Томас Пинчон - Винляндия Страница 92

— Мне могли бы возразить, в то время не было моцыков, — повой набекрень, передавая Вану Метру бутылку текилы из супермаркета, которой он запивал калики, — но эгей — как же он по пустыне-то мотылялся? Отчего, по-твоему, чувак, в кардане крестовина? — и прочая, пока мыслями его не овладела сонливость. Ван Метр по-прежнему поддерживал с ними связь, был только счастлив спроворить их Зойду и его афере, хотя сомнения не покидали.

— А ты уверен, что с этим лучше всего разбираться так, Зэ-Ка? Им-то, чтоб решить их проблему, надо просто тебя хлопнуть, а от такого им будет только легче.

— Ну так я ж думал, подкрепление подтяну… говоришь, они теперь могут и не захотеть?

— Сёстры? да им насрать. У них на клубной татухе говорится «Полны благодати». Они верят, что б ни делали, Иисусу ништяк, включая вооружённое восстание против правительства, а оно, я не юрист, но мне кажется, и есть техническое наименование ‘от такого ‘от.

— Спрошу Ильмхольма. — Адвокат Зойда, унаследовавший отцову практику и роль поверенного прóклятых Северного побережья, взялся за дело Зойда, не спрашивая о гонораре, пророчески опасаясь, что это вот оружие гражданского ВРИКО станет обвинительной волной будущего, и прикинув, что поучиться обращению с ним можно уже и сейчас. Зойду по-прежнему было трудновато ездить на встречи с ним. Согласно Вато Гомесу, одно из самых сверхмощных мексиканских проклятий — «Пусть вся твоя жизнь полнится юристами». Зойд постепенно стал воспринимать «законодательную систему» как эдакую трясину, где человеку надо обладать поистине высокой плавучестью, чтоб не усосаться навсегда в её кишащий змеями смрад. Ильмхольм бодро признавал, что в этом всё и дело.

— Я разве жалуюсь? Сантехники жалуются на говно? — Он не только смахивал на что-то спёртое из отдела игрушек, но и сам голос его тоже намекал скорее на субботнее утро, чем на лучшее эфирное время. Зойд пронаблюдал мохнатую лапу, вынырнувшую из адвокатского твидового рукава, упокоившуюся на косматом портфеле из зимней воловьей кожи, покрытом ремешками и пряжками, купленном много лет назад прямо из чана в какой-то лавке кож в Беркли. Даже искристость его мелких и потенциально безумных поверенных глазок была мохнатой.

— Вы, э, вроде как рвётесь в дело, — заметил Зойд. — Много такими занимались?

— Закон новёхонький, намерения за ним стары, как сама власть. Я специализируюсь по злоупотреблениям властью, я умел, я шустр, я с удовольствием.

— У меня стоматолог так разговаривает. Будет весело. — Подавив в себе порыв погладить Ильмхольма по голове, Зойд попробовал улыбнуться.

Бремя доказательства, объяснил Ильмхольм, здесь будет реверсировано — чтобы вернуть себе собственность, Зойду придётся доказывать свою невиновность.

— Как насчёт «невиновен, пока не докажут вину»?

— То было на другой планете, по-моему, её называли Америкой, давным-давно, пока Четвёртую поправку не выпотрошили. Вы автоматически виновны с той минуты, когда у вас на участке нашли растушую марихуану.

— Постойте — я ничего не выращивал.

— Они говорят, выращивали. Надлежащим образом подведённые под присягу судебные исполнители, в мундирах, с табельным оружием, призванные поддерживать Конституционный строй, считаете, такие люди могут врать?

— Хорошо, что вы за это вот денег не берёте. Как нам выиграть?

— Надо, чтобы повезло с правильным судьёй.

— Похоже на Вегас.

Юрист пожал плечами.

— Это потому что вся жизнь — Вегас.

— Охбать’шки, — простонал Зойд, — у меня тут больше неприятностей, чем за всю жизнь было, а я слышу только «Жизнь — это Вегас»?

Глаза Ильмхольма повлажнели, а губы задрожали.

— В-Вы хотите… сказать, жизнь — не Вегас?

Возвращаясь в «Гурц», Зойд с размаху воткнулся к Эктора, который опознал его моментально, всё понятно с личинами, и с таким нетерпением объявил:

— Только что видаль твою старушку, чувак! — что промахнулся сигарой, которую держал в руке, мимо рта, едва не подпалив бороду лесорубу рядом, что легко могло бы оказаться крупным объездом на магистрали его жизни. — Вдоба-авок мои танатоидные источники сообщают, что и ребёнок твой где-то сейчас дольжен быть в Теневом Ручье.

— Мне тёща нужна, а не кто-нибудь, — подтрунивал Зойд, по-прежнему пока не впитывая фактов, которые слышал.

— Кстати, раз ты о ней… — К великому восторгу Сида Настартоффа, знавшего её с тех ещё времён, когда оба они были завсегдатаями у «Муссо и Фрэнка», а сам он трудился старшим осветителем и работал с Хабом, Саша прикатила на обслуживаемую парковку «Винляндского дворца» в «кадиллаке» размерами с «виннебаго» и выкрашенном в весьма живенький оттенок лака для ногтей, высадилась и впорхнула в вестибюль в полутора шагах впереди своего спутника, Дерека, значительно моложе и бледней себя, с причёской ёжиком, почти совпадавшей по цвету с машиной, английским выговором и гитарным чехлом, который он при свидетелях, похоже, ни разу не открывал, подобранного на шоссе где-то между там и Большим каньоном, где она рассталась со своим текущим романтическим интересом, Тексом Сосиджем, после эпичного обмена воплями на самом краю, и в порыве решила посетить сборище Траверзов-Бекеров этого года в Винляндии, оставив Текса бродить пешком средь ещё перекатывавшихся отзвуков их встречи, которая притянула к себе стайку туристских вертолётов, толкавшихся в небе поглядеть поближе, отвлекла обычно устойчивых мулов на тропе ниже на быстрые перескоки с пятки на носок по-над самым краем Вечности, продлилась весь закат, больше всего приближающий нас к зрелищу Божьего собственного желтушного и налитого кровью ока, что глядит на нас без особого энтузиазма, а затем и на ночную арену парковки, наклонной столь опасно, что даже на ручнике и с заблокированными колёсами, твоя короткая кабина всё равно может оказаться милей ниже, и её стоимость при встречной продаже серьёзно уменьшится. Её одурачил, сызнова, мундир, ярко-серебряный заказной спортивный костюм с гоночными полосами, языками пламени и нашивкой на рукаве, скромно сообщающей: «Эколь де Пилотаж[144] Текса Сосиджа».

И, вероятно, скоро с ней так же поступит и Дерек, безнадёжный случай трезвости, предпочитавший кожу, металл, нацоидные регалии и мировоззрение, к ним прилагающееся, чьим самым продолжительным высказыванием было: «Уожъ — эт’сёжъ муусоу, нне?» От извращённости такого притяжения Саша потягивалась и передёргивалась, поэтому думала мало о чём ином, когда они забрели в Зал Йети «Винляндского дворца», где она и дочь её Френези, как такое часто бывает с постояльцами одной гостиницы, встретились лицом-к-лицу.

Хотя Эрни и Сид изо всех сил постарались смягчить потрясение, всё равно для мгновенья никакой шкалы б не хватило: ни та женщина, ни другая не вынырнула из него в тот же мир, который оставила. Саша выглядела до того молодо, что никто и не упомнил, а Френези пылала, как дешёвая дровяная печка. Они сидели в кабинке из кожзама у стены, заклеенной красными-с-золотом ворсопечатными обоями, так не желая размыкать взглядов, словно бы кто-нибудь один мог исчезнуть, что Дерек, подсевший на измену от такой интенсивности, удалился в одиночество мужского туалета, и о нём никогда больше не слышали.

— Они кричали? — Эктор пытался вытянуть из Сида отчёт, — плакали, обнимались? Ну Сид же.

Тот ухмыльнулся с киношным добродушием.

— Танцевали.

— Ну, джиттербажили, — сказал Эрни.

— Пианист знал кучу старых свинговых песенок. «Горошек и лучи луны», «В настроении», «Серенада лунного света»…

— Ха, — произнёс Эктор. — Жаль, что использовать не сможем. Но вопли, с конфронтациями, гораздо лючше, актрисы такую погань обожают.

— Ты прав, Эктор, — ответили Сид и Эрни, созвучно.

Рано поутру Саше приснилось, что Френези, вероятно околдованная кудесником, живёт на бахче, дыней, гладким золотым эллипсоидом, на котором едва различаются изображения её глаз, смутно. В некое время каждый месяц, в аккурат при полной луне, она становится способна, по условиям чар, открыть глаза и увидеть луну, свет, мир вокруг… но всякий раз, в каком-то необъяснимом отчаянии, лишь опускает очи долу и вбок, прочь, и снова закрывает, и ещё один полный цикл её нельзя спасти. Одна у неё надежда — на Сашу, пусть найдёт её ровно в тот миг, когда откроет она глаза, и поцелует её, и вот так, после ожидания в душистом лунном свете, оно всё и вышло, долгий, страстный поцелуй свободы, бабушка на коленях посреди бахчи, целует молодую бледную дыню, под золотой беременной невидалью луны.

Прерия, меж тем, бродила всюду обалдело. Проще всего увидеться наконец с матерью будет явиться на встречу Траверзов-Бекеров. Просто быть там.

— Но я уже даже не знаю, хочется мне или нет, — сообщила она ДЛ.

— Знакомое чувство, — призналась ДЛ. Все они сидели в кабинке постоялого двора «Нульсон», который для ДЛ и Такэси был Углом Аминей с первых же дней их тамошней практики. Его с тех пор подновили, нынче с некоторой регулярностью ангажировали и неместные таланты, и сегодня вечером играла группа из Восточной бухты под названием «Пиксели Холокоста», уже второй вообще-то раз, ибо вокруг Теневого Ручья они взорвали все чарты своей недавней «Как мясной хлеб». Словно бы проверяя микрофон, басист склонился к нему и запел: