Алексей Востриков - Книга о русской дуэли Страница 12

Церковь в соответствии с тем местом, которое отвел ей Петр I в своей модели новой России, полностью дублировала отношение государства к дуэли. В Европе XVIII–XIX веков дело во многом обстояло иначе. Там церковь (как католическая, так и все ветви протестантства) представляла собой самостоятельную политическую и экономическую силу. Духовная карьера была не менее престижна и почетна, чем военная и дипломатическая, и привлекала отпрысков знатнейших и богатейших семейств, честолюбивых сыновей обедневших, но благородных дворян, т. е. людей со впитанным с детства дворянским самосознанием, с инстинктивным чувством чести. Известны случаи, когда такие аристократы в сутанах с оружием в руках выходили на поединок.

В России же, наоборот, стезя священника, не давая никакой реальной власти, передавалась по наследству или же привлекала обедневших дворян и чуть-чуть разбогатевших крестьян и мещан. Достаточно вспомнить «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского, чтобы понять, какой бессмысленной и пустой должна была казаться дуэль русскому священнику.

И все-таки между «официальным» православием и бытовой религиозностью существовала значительная дистанция. Большинство дравшихся на дуэлях были искренне верующими. Массовое религиозное сознание вполне уживалось с сознанием социальным, регулируя каждое свою сферу и даже говоря на разных, часто взаимно непереводимых языках: «point d’honneur» и «не убий».

Многие священники, произносившие с амвона гневные инвективы против дуэли, оказавшись у постели умирающего от раны, не бросались первым делом выяснять, получена ли эта рана в бою или на поединке, а вспоминали об основополагающих христианских требованиях всепрощения и милосердия. И чаще всего священник не способен был отказать умирающему в последнем причастии, отказать грешнику в праве на покаяние.

В дворянской среде отношение к дуэли было различным. Большинство дворян принимало дуэль, точнее, воспринимало ее как данность, не зависящую от их личной воли, от государственных установлений и т. п. Существование дуэли дано изначально, как существование различных сословий, как существование крепостного права. Дуэль – не привилегия (которой можно лишиться), а неотъемлемый атрибут дворянства. Она была условием для постоянного поддержания чувства чести в дворянстве, позволяла дворянину ощутить свою честь, проявить себя как личность, продемонстрировать свое благородство, смелость, свои умения и т. д. Существование института дуэли поддерживало среди дворян чувство ответственности за собственные поступки. Каждый должен иметь в виду, что любое его неосторожное слово, умышленно или неумышленно нанесенная кому-либо обида может окончиться поединком. За каждое слово он должен отвечать своей честью. Наконец дворянин всегда допускал, что завтра он может случайно толкнуть локтем на улице незнакомого человека, а послезавтра поутру на поединке получить пулю в лоб. Существование дуэли было своеобразным «memento mori», напоминанием о конечности карьеры, семейного счастья, жизни; вместе с парой дуэльных пистолетов дворянин готовил письма к близким и завещание.

Титульный лист книги Г. Хергзелля «Дуэльный кодекс».

Вена, Пест, Лейпциг, 1891

Институт дуэли, не подчинявшийся никаким законам, кроме законов чести, вносил определенный элемент непредсказуемости в развитие личных судеб, а иногда и общественных. В повседневной жизни происходило своеобразное «броуновское движение» молодых дворян, определялись Путь, Судьба. Но Случай в виде вовремя загнутого пароли, таинственной незнакомки или шальной дуэльной пули вносил свои коррективы, уравнивая всех в правах, придавая некоторую неопределенность громоздкой системе неотвратимых причинно-следственных связей, давая каждому право и надежду. «Такие понятия, как „счастье“, „удача“, – и действие, дарующее их, – „милость“ мыслились не как реализация непреложных законов, а как эксцесс – непредсказуемое нарушение правил. Игра различных, взаимно не связанных упорядоченностей превращала неожиданность в постоянно действующий механизм. Ее ждали, ей радовались или огорчались, но ей не удивлялись, поскольку она входила в круг возможного, как человек, участвующий в лотерее, радуется, но не изумляется выигрышу» [118, с. 795].

А. С. Пушкин писал о генерал-поручике князе Петре Михайловиче Голицыне: «Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой человек и красавец. Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775) и сказала: „Как он хорош! настоящая куколка“. Это слово его погубило. Шепелев (впоследствии женатый на одной из племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол его, сказывают, изменнически. Молва обвиняла Потемкина…» [152, т. 8, с. 361]. Дуэль отняла у России Голицына, по свидетельству современников, действительно талантливого военного, обещавшего вырасти в настоящего полководца, отняла князя М. П. Долгорукого (если верить легенде), отняла Пушкина и Лермонтова и еще многих и многих других, не успевших не только прославить свое имя, но даже подать надежды. Но, порождая частные трагедии, дуэль – как «случай – бог-изобретатель» – расшатывала жесткую регламентированность общественной жизни, не позволяя ей закостенеть в имущественных, административных и других жестких схемах.

Дуэль как таковая для большинства стояла вне обсуждения, но в то же время могли подвергаться сомнению возможности применения законов чести в той или иной конкретной ситуации, соблюдение их в том или ином поединке и даже сложившееся в обществе или у части общества «неверное» отношение к дуэли. Чаще всего критиковались излишняя (бретерская) жестокость, ничтожность повода или профанация дуэли («пробочная дуэль»). В любом случае это была не критика, а, наоборот, стремление к чистоте дуэльного ритуала.

«Кровожадность» дуэлей, как правило, осуждалась теми, кто сам в них не участвовал, – стариками и женщинами. Отношение незамужней дамы к дуэли было противоречиво. С одной стороны, если двое мужчин из-за нее дерутся на поединке, значит она своим легкомысленным кокетством поставила их в неловкое положение, задевающее их дворянскую честь. С другой стороны – «заманчиво быть причиною дуэли, приятно заставить умереть или убить – это к лицу женщине, это по душе ей» [141, с. 50].

Наконец, третий вариант: даму, стремящуюся к самостоятельности, к независимости своих решений, подобная «оленья» борьба за нее могла только оскорбить. Так, Зоя, героиня «Нелюдимки» Е. П. Ростопчиной, говорит двум соперникам, которых она застала на месте поединка:

Вы в ссоре!.. Но за что?.. Меж вас, едваЗнакомых, что за споры?.. за кого?..А если за меня – кто дал вам право,Тому или другому, выставлятьЗаконною иль тайною причинойСвоей вражды, своих кровавых ссорКакую-то безумную любовьКо мне, равно вам чуждой? Кто позволилОбоим вам надменно ревновать,Соперничать, оспаривать меня?..Исканья ваши чем я ободрила?..Чем можете хвалиться? Что вы мне?..Я не сестра вам, не жена, не дочь,Я не люблю вас… слышите! РавноВы оба чужды мне, немилы оба!Ревнуют лишь свое добро: но вы?..Присваивать меня как смели вы? [161, с. 255].

«Недуэлирующая» часть общества осуждала дуэли, когда на них гибли близкие, но с самим институтом смирялась как с данностью: дело мужчин – воевать и драться на дуэлях, дело женщин и стариков – оплакивать мертвых и ухаживать за ранеными.

Аналогичной позиции, но в более сдержанной форме, придерживались и так называемые «солидные люди». С их точки зрения, дуэль важна и нужна, но это крайнее средство. Нельзя прибегать к нему, не использовав других, «мирных»; тем более нельзя играть дуэлью. Жизнь человека слишком дорога, чтобы рисковать ею без достаточных оснований.

В XVIII – первой половине XIX века такое отношение к дуэли во многом смыкалось с мнением мелкого провинциального дворянства. Оппозиция «провинция—столица» в то время была очень значима. При Екатерине II, Александре I и даже Николае I территориальная обособленность провинции ощущалась намного острее, чем впоследствии. Городишки, от которых «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», – это отнюдь не гипербола. И если в губернских городах был даже свой «свет», то в уездных центрах, а уж тем более в различных «местечках» общество не обладало столь же четким дворянским самосознанием, как в столицах.

Пистолет. Рисунок А. С. Пушкина. 1828

Отрицание дуэли в провинции в XVIII веке было просто непониманием «столичной блажи». Вспомним, как рассуждала о поединках Василиса Егоровна в «Капитанской дочке»: «Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет».