Александр Кучинский - Преступники и преступления. Законы преступного мира. Побеги, тюремные игры Страница 19

Обнаружив пустое купе, караул объявил тревогу. Состав уже успел отъехать почти на сотню километров. Розыскные группы прочесали этот отрезок и собрали шестерых зеков чуть ли не у самого полотна. Один из них сломал шейный позвонок, второй раздробил голову о стальную перетяжку, третий содрал всю кожу на спине и затылке и быстро терял кровь. Остальные три выглядели получше, но быстро передвигаться не могли. Седьмого беглеца нашли в пяти километрах от железнодорожной насыпи. Он сильно повредил плечо, быстро выдохся и едва-едва ковылял к поселку. Зек оглянулся на выстрел за спиной и, шатаясь, остановился. На его посиневшем от боли и холода (в октябре уже срывался снег) лице уже ничего не читалось. Выяснилось, что он раздробил ключицу и вывихнул плечевой сустав. Когда кто-то из конвоя, не приглядевшись, саданул его прикладом в спину, беглец потерял сознание. Последний блатной десантник оказался счастливчиком. Он получил сильные ушибы, но они не помешали ему добежать до автотрассы, остановить грузовик, груженный кирпичом, и отъехать на нем почти на шестьдесят пять километров. Беглеца арестовали только на третьи сутки после побега.

В годы расцвета Главного управления лагерей, когда шла миллионная демобилизация в трудовую армию страны, во все уголки Родины мчались переполненные составы. В купе, куда с горем пополам были втиснуты десятка два зеков, говорить о побеге считалось дурным тоном. Блатные авторитеты с самого начала оккупируют средний ярус, самый спокойный и удобный, и мечтают поскорей добраться до лагеря. Остальные зеки жмутся внизу и на багажных полках, мечтая о том же, только менее умиротворенно. При такой тесноте и духоте попасть в карцер — везение. Карцер вагонзака — последнее купе, разделенное перегородкой на два узких помещения с нижней и верхней полкой. Пол и стены карцера отделаны стальным листом, разрезать который можно лишь газосваркой. Как правило, там изолируются наиболее опасные элементы, могущие замутить массовые беспорядки или убежать.

Армейский устав строго карал конвой за побег их подопечного. Многих солдат зеки-беглецы отправили в дисциплинарный батальон. Не удивительна та жестокость (временами подогретая национальным вопросом), которой встречали беглого арестанта. Если опытный беглец, уже прошедший через мясорубку смертельной ненависти, чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается и его вот-вот сцапают, он спешил совершить новое преступление. Камера — порой единственный способ сохранить и здоровье, и жизнь. Устав внутренней службы пугает солдат дисциплинарной или уголовной ответственностью, которой ему, в случае ЧП, не избежать.

Был давний случай, когда на одном из заполярных перегонов вспыхнул вагон. Поговаривали, что зеки готовили чифир и замкнули вагонную проводку. Возможно, огнеопасную небрежность проявил кто-то из охранников или проводников. Коридор запылал, и начальник караула мгновенно подал сигнал тревоги. Через несколько минут поезд остановился. Погасить огонь огнетушителями не смогли, слишком обширной была площадь поражения. Зеки истошно вопили и просили открыть дверь. Огонь уже подобрался к решеткам и начинал лизать стенки купе. Начальник охраны поезда отозвал весь личный состав и приказал срочно изолировать вагон. С обеих сторон крепления отсоединили, и вагон остался догорать в одиночестве. Он наполнился предсмертными криками. Кое-кто уже выламывал обугленную перегородку, продирался сквозь пол или крышу. Тут же последовала команда: «Оцепить вагон! Стрелять на поражение! Если хотя бы один уйдет в тайгу — отдам под суд все отделение».

Зеки, вырвавшиеся из пламени, получали пулю от конвоя. Безусые солдаты, глядя во все глаза и дрожа от мысли, что кто-то из уголовников скроется, добросовестно косили живые горящие факелы. Вот с протараненной крыши на насыпь рухнул человек и, развернув к офицеру обоженное лицо, завопил: «Не стреляйте! Я ногу сломал. Я не буду бежать!» Это были его последние слова. Те, кто наблюдал весь этот кошмар с крыши вагона, кричали: «Менты поганые! Отребье вонючее! Стреляй, падла. В меня стреляй». Вагон успешно догорел. Никто из зеков так и не спасся, но и не убежал в дремучую тайгу.

А впереди лежал Тайшет…

Купе проснулось от чьих-то робких стенаний. Это скулил зек Бражник, скрючившийся на нижнем ярусе. Он ворочался, икал, подпрыгивал и наконец скатился на пол. Еще миг, и по купе разнесся характерный запах свежего дерьма.

— Ты че, баклан, в натуре?! — засуетились на второй полке. — Гарнир понес, что ли?

Зек катался по полу и выл от боли. Стоявший в наряде сержант быстро подошел на шум. Он потянул носом воздух и брезгливо поморщился.

— Не могу, старшой, — жалобно повернул к нему голову зек. — Умираю. Еще утром прихватило. Думал, копыта отброшу. Дай на толчок схожу. Еще немного — и лыжи в угол поставлю.

В купе послышался чей-то визг: «Ты мне своим повидлом штаны уделал!». Кто-то отчаянно плевался. Вдруг раздался хрип и странное хлюпанье. Судя по всему, больного зека вырвало. Купе оживилось еще больше. Его шестнадцать пассажиров суетливо топтались, возились, перекладывали вещи с места на место.

— Выведи его, командир! — не выдержал рецидивист Синько. — Он уже и так обверзал все будь здоров. На хрена нам всю дорогу его говно нюхать в натуре?

Из караульного купе выглянул старшина:

— Что там у тебя, Пронь?

— Да черт один в купе наделал. Вонь стоит — спасу нет.

— Тащи его на парашу. Потом пусть майкой и языком пол протрет. Фу, даже сюда слышно.

С этими словами старшина опять исчез в своем купе. Он торопился: шашки уже были расставлены. Поплевав на пальцы, начальник караула двинул вперед свою черную армию на белую гвардию сержанта Козуба. Двое рядовых наблюдали за шашечными баталиями, отпуская глубокомысленные комментарии. Сержант постоял возле купе, затем повернулся и громко крикнул по коридору:

— Андреев! Стань у туалета. Сейчас я этого артиста выпущу.

Из купе вышел солдат, расстегнул кобуру и стал в метре от вагонного сортира. Сержант открыл замок и резко рванул дверь. Умирающий Бражник вяло выполз в коридор и чуть не плача заспешил к туалету. За несколько шагов до цели зек вдруг споткнулся и едва не растянулся на полу. Казус не ахти какой. Конь на четырех ногах — и тот не всегда ровно скачет. Все было бы ничего, но зек, потеряв равновесие, начал искать правой рукой, щедро выпачканной в блевотине, а то чем и похуже, точку опоры. И нашел ее на солдатской груди. Солдат проводил больного странным взглядом. Затем посмотрел на запачканный китель. Сержант коротко и сочувственно заржал:

— Что, аксельбанты навесил? Тут и не такое бывает.

Рядовой Андреев, выходец из рафинированной интеллигентной семьи, побелел и, скорчив страшную гримасу, зашел в туалет вслед за зеком. Забыв обо всем на свете, кроме остатков арестантского обеда на своей груди, он повернулся к зеку, который уже корчился на унитазе, спиной. В ту же секунду солдат получил глубокий удар в шею. Заточка вошла сверху вниз, рассекая шейный позвонок и пробивая глотку. Горло Андреева издало последний в его жизни звук — хрип и бульканье.

— Не бей, начальник! — визжал в туалете зек, вытаскивая из кобуры пистолет. — Я застираю, бля буду, застираю. Не надо ногами!

Сержант расхаживал в коридоре, с интересом слушая глухие удары и стоны. Затем вяло посоветовал:

— Хватит! А то еще и впрямь подохнет.

Андреев полулежал на унитазе, воткнув остекленевший взгляд в потолок. Пока все шло по плану. Бражник передернул затвор, засунул пистолет под майку, выпачкал свое лицо кровью солдата и, так же покачиваясь и держась за живот, вышел из туалета. Увидев окровавленного зека, сержант присвистнул и прокричал:

— Ты, я вижу, его с аппетитом отремонтировал. Домывайся и сходи к лекарю за таблеткой!

Сержант распахнул дверь перед многострадальным Бражником и в ту же секунду залетел в купе. Еще в полете он напоролся на мощный удар по голове и лишился чувств. В полумраке купе братва облапала сержанта и вытащила пистолет. «Вперед», — прошептал Синько, держа пистолет перед собой и неслышно ступая по коридору.

Когда в проеме караульного помещения выросли два вооруженных зека, никто из охранников даже не шелохнулся. Паралич их длился секунду, не больше. В два ствола зеки расстреляли караул. Пока Синько добивал раненных, Бражник метнулся в сторону купе обслуги, распахнул дверь и опустошил обойму в проводника. Последнего солдата, худого двадцатилетнего паренька, он задушил на нижней полке.

Очухавшись и едва оторвав голову от пола, сержант Пронь увидел перед собой пистолетный ствол. В тот же миг чей-то ботинок врезался в его скулу. Потом еще. Сверху сыпалось злобное шипение, предвестие новых пинков. «Почему я здесь? — сержант с трудом ворочал мозгами, опасаясь, что вскоре шевелить уже будет нечем. — Где караул?» Словно угадав его мысли, чей-то голос резко бросил: