Полина Кочеткова - Спецслужбы и войска особого назначения Страница 2

Спецслужбы не прекращают своей деятельности и тогда, когда враждующие армии заключают мир.

ГРЕЦИЯ

«ТАК Я ЛИШИЛАСЬ РОДИНЫ»

В августе 1971 года греческие власти арестовали вдову Александра Флеминга, известного ученого, открывшего пенициллин. Ее обвинили в попытке устроить побег из тюрьмы Александра Панагулиса, который был приговорен к смертной казни за покушение на премьер-министра Пападопулоса. Опасаясь возмущения мировой общественности, палачи из греческой военной полиции не решились подвергнуть Амалию Куцуру-Флеминг физическим пыткам. Ее не подвешивали за ноги, ей не загоняли иголки под ногти. Тем, кто испытал это, уже не писать в газетах и не разговаривать с корреспондентами. Они молчат…

После моего возвращения в Англию многие спрашивают меня: «Что такое пытки? С чего они начинаются?» — «С того, что стараются растоптать человеческое достоинство», — обычно отвечаю я. Чтобы люди могли представить, какая участь ждала противников греческой военной хунты, я хочу рассказать о горьком месяце пребывания в специальном следственном центре греческой военной полиции (ЭСА). Тот день, 31 августа 1971 года, я буду помнить всю жизнь. Начало уже светать, когда я подъехала к моему дому и остановила машину. В ту же секунду в лицо мне уставились дула автоматов неизвестно откуда выскочивших мужчин. Грубый рывок — и я на тротуаре.

— Кто вы?!

— Молчать!

— Что вы от меня хотите?

— Ты что, оглохла? Тебе сказано молчать!

В спину больно уперся автоматный ствол По телу зашарили грубые руки.

— Но в чем дело?

— Военная полиция. Поедешь с нами. Не вздумай поднимать шум.

Сильный толчок, лязг захлопнувшейся дверцы, и машина на бешеной скорости понеслась по пустынным улицам. Вскоре мы въезжали в ворота специального следственного центра ЭСА, в самом центре Афин, рядом с американским посольством. Перед входом в мрачный корпус издевательский плакат: «Добро пожаловать в ЭСА». Подгоняемая тычками, я даже не заметила, как оказалась в комнате, полной офицеров. В глаза бросилось знакомое лицо: сам начальник военной полиции майор Теофилояннакос. С ним я уже встречалась,

…Казалось, все старались перекричать друг друга, но громче остальных надрывался майор. Вопросы-обвинения сыпались градом. В ту минуту меня больше всего беспокоила судьба двух моих друзей. Ночью должен был попытаться бежать из тюрьмы Александрос Панагулис, приговоренный к смертной казни за покушение на премьер-министра Пападопулоса. Двое друзей должны были поджидать Панагулиса неподалеку от учебного центра военной полиции в районе Гуди, а затем отвезти его в надежное место. Я знала об этом плане и даже договорилась с одним американским студентом, чтобы тот нанял машину. Сама я всю ночь не могла уснуть и утром отправилась посмотреть, не видно ли на улицах каких-нибудь признаков побега — солдат, полицейских патрулей.

— Дайте мне воды…

— Нет.

А обвинения сыпались со всех сторон: я пыталась помочь бежать Панагулису, я поджидала его в автомобиле, чтобы переправить в подготовленное укрытие; и я раньше приезжала к тюрьме, чтобы на месте все прикинуть. Да, я знала о готовящемся побеге и всей душой хочу, чтобы Панагулис оказался на свободе. Все остальное чепуха.

Меня подтащили к столу, сунули в руки лист бумаги и карандаш.

— Напиши все, что делала за последние сутки. Это приказ.

Я отбросила бумагу.

— Вот видно, что ты коммунистка, — злорадно ухмыльнулся один из офицеров. — По инструкции Москвы они должны были вести себя именно так…

Час за часом продолжался допрос, причем обвинения становились все более фантастическими — винтовки, бомбы, убийства, а угрозы все более грубыми и страшными. Наступил полдень, когда следователи собрались уходить. И хотя я ни в чем не призналась, майор Теофилояннакос выглядел довольным. Он явно считал, что и без моих признаний сможет упрятать меня в тюрьму.

Его ненависть ко мне началась в 1969 году, когда я выступала свидетелем защиты на суде над 34 интеллигентами. Позднее ее, видимо, подогрела наша личная встреча в специальном следственном центре, куда меня вызвали для дачи показаний о связях с либералами. Я сидела к кабинете следователя, когда в дверях возникла его фигура: полный мужчина среднего роста, лет пятидесяти, в плохо сидящем коричневом костюме, с изрытым оспой лицом.

Представившись — о, я уже знала, что он пользуется страшной славой палача-садиста! — майор принялся потчевать меня комплиментами: «Нам известен ваш патриотизм, леди Флеминг, и то, как много вы сделали для Греции в годы войны». Он даже предложил мне в подарок фотографию премьер-министра: повесить дома на стену. Я, естественно, отказалась.

— Почему вы против нас? — притворно удивился он. — Ведь армия старается ради всей страны.

— При чем здесь армия? — возразила я, — просто группа офицеров захватила власть. А что вы сделали с народом?

К концу разговора майор Теофилояннакос от ярости совсем потерял рассудок. Он угрожал повыдергать мне все зубы и сгноить в тюрьме. Он был похож на зверя, почуявшего кровь.

Теперь он решил рассчитаться со мной.

Когда следователи-офицеры вышли из комнаты, меня окружил десяток солдат. Я чувствовала, что еще минута, и меня стошнит, и попросила отвести в туалет. Нет, нельзя, не приказано. Голова раскалывалась от боли. Пытаясь унять ее, я прижалась горячим лбом к доскам стола. Тогда солдаты — совсем еще зеленые юнцы — решили немного развлечься… Они столпились по оба конца стола и принялись раскачивать его так, чтобы ящики, выскакивая из гнезд, били меня в живот.

Каким же бесчеловечным должен быть сам режим, сама эта власть, чтобы из юношей делать садистов!

Часа через два следователи вернулись. Они плотно пообедали — в последующие семь дней пребывания в тюрьме у меня во рту не было маковой росинки! — и допрос возобновился.

Честно говоря я оказалась вовлеченной в политику не по своей воле. По образованию я врач-бактериолог. В годы войны участвовала в греческом

Сопротивлении, была арестована и попала в тюрьму. В 1946 году как стипендиатка я уехала в Англию, где работала под руководством моего будущего мужа Александера Флеминга в Паддингтоне. После его смерти вернулась в Афины и скромно жила в своей однокомнатной квартирке с пятью кошками и множеством цветов. До тех пор, пока к власти не пришли «черные полковники».

Моя оппозиция их режиму началась буквально с первого же дня: мне было стыдно, что в Греции воцарилась диктатура, что кучка самозванцев «спасает нас» без нашего разрешения, хотя никто моей родине не угрожал, что этот режим держится на пытках и запугивании. Например, я точно знала, что Панагулиса — человека, которому мы хотели помочь, — непрерывно пытают с 1968 года.

Ничего не добившись, тюремщики вечером отправили меня в камеру — крошечную душную и омерзительно вонючую каморку с наглухо привинченными к стене стулом и столиком. На целый месяц она станет моей скорбной обителью. Но в этот вечер я этого еще не знала. «Что с друзьями?» Эта мысль настойчиво билась в голове. Прошло, видимо, часа два, как в камеру вошли солдаты. Новый допрос, ничем не отличавшийся от первых. Я твердо решила: что бы ни было, не делать никаких признаний. Скорее всего тюремщики поняли это, а может быть, просто устали, потому что ближе к полуночи меня отправили в камеру. Грязный вонючий матрац, полуистлевшее одеяло да цементный пол — вот и вся постель. В глаза бьет нестерпимо яркий свет. Прошу выключить его. Нельзя, не приказано. И все же уснула. Тогда я даже не догадывалась, что впереди ждут мучительные дни, когда не удастся сомкнуть глаз хотя бы на час…

На следующий день все началось сначала: я зря запираюсь, все известно, попалась с поличным, сгноят в тюрьме… Убедившись, что крики и угрозы не оказывают желаемого эффекта, майор Теофилояннакос изменил тактику.

— Мы не собираемся держать тебя в камере. Нет Мы тебя отпустим, но зато возьмем других. И будем пытать. Их матери и жены будут приходить к тебе и рассказывать об их мучениях, потому что ты толкнула этих людей на то, что они сделали. Ты будешь на свободе и будешь знать, что другие страдают…

Я вернулась в камеру, и тут началась новая пытка: комары. Окно было наглухо закрыто, и дышать в этой вонючей духовке было нечем. Но откуда в камере оказалось столько комаров! Один их них уселся на руку и уставился на меня. Казалось, он издевается: «Думаешь, я просто комар? Как бы не так. Я ЭСА, комар военной полиции. Я здесь для того, чтобы делать свое дело — мучить тебя».

На третий день майор Теофилояннакос заявил, что он советовался с премьер-министром и они решили выслать меня из Греции. Неважно, что я напишу в газетах. Им на это наплевать. Но вот мне на всю жизнь придется лишиться родины, стать отверженной.