но куда больше она мне понадобится потом, и на Эбби-авеню, пока ждем Перри, меня потряхивает. Пальцы страха и неуверенности скребут изнанку желудка. Мне кажется, что внутри я истекаю кровью, но все это, конечно, просто мандраж. А вот Руб сидит себе вытянув ноги. Руки спокойно лежат на бедрах. Лицо заливают волосы, рассыпанные ветром. На губах зарождается улыбочка. Рот открывается.

– Вон он, – говорит мой брат. – Пошли.

Подъезжает микроавтобус – реально здоровый. Фургон. Внутри уже сидят четверо. Мы забираемся через сдвижную дверь.

– Рад, что вы смогли прийти. – Перри скалится нам в зеркальце. Сегодня на нем пиджак. Кровавого цвета, лютый. Красиво.

– Мне пришлось отменить свою репетицию по скрипке, – говорит ему Руб, – но мы успели.

Он садится, и какой-то чувак, реальная будка, захлопывает сдвижную дверь. Его прозвище Бугай. Сухощавый рядом с ним – Лист. Жирноватый перец – Эрролл. Чувак без особенностей – Бен. Все старше нас. Грозные. Сучковатые. Обточенные кулаками.

– Руб и Кэмерон, – представляет нас Перри, тоже через зеркало.

– Привет.

Молчание.

Яростные глаза.

Сломанные носы.

Не все зубы.

В тревоге я смотрю на Руба. Он не отзывается, но сжимает кулак, как бы говоря: «Будь начеку!»

Текут минуты.

Молчаливые минуты. Начеку. Едем. Будто на иголках; думаю, как выжить, надеюсь, эта поездка никогда не кончится. Хорошо бы никогда не доехать…

Останавливаемся на задах скотобойни в Марубре, на улице холодно, ветрено, солоно.

Толчется народ.

Вокруг нас в рокотливом южном воздухе я чую свирепость. Она ножом врубается мне в нос, но не кровь хлещет с меня. Это хлещет страх. Он заливает мне губы. Я торопливо стираю его.

– Пошли. – Руб тянет меня за собой. – Сюда, малыш, или хочешь поиграть с местными?

– Нет уж.

Перри ведет нас через какую-то тесную комнатушку в холодильную камеру, где с потолка, будто мученики, свисает несколько мертвых замороженных свиней. Просто ужас. Я пару секунд не могу оторвать от них взгляд. Сгущающийся воздух и жуткий вид раскромсанного мяса ломятся мне в горло.

– Как «Бальбоа», – шепчу я Рубу, – висячее мясо[3].

– Ага, – отвечает он. Понимает, о чем я.

Я спрашиваю себя, что мы тут вообще делаем. Остальные ждут спокойно, даже сидя, кто-то курит, кто-то потягивает спиртное – успокоить нервы. Унять страх. Замедлить кулаки, но ускорить храбрость. Чувак-будка, Бугай, подмигивает мне, веселится от моего ужаса.

Сам он сидит как ни в чем не бывало, и его невозмутимый голос между делом течет ко мне.

– Первый бой самый трудный. – Улыбка. – Про победу не думай. Сначала выстоять, а там уже как получится. Смекаешь?

Я киваю, но отвечает ему Руб.