Димитрий Чураков - Политическая система СССР в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия. Учебное пособие Страница 12

Существо своих политических раздумий Чаянов изложил в письме родственнице по второй жене – эмигрантке и видной публицистке, активистке российского политического масонства Е. Д. Кусковой. К концессиям Запада автор письма советовал для получателей добиваться политических гарантий. Смысл этих гарантий ученый видел в том, чтобы «один за другим в состав советской власти будут входить несоветские люди, но работающие с советами». Как все это практически осуществить? – спрашивал он и отвечал – «Надо договориться самим, т. е. всем, кто понимает, что делается в России, кто способен принять новую Россию. Надо частное воздействие на западноевропейских деятелей – необходим с ними сговор и некий общий фронт». Тактику «обволакивания» советской власти он связывал с интервенцией, но не военной, а экономической. «Мне представляется неизбежным, – разъяснял он адресату, – и в будущем проникновение в Россию иностранного капитала. Сами мы не выползем. Эта интервенция…идет и теперь в наиболее разорительных для России формах. Эта интервенция усилится, так как при денежном хозяйстве в России давление Запада будет всегда более реальным. Ведь если будет на Западе котироваться червонец, то любой солидный банк может получить концессию – стоит пригрозить и напугать. Это куда страшнее Врангеля и всяких военных походов (курсив мой – Э.Щ.).

Цитируемые соображения Чаянова, высказанные в письме, написанном и отправленном во время служебной командировки его заграницу примерно за пять лет до принятия XV съездом ВКП(б) курса на коллективизацию, по существу предвосхитили программные установки так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которые изложили на допросах по делу ЦК ТКП и группировки Н. Н. Суханова – В. Г. Громана А. В. Чаянов, Н. Д. Кондратьев и другие арестованные летом – осенью 1930 г. ученые-аграрники.

Сталин и его окружение истолковали показания арестованных как подтверждение существования такой антибольшевистской организации и, главное, в качестве обоснования начала политической расправы над ними. Конечно, «вождь народов» в ту пору не мог знать содержания писем Чаянова Кусковой, поскольку они попали в советские архивы только после окончания Второй мировой войны. Но, как показывает его переписка конца 20-х – середины 30-х гг. XX в. с В. М. Молотовым, по протоколам допросов арестованных ученых кремлевский вождь по достоинству оценил опасность политических взглядов Чаянова, Кондратьева и их единомышленников для большевистского режима. Его прежде всего тревожило то, что тактика ТКП предполагала ее блокирование с правым крылом ВКП(б) при переходе к нему власти, ибо этот блок рассматривался Чаяновым и Кондратьевым и их единомышленниками как «этап к осуществлению демократического принципа». А ведь через день после того, как Кондратьев сделал это признание, Сталин напишет Молотову: «Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми – (Бухарин), Рыков, Томский) Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять».

Вопреки тому, что Чаянов, Кондратьев на последующих допросах такую связь отрицали, есть основания полагать, если не она, то идейная зависимость воззрений представителей «правого уклона» от т. н. «буржуазных спецов», тем не менее, существовала, и последние ее не отвергали.

Но как бы то ни было, организационная разобщенность политических оппонентов большевиков объективно лила воду на мельницу Сталина и его окружения. Используя эту разобщенность «вождь народов» со товарищи не только расправлялись с ними поочередно, но даже прибегали к шельмованию одних политических противников устами других. К примеру, кампанию беспардонного глумления над Чаяновым, Кондратьевым и др. начал на исходе 1927 года один из вождей «новой оппозиции», а затем троцкистко-правого блока – Г. Зиновьев, назвав их «сменовеховцами» и «внутренними устряловцами». А вслед за ним с трибуны апрельского Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) Чаянова, Кондратьева и их сторонников громил сам лидер правых уклонистов – Бухарин, характеризовавший идеи ученых относительно сбалансированного развития промышленности и сельского хозяйства в качестве «решительного сдвига от индустриализации в сторону окулачивания страны». С легкой руки современных западных исследователей (М. Левина, С. Коэна, Т. Шанина и др.) в отечественной современной литературе по истории коллективизации не только чаяновский, но и бухаринский варианты решения проблемы модернизации сельского хозяйства в СССР стало модным возводить в ранг якобы реально существовавших альтернатив сталинской «революции сверху» в советской деревне.

Однако ни оригинальные идеи Чаянова, ни тем более эклектичные суждения Бухарина и его т. н. школы сколько-нибудь веских шансов на реализацию в конкретных условиях страны конца 20—30-х годов не получили. Иначе говоря, российская деревня оказалась как бы исторически обреченной на форсированную коллективизацию.

Именно такой характер колхозное строительство в целом по стране обретает в последние два месяца 1929 года и в первые месяцы 1930 года. В значительной степени этому способствовала сталинская статья «Год великого перелома», опубликованная «Правдой» 7 ноября 1929 г. Выдавая желаемое за действительное, в ней утверждалось, что партии «удалось повернуть основные массы крестьянства… к новому, социалистическому пути развития; удалось организовать коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедняков и середняков».

На деле все обстояло не так просто. Как по СССР в целом, так и в рамках РСФСР перелом в сознании большинства крестьян не только не совершился, но даже рельефно не обозначился. Ведь на 1 октября этого года в колхозах Союза и РСФСР значилось соответственно 7,6 и 7,4 общей численности крестьянских дворов. Однако, весь тон статьи Сталина ориентировал партию на всемерное ускорение темпов коллективизации и оказал прямое воздействие на ход и решения ноябрьского (1929 г.) Пленума ЦК ВКП (б). Не случайно в докладе председателя Колхозцентра об итогах и задачах колхозного строительства участникам Пленума было заявлено, что это «движение получает такой разгон, влияние колхозов…на индивидуальное хозяйство так возрастает, что переход на коллективные рельсы остальной массы крестьян явится вопросом месяцев, а не лет».

Не ограничившись тем, что партия систематически и раньше подпитывала колхозное движение своими кадрами, Пленум решил направить в деревню единовременно 25 тыс. индустриальных рабочих с организационно-политическим опытом работы. Названная мера была призвана ускорить коллективизацию. Поскольку колхозное движение начало перерастать рамки районов и областей и вызвало появление таких всесоюзных или республиканских организаций, как Колхозцентр, Тракторцентр, Зернотрест и др. было решено создать общесоюзный Наркомат земледелия, на который в качестве первейшей задачи возлагалось руководство строительством крупного общественного хозяйства в деревне.

Рассматривая кулака как основную классовую силу, заинтересованную в срыве этого строительства, Пленум обязал партию и государство усилить борьбу с капиталистическими элементами деревни, развивать решительное наступление на кулака, пресекая его попытки пролезть в колхозы в целях развала последних. И хотя в его документах не содержалось прямых указаний о применении административно-репрессивных мер с целью ликвидации кулачества, опыт чрезвычайщины 1928–1929 гг. и весь ход обсуждения вопроса на Пленуме вплотную подводили к этому.

Переход к политике сплошной коллективизации под лозунгами «Даешь бешеные темпы» логически выдвигал на повестку дня вопрос о судьбе не отдельных кулацких хозяйств, а в целом о кулачестве как классе. Форсирование коллективизации означало неминуемое развертывание раскулачивания как политики насильственного лишения кулаков средств производства, построек и т. п. в целях их ликвидации как последнего эксплуататорского слоя в деревне. И то, и другое навязывалось под мощным нажимом сверху. В представлении Сталина и его единомышленников цель здесь оправдывала средства. Руководители страны хорошо осознавали, что иначе нельзя сломить сопротивление среднего крестьянства идти в колхоз (т. е. решить ближайшую задачу – ускорить формальное обобществление крестьянского хозяйства), ни, тем более, добиться переделки «в духе социализма» собственнической психологии мужика и тем самым обобществить аграрную сферу страны на деле (т. е. осуществить главную и едва ли не самую трудную задачу долговременной политики большевиков в деревне).

И дело упиралось не только в то, что кулаки всячески сопротивлялись колхозному строительству. Главное, что они олицетворяли для большинства деревенских тружеников жизненный идеал самостоятельного хозяйствования, имущественного и иного достатка и тем сводили по существу на нет большевистскую пропаганду преимуществ коллективной формы ведения хозяйства. Вот почему с переходом к массовой коллективизации участь кулацкого слоя была предрешена. Сознавая это, наиболее дальновидные его представители, как уже отмечалось выше, спешили «самораскулачиться» и переселиться в города, на стройки.