Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки) Страница 14

Однако главная причина, как представляется, заключается не в этом. В конце концов вооруженные азиатские орды, опираясь на надежный тыл, могли бы уморить в осаде любой гарнизон, и пушки не спасли бы интервентов от голода, жажды и болезней. Дело в том, что вся история закабаления Юго-Восточной Азии — поразительный пример отсутствия единства между туземными правителями. На каргу была поставлена судьба родной земли, а они были заняты ожесточенной династической грызней, интригами друг против друга, были готовы поступиться своими территориями ради упрочения своих позиций в борьбе за престолы.

Встречались среди них отдельные деятели типа султана Агунга, которые были способны понять, какой кабалой может обернуться «помощь» неверных. Но таких было мало, единицы. Большинство же — недалекие, тщеславные, продажные. Это они давали колонизаторам одну возможность за другой совершенствовать на практике тактику «разделяй и властвуй», которая позднее стала классикой колониальной политики. Знакомясь с историей междоусобиц в решающие годы вторжения чужеземцев, приходишь к выводу, что туземные правители в этот период не воспринимали свой регион как политическую категорию. Для них голландцы были такими же конкурентами и союзниками в соперничестве за место в торговле пряностями, как и соседи-единоверцы.

В планы Ост-Индской компании входило овладение «Островами пряностей», превращение Батавии в единственный торговый центр Юго-Восточной Азии, изгнание из Южных морей всех других европейцев, включая испанцев из Манилы, португальцев из Малакки и Макао. Замысел был в основном осуществлен преемниками Куна. В 1641 году генерал-губернатор Энтони ван Дьемен принял капитуляцию португальской А-Фамозы. Малаккский порт голландцы закрыли, чтобы все суда из Индийского в Тихий океан проходили через Зондский пролив, поближе к их богатеющей Батавии. В 1666 году колонизаторы утвердились на острове Тидор. Весь архипелаг после этого стал принадлежать Ост-Индской компании. Гульдены звонким сверкающим потоком полились в темные подвалы амстердамских банков. Маленькая, холодная Голландия превратилась в госпожу огромной территории в Южных теплых морях, нищий задворок Европы стал ее первым купцом, самодовольным главным ростовщиком континента.

Весь архипелаг спустя восемьдесят лет после экспедиции Корнелиса де Хутмана был превращен в огромный трудовой лагерь, где индонезийцы с утра до ночи гнули спины под недремлющим оком надсмотрщиков, роль которых взяли на себя потомки некогда гордых и могущественных государей. Крестьяне постепенно переводились на положение рабов. Это был феодализм, которому колониальное правление придало уродливую, бесчеловечную форму. Окруженная голландской охраной, или, если посмотреть иначе, конвоем, туземная аристократия приобрела с приходом колонизаторов небывалую, деспотическую власть над населением подопечных территорий.

Как хозяева, голландцы в сравнении с другими поработителями азиатских народов показали себя хуже всех. «Оранг Беланда» — так индонезийцы называли белых хозяев — действовали подобно недалекому, жадному человеку, который вдруг попал в набитую сокровищами пещеру. Ими владело только одно желание — нахватать как можно больше и как можно быстрее. Будто завтра — конец света. Побывав на островах в начале XIX столетия, один из наблюдательных европейцев заметил, что на всем у голландцев «лежит печать случайности... встретишь белого и видишь, что приехал он сюда на самое короткое время, для крайней необходимости». Этой необходимостью было обогащение.

В погоне за ним колонизаторы насильно заставляли крестьян выращивать пряности, кофе, индиго, другие экспортные культуры в ущерб посадкам риса, овощей. Все скупала исключительно компания по баснословно низким, экономически не оправданным ценам. Политика «принудительных культур» на первых порах давала неправдоподобно огромные барыши, но в более длительной перспективе была губительной для сельского хозяйства, заводила его в тупик, отнимала у нищающих земледельцев всякий стимул к совершенствованию сельскохозяйственного производства.

Сами колонизаторы в отчетах Совету директоров компании писали: доходы крестьян не обеспечивают «гигиенически соответствующие условия существования». Так витиевато они признавались в том, что на индонезийской земле вовсю гуляет костлявая с косой, на лезвии которой написано: «Голод».

Презренная жажда золота толкала «просвещенных, высоконравственных» голландцев на жестокие интриги даже друг против друга. Почти два столетия в Батавии стояла арка, на архитраве которой из камня была вырезана голова некоего Питера Эрбервельда. Он был обезглавлен в 1737 году за попытку, как говорилось в приговоре, «свергнуть правительство Нидерландской Индии с помощью 17 тысяч яванцев и 10 тысяч балийцев». Каменные врата выстроили как предупреждение о бесплодности любых усилий, направленных на освобождение от ярма компании. Спустя много лет после казни выяснилось, что Питер Эрбервельд и не помышлял ни о каком мятеже. Генерал-губернатору Зваардекруну приглянулся его обширный участок на одной из центральных улиц Батавии, и он попросил уступить землю ему. Питер Эрбервельд заупрямился. Тогда его ложно обвинили в предательстве, пытками вырвали «признание» и казнили, а собственность конфисковали.

Могильную плиту подлого Зваардекруна топчут сейчас прихожане церкви Сион в Джакарте. Она лежит рядом с боковым выходом, и, когда верующие выходят из дверей после службы под последние наставления священника, все не могут уместиться на узкой, выложенной каменной плиткой дорожке. Нетерпеливые норовят проскочить к воротам ограды по траве, черным буквам и гербу чугунной плиты, под которой погребен негодяй.

Знакомясь с хроникой колониальных бесчинств, поражаешься тому факту, что группка торговых тузов присвоила себе безоговорочное право распоряжаться судьбой народов архипелага в то время, когда Европа, в муках рожающая капитализм, носилась с идеями свободы личности, равенства, братства, парламентаризма. Куда девались эти идеалы пробующей силы буржуазии, когда европейцы вступали на трапы судов, готовых отправиться к восточным берегам? Гуманизм, уважение прав и свобод человека, неприятие абсолютизма — весь этот набор высоких принципов как ненужный груз, как балласт оставлялся дома. Люди, только что ратовавшие за них, в мгновение ока превращались в свирепых конкистадоров, которые в своем разбое руководствовались только одним диким правилом — прав тот, кто сильнее.

Ярый бонапартист Вильям Дэндельс, правивший Нидерландской Индией с 1808 по 1811 год, посылал на гибель одну тысячу туземцев за другой ради исполнения своего замысла за год — непременно за год!— построить дорогу от Аньера на западной оконечности Явы до Баньюванги — на восточной. Крестьян в полном смысле как скотов кнутами собирали в стада и гнали в смердящие лихорадкой болота. Всех, кто уклонялся от каторжных работ или не справлялся с дневной нормой, вешали. Тракт в тысячу километров без всякого преувеличения можно назвать дорогой, уложенной на человеческие кости.

Близ Аньера сохранился маленький ее отрезок в первоначальном виде. Когда я трясся по нему вместе с индонезийским журналистом, тот, показав на булыжную мостовую, сказал:

— Здесь каждый камень — могильный памятник. Дэндельс был безжалостен. Султан Бантама не смог собрать очередную партию кули, его владение просто обезлюдело, и он был изгнан с Явы, сослан на восточные острова.

В один из инспекционных визитов в Джокьякарту «противник монархизма» уселся на наспех, специально для него сколоченный и покрытый позолотой трон и потребовал от султанаприветствовать его публично как сюзерена. Можно представить, какой моральной мукой был этот поклон для продолжателя древней и гордой династии Шайлендра, для яванца, предпочитающего смерть унижению на глазах соплеменников и тем более подчиненных. В Дэндельсе, этом провинциальном адвокатишке, вырвавшемся к власти спекулированием на идеалах Нового времени, заговорило атавистическое чувство раба, который с приобретением возможности казнить и миловать тысячи людей принялся мстить за многовековые унижения своих предков. Но не тем, кто был в них повинен, а тем бесправным, кто был отдан в его руки. В Нидерландской Индии у хозяев стало обычаем после обильного ленча удаляться в свои покои и отдавать свои изнеженные, раскормленные тела под чуткие и быстрые пальцы массажисток. В бедных яванских семьях в те времена девочек порой ослепляли в детстве, чтобы вырастить из них мастериц массажа и обеспечить им в будущем чашку риса. Ведь у слепых, как известно, пальцы обладают повышенной чувствительностью. По свидетельству голландской газеты тех времен, белые «привыкли к ежедневной процедуре массажа как к наркотику, просто не представляли себе жизни без радостей изощренных яванских упражнений на теле».