Виолетта - Альенде Исабель Страница 9

По моим подсчетам, в гостиной собралось около пятидесяти женщин, вся женская родня и подружки невесты. Мисс Тейлор чувствовала себя среди них белой вороной: одетой кое-как, смущенной и чужеродной. Она сбежала в сад, воспользовавшись всеобщим вниманием к трехэтажному торту, который вкатили на столике под хор восклицаний и аплодисментов. В саду она встретила еще одну гостью, подобно ей уединившуюся от общества.

Тереса Ривас была одной из немногих женщин, которые носили широкие брюки и мужской жилет, последнее изобретение французского дизайнера, — их она дополняла накрахмаленной белой рубашкой и галстуком. Она курила трубку с костяным мундштуком и чашечкой, вырезанной в виде волчьей головы. В тусклых лучах заката Джозефина приняла ее за мужчину, именно этого эффекта желала незнакомка.

Они беседовали на скамейке среди подстриженных кустов и цветочных клумб, окутанные крепким ароматом тубероз и табака. Тереса узнала, что Джозефина живет в стране уже несколько лет и общается только с хозяйской семьей и несколькими иностранцами из английской колонии, которых время от времени встречает на англиканской службе. Она рассказала гувернантке о другой, настоящей стране, с ее рабочими и многочисленными разновидностями среднего класса, с ее провинциями, шахтерами, крестьянами и рыбаками.

Когда Джозефина услышала, что я тоже вышла в сад и ее зову, она вдруг поняла, что вечеринка давно закончилась и наступила ночь. Они с Тересой спешно простились. Тереса велела разыскать ее и протянула карточку со своим именем и адресом работы.

— Я хочу вытащить тебя из норы, Джо, и показать тебе жизнь, — сказала она на прощанье.

Джозефине понравилось прозвище, которое дала ей незнакомка, и она решила принять ее приглашение; быть может, это будет ее первая подруга на этой земле, где она уже пустила корни.

Вернувшись домой, я заговорила о том, о чем думали все: пришло время одеваться по моде, носить юбки покороче, яркие ткани, платья с вырезом и без рукавов. Тетушки ходили в черных платьях по щиколотку, как монахини, мама тоже не считала нужным следовать моде: к тому времени ей удалось почти полностью избавить себя от участия в общественной жизни, — муж устал от тщетных попыток вытащить супругу на светские мероприятия. Мисс Тейлор явилась на девичник дель Валье в том же платье горчичного цвета, в котором сошла с корабля, доставившего ее из Англии несколько лет назад, пришлось только ушить его на несколько сантиметров. Мама послала шофера купить женские журналы, которые привозили из Буэнос-Айреса, чтобы почерпнуть из них какие-нибудь идеи. Однако мисс Тейлор интересовал единственный стиль — стиль Тересы Ривас. Она купила несколько метров габардина и твида, несмотря на то что погода не подходила для плотных тканей, и, раздобыв выкройки, принялась потихоньку шить — так, чтобы семья ничего не узнала.

— Выгляжу как отощавший сопляк, — пробормотала она, глядя на себя в зеркало, когда наряд был готов.

Так оно и было. При росте полтора метра, сорока шести килограммах веса и торчавших в разные стороны едва отросших волосах, в брюках, жилете и пиджаке выглядела она настоящим сорванцом. Только я видела мисс Тейлор в мужском костюме-тройке в нашей с ней общей комнате.

— Родителям не понравится, — заметила я, но пообещала никому не рассказывать.

В воскресенье мисс Тейлор повела меня на прогулку на Пласа-де-Армас, где нас поджидала Тереса Ривас. Она ни словом не обмолвилась про наряд мисс Тейлор, взяла ее под руку, и мы направились в кафе-мороженое, которое держали испанцы. Гувернантка и Тереса были поглощены беседой, а я навострила ухо, чтобы уловить что-нибудь из того, о чем говорили.

— Пидораски! Бесстыдницы! — громко вскричал прохожий в шляпе и с тростью.

— К вашим услугам, сеньор! — ответила Тереса и захохотала, а мисс Тейлор покраснела от смущения.

После мороженого Тереса повела нас в свое жилище, которое оказалось далеко не таким, как мы ожидали.

Мисс Тейлор полагала, что Тереса с ее вызывающим поведением и природным изяществом происходила из высшего класса; возможно, она была одной из богатых наследниц, которые могут глумиться над условностями, поскольку за их спиной стоят деньги и влиятельные родственники. Общаясь только с нашей семьей и домашней прислугой, в социальных классах она не разбиралась.

Сказка о том, что все люди равны перед законом и Богом, — чистое надувательство, не верь ей, Камило. И закон, и Бог относятся к людям по-разному. В нашей стране это особенно очевидно. При первой же встрече с кем-то нам достаточно едва заметного акцента, умения обращаться со столовыми приборами или поведения с низшим сословием, чтобы в секунду определить, к какому из бесчисленных социальных слоев принадлежит новый знакомый. Мало кто из иностранцев вполне овладел этой наукой. Прости, что подчеркиваю это, Камило, я знаю, что тебя раздражает нетерпимая и безжалостная классовая система, но я вынуждена упомянуть о ней, чтобы ты понял Джозефину Тейлор.

Тереса жила на нищей и грязной улице в мансарде старинного дома. На первом этаже располагалась сапожная мастерская, на втором — домашнее швейное производство, где несколько работниц шили форму для медсестер и белые халаты для больничных докторов. К чердаку вел полутемный коридор и деревянная лестница с истертыми ступенями, над которыми изрядно потрудились термиты.

Мы очутились в просторной комнате с низким потолком и двумя грязными окнами, едва пропускавшими свет, диваном, служившим кроватью, набором стульев, которые, казалось, попали сюда прямиком с помойки, и величественным гардеробом с зеркальными дверцами, единственным свидетелем лучшего прошлого. Казалось, по комнате прошел ураган, всюду валялась разбросанная одежда и виднелись стопки газет и бумаг, перевязанных шпагатом; я подумала, что в этой комнате, наверное, не убирались месяцами.

— Кем ты приходишься дель Валье? — спросила мисс Тейлор у Тересы.

— Никем. Я пошла на вечеринку вместе с братом Роберто, он фокусник, помнишь его?

— Еще бы, у тебя потрясающий брат!

I — Фокусы — его хобби, нельзя заработать на жизнь, глотая кинжалы и заставляя исчезнуть кроликов.

Тереса зажгла горелку, вскипятила воду и налила чай в щербатые чашки — мне с сахаром, а Джозефине — с глотком дешевого агуардьенте. Они курили темные горькие папиросы, которые, по словам Тересы, очищают легкие. Тереса рассказала, что ее родители работают учителями в южной провинции, откуда они с братом Роберто уехали, как только подвернулся шанс: он мечтал об университете, а она — о приключениях; она призналась, что в родных местах не ужилась, потому что ее считали чересчур богемной. Отец много лет назад заразился испанкой и выжил, но с тех пор у него были больные легкие.

— Недавно мои старики вышли на пенсию. Учителя зарабатывают гроши, Джо. Новая пенсионная система их не коснулась, сбережений не хватало, вот они и уехали в деревню, где на жизнь требуется всего ничего, и теперь учат детишек бесплатно. Я бы хотела им помочь, но у меня дела совсем плохи, едва хватает на еду. Зато Роберто когда-нибудь получит хорошую профессию и станет родителям опорой — он заботливый и щедрый.

Тереса объяснила мисс Тейлор, что брата забрали на военную службу и ему пришлось прервать учебу, но через пару лет он получит диплом агронома. Учится он днем, а по вечерам подрабатывает официантом в ресторане. Сама Тереса работает служащей в Национальной телефонной компании.

— Жаль, что на службу я не могу являться в мужской одежде, — со смехом добавила она.

Она показала фотографии родителей, позирующих на деревенской площади, и брата в форме призывника, безусого мальчика, ни капли не похожего на веселого усатого фокусника, которого мы видели на вечеринке.

Много лет спустя, уже в старости, Джозефина Тейлор рассказала, что в тот день зародилась их с Тересой дружба, которой суждено было изменить всю ее жизнь. Ее единственным сексуальным опытом был британский офицер, который ее, еще совсем девочку, насиловал и бил, оставив на теле и в памяти неизгладимые отпечатки, а заодно глубокое неприятие любых видов физической близости. Мысль о сексуальном удовольствии казалась ей невозможной, — скорее всего, именно по этой причине она не замечала томные взгляды Хосе Антонио. С Тересой она открыла для себя любовь и сумела постепенно взрастить в себе чувственность, о существовании которой даже не подозревала. В тридцать один год она была абсолютно невинна.