Абрам Фет - Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека Страница 17

Общепризнано, что XX век не создал выдающейся художественной литературы. Это особенно заметно при сравнении его с XIX, создавшим высшие ценности во всех ее областях. Самые интересные писатели нашего века были, по существу, продолжателями традиции прошлого: они сформировались до 1914 года. Можно перечислить этих последних представителей великой европейской литературы: Томас Манн в Германии, Харди и Голсуорси в Англии, Мартен дю Гар во Франции, Булгаков и Замятин в России. То, что считается серьезной литературой XX века, становится чем-то вроде любительской психиатрии. Исчезает цельность литературного произведения. Сюжет объявляется чем-то ненужным и старомодным; изображение живого человека в реальных обстоятельствах заменяется отрывочным описанием отдельных сцен и заимствованным из кино «монтажом»; интеллектуальная этическая жизнь человека игнорируется, поскольку единственно важным мотивом поведения считается инстинкт. Человек становится в этой литературе свихнувшимся животным. Замечательно, что все эти авторы, изучавшие процессы распада, очень скучны. Чтение их становится мучительным занятием, и круг читателей «серьезной» литературы резко сужается. В западных университетах существуют кафедры литературы, где «специалисты» следят за меняющейся модой и нечто пишут о новых талантах; но обществу до этой литературы нет дела, и не случайно на литературный заработок нельзя прожить. Этот общеизвестный факт, при огромной массе возможных читателей, больше всего говорит об упадке серьезной литературы. Широкая публика читает детективы, порнографические сочинения и сентиментальные «дамские» романы. Я не буду говорить здесь об обязательных стандартах секса и насилия, делающих эту беллетристику чисто коммерческим продуктом.

Примерно те же явления распада происходят в изобразительном искусстве. Разумеется, и здесь «специалисты» объявляют каждый новый период Пикассо великим событием в искусстве, но сменяющие друг друга «измы» выдохлись уже полвека назад. К концу века стало ясно, что поиски новых средств выражения, как и в литературе, вытеснили из искусства всякое содержание. Обращение к примитивным культурам и особое внимание к примитивному в человеке тоже являются признаком упадка, известным историкам культуры. По-видимому, изобразительное искусство утратило теперь всякий интерес для публики. Никто не следит больше за попытками состряпать еще один «изм» – в Париже или Нью-Йорке. Кажется, «эстетика» промышленного дизайна вполне удовлетворяет современного потребителя, так что профессия художника или скульптора неизбежно ведет его в торговую рекламу. Немногие художники, вошедшие в моду, могли (или еще могут) продавать свои произведения богатым людям, ищущим надежный способ вложения денег. Цены устанавливает рынок, но это уже не искусство.

Европейская музыка, по существу, окончилась в начале века и теперь существует, как и литература, в виде чего-то вроде ученой дисциплины в университетах и консерваториях. Никого не интересует, что кто-то еще сочиняет симфонии и квартеты. Рынок существует лишь для старой музыки – и довольно узкий. Главным образом продается «популярная музыка» разного рода, выполняющая важную организующую функцию в эмоциональной жизни культурно опустившегося человека. Звучание этой музыки, на расстоянии до иллюзии напоминающее работу машины, всем известно. Причины ее популярности скорее относятся к психиатрии. Во всяком случае, такой примитивно упрощенной музыки не было не только в нашей культуре, но и ни в какой другой.

Вопрос состоит в том, сможет ли такая «упрощенная» культура продолжить и сохранить «расширенный порядок», то есть капитализм. «Упрощение» касается, как мы еще увидим, не только «культурной суперструктуры» – науки, литературы и искусства – но и самых основных структур западного общества, семьи и собственности. Семья утратила свой сакральный, морально обязывающий характер; собственность утратила свою непосредственную связь с личностью хозяина – во всяком случае, крупная собственность. «Моральные правила» нашего общества лишились своей глубокой эмоциональной основы и все больше превращаются в абстрактные «правила игры», принимаемые, как предполагается, для общей пользы. Как заметил еще Швейцер, такое «упрощение» общества, происходящее при распаде его духовной культуры, часто игнорируют, полагая, что рыночная система содержит в себе магические целебные силы, всегда способные изменить «моральные правила» в направлении, нужном для сохранения «расширенного порядка». Но рынок был всегда, начиная с наших примитивных предков. Профессор Хайек, конечно, выделяет под этим именем специфическую рыночную систему – капитализм, с очень определенными «правилами игры», хорошо известными всем, кто наблюдал эту систему в действии или хотя бы изучал ее по литературе. Раньше, до современного капитализма, эти «правила» были иными. Что же будет гарантировать сохранение «правил», поддерживающих «расширенный порядок», когда культура общества совершенно изменится в том направлении, в каком она уже изменяется в наши дни? Я хотел бы подчеркнуть, что в этом рассуждении можно избежать всяких «оценочных» характеристик и не говорить о том, «хорошо» или «плохо» направление изменения культуры. Достаточно сослаться на то, что «моральные» установки современного человека уже далеко отошли от установок «викторианского» общества, где сложился идеал рыночного хозяйства, предстоящий перед профессором Хайеком, и без сомнения, отойдут еще дальше, если в обществе не произойдет какая-нибудь «культурная революция».

Чтобы доказать тезис о неизбежном разрушении капитализма, я последую примеру Карла Поппера, друга профессора Хайека, бывшего выдающимся логиком, но столь же мало содействовавшего пониманию этого общественного строя. Поппер справедливо полагал, что для доказательства невозможности явления достаточно рассмотреть одно его логическое следствие, и если мы приходим при его тщательном выводе к абсурду, то доказательство можно считать завершенным[16].Мы уже говорили о распаде трудовых установок, разрушении добросовестности рабочей силы и невозможности изменить этот процесс покупкой лучшего воспитания. Можно было бы говорить о разрушении природы, о неконтролируемом росте населения, о генетическом вырождении, об убийственных последствиях бессмысленной конкуренции и о многих других явлениях, с которыми безусловно неспособен справиться капитализм [Об этом с потрясающей ясностью говорится в книге Конрада Лоренца «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» (Die acht Todsünden zivilisierten Menschkeit).]. Но логически вполне достаточно из многих происходящих теперь процессов рассмотреть только один – рост преступности. Все согласятся с тем, что это явление, продолжающееся в течение ряда десятилетий, не может быть случайным и коренится в изменении моральных установок молодежи, зависящем от воспитания. Никто не станет отрицать тот очевидный факт, что законодательные меры и техническое оснащение полицейской и пенитенциарной системы, при очень больших расходах, не привели к сколько-нибудь заметному замедлению роста преступности, а всего лишь содействовали срастанию мафиозных структур с государственными и росту коррупции. Посмотрим, чего следует ожидать, например, от развития преступности в Соединенных Штатах. Как известно, крупные американские города давно уже стали рассадниками преступности, пропорциональной массе относительно бедного населения, проживающего в центральных районах этих городов, в так называемых «трущобах». Значительная часть этого населения состоит из хронически безработных людей, живущих на различные государственные пособия под названием уэлфер (welfare) или на пособия разных филантропических организаций. «Правила игры» американского общества предусматривают (хотя и не в законодательной форме, но весьма реалистическим образом для заинтересованных лиц), что черные получают работу в последнюю очередь и, вследствие существующей системы образования, редко подготовлены к высокооплачиваемой работе. Поэтому черные составляют непропорционально большую часть безработных, получающих пособия. Безработица больше всего затрагивает молодежь, выступающую на рынках труда, и особенно черную молодежь. В этой среде городских гетто, населенных деморализованными, часто почти не работающими людьми, и формируются структуры преступного мира. Система уэлфера была введена, в ее нынешнем виде, при президенте Джонсоне в конце шестидесятых годов, после волны беспорядков и мятежей в негритянских гетто. Государство, будучи не в состоянии обеспечить работой городскую бедноту, стало попросту покупать ее спокойное поведение – и не без успеха. Но успех этот состоял лишь в уменьшении массовых беспорядков, а вовсе не в укреплении трудовой морали и росте занятости населения. Напротив, все исследователи, и особенно авторы консервативного направления, пришли к выводу, что при существующей системе социального страхования уэлфер только порождает уэлфер, но никоим образом не снимает безработицу и связанную с ней преступность. Никто уже не верит, что можно купить лучшие результаты, при любом способе вложения государственных денег.