Анна Овчинникова - Мир «Шута и трубадура» Страница 4

— Если на нас нападут, мы будем защищаться, — ответила Инджи. — Мы знаем все рифы и мели вокруг нашего острова, мы знаем тайные подземные пещеры, мы знаем все тропинки в горах и холмах нашего острова. Мы будем сталкивать камни со скал на врагов, мы будем защищаться не хуже воинственных кеттов — но неужели из-за того, что к нам однажды могут прийти враги, мы должны терпеть среди нас зло и притеснение, которые дают вам, людям, государство, армия, деньги? Лучше уж сразу погибнуть в бою с врагом, чем из года в год терпеть зло от своих же соотечественников. И неужели ради мнимой угрозы нашим душам мы должны сносить алчность и лживость церкви? Мы не учим своих детей насилию, и это лучше всего показывает им, что насилие нестерпимо; но если придет беда, они будут сражаться с врагом не хуже ваших сызмальства обученных убийц. И даже ваши священники признают, что лишь души алчных, жестоких и корыстолюбивых после смерти будут мучаться в аду — так не лучше ли просто не быть жестоким, алчным и корыстолюбивым, чем тратить время на покаяния, молитвы и посещение церквей?

— Я, кажется, все больше люблю ваш остров, — сказала девочка. — Наверное, там чудесно! Но разве вы никогда не скучаете по большой земле, по остальным людям?

— По правде говоря, ваши люди почти не стоят того, чтобы по ним скучать, — сказала Инджи, и улыбка ее стала зловещей. — Но мы путешествуем не только по морю, но и по суше…

— Как?! — воскликнула девочка. — Почему же никто никогда не видел русалок на суше?

— Потому что люди считают, что русалка непременно должна быть с рыбьим хвостом — но скажи-ка, разве ты видишь у меня рыбий хвост, или чешую? Если я облачусь в ваши одежды, никто не отличит меня от обычной женщины. Когда мы ходим по земле, мы стараемся во всем подражать обычаям людей, и есть русалки, которые побывали во многих странах, оставаясь неузнанными, и изучили много человеческих языков. Научиться носить человечью одежду легко, куда труднее понять людские нравы и законы. Например, никому из русалок и в голову бы не пришло отдавать прекрасные картины, интересные книги и даже собственных детей за красивые шарики, которые вы называете жемчужинами… Но уж коли вы, люди, питаете такую страсть к подобным безделушкам, русалки берут с собой побольше жемчужин и свободно гуляют по земле, дивясь на странные обычаи людей. Ведь среди русалок много таких, которые родились на нашем острове, и все это им в диковинку.

— Нет, я просто должна побывать на вашем замечательном острове! — пылко воскликнула девочка.

— Так за чем же дело стало? — спросила Мать Русалок, подплывая совсем близко. — Дельфины к нашим услугам. Иногда мы плаваем и одни, но с дельфинами можно передвигаться куда быстрее.

— Так я иду, — сказала девочка, но задала еще один вопрос:

— А почему дельфины соглашаются вас возить? Потому что так им приказал морской дьявол?

- Ну что ты, — ответила Инджи. — Я ведь уже объяснила тебе, что все рассказы про дьявола — гнусная клевета. А дельфинам мы платим, доставляя им любимую еду.

— Какую же? — сгорая от любопытства, спросила девочка и спустилась к самой воде.

— Маленьких детей! — ответила Мать Русалок, схватила свою собеседницу и бросила ее в жадно раскрытые пасти морских зверей.

1556 г

Столь нравоучительный конец не помог Донике Леймицу, как не помогло ему и то, что он посвятил свой труд своему покровителю герцогу Эральскому. Книга Леймица была изъята сразу после выхода в свет, и лишь заступничество герцога помогло автору избежать суда святой инквизиции. Однако Леймицу пришлось бежать, и вскоре он закончил жизнь в одной из деревушек Иберии — кто говорит, что от скоротечной чахотки, но большинство считают, что его постигла кара Господня за написание столь богохульной книги.

Легенда о Санта-Глории

Из «Исторических хроник» Армана Ливада

В конце десятого века, когда кеттские воины выжигали прибрежные селения от Кеттского плоскогорья до Рудных гор и поднимались по рекам до самого Шека (столица королей пять раз была подожжена и разграблена кеттами), король Дангрид Белый решил раз и навсегда покончить с этими вторжениями и закрыть северным воинам доступ в свою страну. Он велел одному из своих вассалов, графу Ивельсу, поставить крепость на скалистом мысу Анхилан, а вторую крепость — напротив, на острове Делл, дабы закрыть проход в узкий залив между этим островом и материком. По этому проходу из века в век кетты вели свои корабли в грабительские походы, и между множеством мелких и больших островов, подводных скал и сталкивающихся друг с другом течений не было другого морского пути от Кеттского плоскогорья к Рудным горам, ведь тогда еще никому не удавалось обогнуть Тысячу Островов.

Граф Ивельс знал, что кетты не позволят ему закрыть перед их носом дверь, ведущую к богатым странам и теплым морям, и понимал, что единственный способ выполнить приказ короля — это успеть построить крепости, пока море покрыто льдом и корабли кеттов не могут появиться в этих местах. За пять месяцев он успел поставить на мысу Анхилан и на острове Дел укрепления, которые могли носить название крепостей, а после того, как сошел лед, перегородил пролив цепями. Все укрепления в целом носили название «Шатдо»; две береговых крепости состояли наполовину из естественных пещер, служивших прежде местами стоянок кеттов на пути их к Крамию, а наполовину из возведенных вручную грубых стен.

Запасы еды к весне у людей графа почти истощились, и оставшиеся в живых после тягот суровой зимы пытались заниматься рыболовством и ловлей птиц на скалах, бунтовали и требовали возвращения домой из скалистой богом проклятой бесплодной пустыни.

Едва сошел лед, на трех драккарах появились кетты — разведчики нового года. Передовой драккар наткнулся на подводную цепь и затонул, остальные попытались причалить к берегу Делла, но вооруженные луками и горящими стрелами отчаявшиеся люди на острове не дали язычникам даже приблизиться к нему. Уцелевшие драккары ушли, а через месяц у Шатдо появилось уже шестнадцать драккаров.

Две крепости — береговая и островная — несколько дней защищали пролив, но на этот раз не смогли помешать кеттам высадиться на сушу. Крепости были окружены, в них начался ужасный голод. Островная крепость сдалась первой, и кетты повели ее корабли вместе со своими драккарами против крепости береговой; уцелевшие враги служили им лоцманами, с мачт свисали отрубленные головы прочих островитян. В береговой крепости начался бунт, и графа Ивельса, запрещавшего сдаваться, убили.

После этого кетты ворвались в крепость.

Дружина графа пыталась защищаться и была вырезана до последнего человека. Остались лишь сервы, которых граф привел с собой на строительство крепости, и несколько женщин и детей, в том числе малолетняя дочь графа Ивельса — Глория.

В память об этой победе вождь кеттов Эрвин (в том походе три главаря северян объединились под властью одного вождя; потомком этого вождя будет Эрвин Победоносный, первый король династии Гольденрассов), приказал высечь в скалах гигантскую фигуру кеттской воительницы, указывающую мечом на юго-восток — чтобы жители Крамии вечно помнили о нависшем над ними мече северного народа и не пытались больше становиться на пути северян. Шатдо (как и многие другие крепости и города к северу) после этого еще триста лет оставался в руках кеттов, и самая северная провинция Крамии и по сей день зовется Кет-номом.

Побежденных, по обычаю, кетты должны были сделать рабами, «прахом под ногами», и либо оставить себе, либо продать на восточных рынках. Но кеттский вождь Эрвин, пируя со своими воинами в главном зале береговой крепости Шатдо, еще не пресытился кровью и зверствами, творимыми язычниками при взятии крепостей. Он приказал выстроить перед собой всех пленных и предложил им выпить из черепа крови убитых, поклявшись своим языческим богом Одином, что тот, кто выполнит этот обряд, отречется от христианской веры и поклянется в верности языческим богам, останется в живых, прочие же станут кровавой потехой для него и его воинов. Многие сервы согласились выполнить обряд и поклялись служить богу Одину и его жене Фрейе. Но другие отказались предать истинную веру.

Эрвин начал насмехаться на ними, говоря, что они должны быть ему благодарны — ведь христианская вера обещает вечное блаженство тем, кто в этой жизни будет «прахом под ногами» или мученически умрет за Христа. И сейчас он дарует им именно такую кончину. Эрвин сказал, что лучших рабов, чем христиане, ему еще не приходилось видеть, потому что только христиане сами именуют себя «рабами» и даже, сдается, кичатся своим рабством. Потом он велел принести бочонок нефтара, вывезенного из греческих земель, окунул в бочонок пропитанную маслом пеньковую веревку и объявил, что тому из пленных, кто отважится подойти и загасить фитиль руками, он подарит свободу и жизнь. С этими словами он поджег конец веревки, но никто не тронулся с места, потому что фитиль был слишком короток, а о страшной смертоносной силе греческого огня были наслышаны все. Только Глория, дочь графа Ивельса, бросилась на середину зала и хотела схватить руками фитиль, но не успела этого сделать, и бочонок взорвался, послав огонь во все стороны. Шестеро пленных и двое кеттских воинов сгорели в страшных мучениях, Глория же чудом осталась жива, но ослепла, и у нее было изуродовано лицо.