Владислав Артемов - Остроумие мира Страница 2

Поэтому присутствовавший на обеде спартанский царь Агесилай заметил:

– Глупо хвалить сапожника за то, что он обувает маленькую ногу в большой башмак.

Агесилай распорядился продавать взятых на войне пленных голыми. Желающих купить одежду оказалось больше, чем покупателей на самих пленных, так как последние отличались рыхлостью своих тел, и питать надежду на то, что из них выйдут работящие и выносливые рабы, не приходилось. По этому случаю Агесилай сказал своим солдатам:

– Сравните сами – вот добыча, ради которой вы сражаетесь, а вот люди, с которыми вы сражаетесь. И подумайте перед следующей битвой – кто стоит дороже.

Агесилай во всем соблюдал законы, но дружбу ценил выше всего. Однажды он написал и отправил карийцу Гидриею письмо, в котором ходатайствовал о своем друге, чем-то не угодившем правителю:

«Если Никий невиновен, то отпусти его; если виновен, отпусти его ради меня. Как бы там ни было, все равно отпусти».

Агесилай с армией передвигался по Фракии и не запрашивал на это разрешения ни у одного из варварских племен, разве что интересовался, враждебны они к нему или дружественны. Все пропускали его по своей территории, но одно племя – траллы – потребовало у него платы за проход в размере ста талантов серебра. Агесилай немедленно разорил селения варваров, и после этого племя траллов перестало существовать.

Идя далее, он обратился с запросом к македонскому царю, нужна ли плата за проход? Тот ответил, что подумает. Агесилай сказал:

– Пусть думает, а мы пока пойдем вперед.

Спартанский царь Агесилай на вопрос: далеко ли простираются владения Спарты? – отвечал, показывая свое копье:

– Докуда достает это копье.

Однажды Агесилая позвали послушать человека, который чрезвычайно искусно подражал пению соловья. Агесилай отказался:

– Зачем мне слушать подражания, если я много раз слышал самих соловьев?

Врача Менекрата, спасшего от смерти многих безнадежно больных, именовали за это Зевсом. Он и сам поддерживал такую свою славу и написал Агесилаю письмо, которое начиналось словами: «Зевс-Менекрат царю Агесилаю желает здравствовать».

Агесилай ответил: «Царь Агесилай желает Менекрату здравого ума».

Как-то раз союзники в дерзкой форме выразили недовольство своим постоянным участием в битвах, при этом они доказывали, что отправляют целые армии, а спартанцы только отряд. Тогда Агесилай приказал, чтобы все союзники сели вместе, а спартанцы в стороне. Затем он велел встать всем, кто знает гончарное дело, за ними он велел подняться кузнецам, строителям, плотникам и так далее. Почти все союзники встали, из спартанцев же не поднялся никто. Агесилай сказал:

– Теперь вы видите, кто больше посылает воинов?

А. Альтдорфер. Битва Александра Македонского с Дарием III при Иссе

Как-то спартанский царь Агид шел в морозный день мимо поля и увидел человека, который трудился голый. Хотя спартанцы с пеленок были приучены терпеть и холод, и голод, но человек, которого он встретил, был не спартанцем, а рабом, поэтому Агид спросил:

– Не холодно ли тебе?

– Твоему же лбу не холодно, – ответил тот.

– Нет.

– Ну так считай, что я весь сплошной лоб.

Алкивиад, афинский полководец, купил несколько очень редких и дорогих ваз и тут же их разбил. Его попросили растолковать этот поступок.

– Боюсь не сдержать свой гнев, если кто-нибудь из моих слуг их разобьет, – ответил Алкивиад. – Лучше уж я буду злиться на самого себя.

Однажды на одном из пиров друзья говорили Алкивиаду:

– Ну что ты связываешься с гетерой Ларисой? Она же тебя не любит, а денег на нее уходит пропасть.

– Вино и рыба меня тоже не любят, и за них нужно платить деньги, но мне они все равно нравятся.

Алкивиад отрезал хвост у своей великолепной собаки и в таком виде всюду водил ее с собой.

– Пусть народ лучше занимается моей собакой, чем мной самим, – говорил он в объяснение своего поступка.

Про Перикла, который усердно составлял отчет о сделанных им расходах общественных сумм, Алкивиад сказал:

– Лучше бы он обдумал, как бы совсем не отдавать никакого отчета.

Другой спартанский же царь Агис II, выслушав однажды длиннейшую речь какого-то посла, на вопрос последнего, что он передаст от Агиса своим соотечественникам, отвечал:

– Скажи, что я все время тебя слушал со вниманием.

Ответ вполне достойный спартанцев, которые презирали краснобайство и славились своим лаконизмом.

Тот же Агис, будучи посланником в Македонии, предстал перед царем Филиппом II без свиты, один. На удивленный вопрос последнего: «Разве ты один?» – он отвечал:

– Но ведь и ты один.

Правитель Фракии Лисимах должен был сдаться своему врагу исключительно из-за мучившей его жажды, и когда ему подали напиться, он воскликнул:

– Вот награда за то, что я из царя стал рабом!

У царя Антигона какой-то философ-циник просил драхму. Тот сказал:

– Не приличествует царю дарить драхмы.

– Ну, так дай мне талант.

– А такие подарки не приличествует получать цинику.

Александр Македонский предложил Фокиону чрезвычайно большой денежный дар. На вопрос, за что его так щедро жалуют, полководцу отвечал, что он единственный человек, который кажется Александру добродетельным.

– Я хотел бы, – ответил Фокион, – не только казаться, но и на самом деле быть таким.

Когда внезапно пошли слухи о том, что Александр Македонский умер, в Афинах поднялась сильнейшая суматоха; требовали немедленного объявления войны Македонии. Фокион благоразумно советовал обождать, проверить слухи.

– Коли Александр в самом деле умер, – убеждал он народ, – то он ведь и завтра, и послезавтра будет мертв.

Однажды на поле битвы, перед самым боем, толпа воинов подбежала к Фокиону и настаивала, чтобы он вел войско на ближнюю возвышенность и битва началась там.

– Как много у меня в войске предводителей и как мало воинов! – воскликнул Фокион.

Знаменитый оратор Демосфен был вынужден бежать из Афин, когда Александр Македонский потребовал его выдачи. Во время пути он заметил, что за ним следуют по пятам какие-то люди. К своему великому ужасу, он узнал в них своих заклятых врагов. Демосфен попытался скрыться от них, но они его нашли.

И вот, к его крайнему изумлению, эти люди, его враги, объявили ему, что они нарочно пустились за ним в погоню, чтобы предложить ему денег на дорогу. Растроганный Демосфен залился слезами, и когда его преследователи, думая, что он оплакивает свою горькую участь, стали его утешать и уговаривать, чтоб он не предавался чрезмерной печали, оратор воскликнул:

– Как же мне не горевать о моей родине, где у меня останутся такие враги, каких у меня и друзей-то не будет в другом месте!

Какому-то вору, который был захвачен Демосфеном на месте и извинялся перед ним, говоря, что не знал, что украденная вещь принадлежала ему, Демосфен сказал:

– Но ведь ты же знал, что она не принадлежит тебе.

Демосфен крепко враждовал с Фокионом. Один раз он сказал Фокиону:

– Ты издеваешься над афинянами; но смотри, они потеряют голову и тогда убьют тебя.

Фокион возразил:

– Меня они убьют, когда потеряют голову, а тебя – если не потеряют ее.

Однажды, обращаясь к вору, которого арестовали и вели в заточение, Диоген воскликнул:

– Бедняга, отчего ты мелкий воришка, а не крупный вор; тогда бы ты сам сажал в тюрьму других!

Услыхав о радушии, которым Александр Македонский потчевал какого-то философа, он заметил:

– Что же это за счастье – обедать и завтракать в часы, назначенные хозяином.

Про плохого музыканта, всем надоевшего своей скверной игрой, Диоген говорил:

– Надо похвалить человека за то, что, будучи таким дурным музыкантом, он все же не бросает музыки, занимается ею, а не делается вором.

Однажды, принимая участие в разговоре о том, почему люди так охотно помогают нищим и так неохотно философам, Диоген заметил:

– Это потому, что каждый предвидит возможность самому стать убогим, калекой, пьяницей, но никто про себя не думает, что он сделается философом.

– Ты где стоишь, тут и ешь, – говорили Диогену, видя его что-то жующим на рынке.

– Где голод меня застал, там и ем, – отвечал философ.

– Ты вот попробуй-ка, уговори меня, чтоб я тебе подал милостыню, тогда я тебе и подам, – говорил Диогену какой-то очень скаредный и черствый человек.

– Если б я знал, что могу убедить тебя в чем-либо, то убедил бы тебя пойти и повеситься.

Могучий атлет Диоксипп, одержав однажды блестящую победу на олимпийских играх, сидел между зрителями и, не отводя глаз, смотрел на какую-то красавицу, которая обворожила его. Диоген, заметив это, сказал: