Димитрий Чураков - Политическая система СССР в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия. Учебное пособие Страница 2

Напряженная работа велась и в приграничных районах страны. После XX съезда широко гуляла байка, будто бы командующие Западных округов в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно проводили время. Ее пришлось опровергать лично Г. К. Жукову. Обратимся к 13-му изданию его воспоминаний. Именно это издание в наши дни называют наиболее объективным, свободным от цензуры. К тому же, что немаловажно, оно было дополнено по сохранившимся в архивах рукописям автора. «В ночь на 22 июня 1941 года всем работникам Генштаба и Наркомата обороны было приказано оставаться на своих местах, – сообщает Жуков, – Необходимо было как можно быстрее передать в округа директиву о приведении приграничных войск в боевую готовность. В это время у меня и наркома шли непрерывные переговоры с командующими округами и начальниками штабов, которые докладывали нам об усиливавшемся шуме по ту сторону границы».

О подготовке к отражению нашествия 22 июня говорят и другие, хорошо известные историкам меры:

– 12 июня дается указание Главного военного совета подтянуть войска вторых эшелонов ближе к государственной границе.

– 16 июня в ПрибОВО в боевую готовность приведены 6 стрелковых дивизий.

– 18 июня в боевую готовность приводятся все остальные части и соединения ПрибОВО.

– Точно такие меры же проводятся в Ленинградском военном округе.

– 19 июня 1941 года в войска уходит приказ о маскировке аэродромов, боевой техники, складов, парков, а также мест расположения войсковых частей.

– Начинается минирование ряда участков границы с Германией.

– В западных приграничных округах по команде из центра приводятся в боевую готовность и выводятся в районы своего рассредоточения отдельные мехкорпуса.

– Наконец, 19 июня отдается приказ военным советам приграничных округов сформировать управления фронтов, а главное – к 22–23 июня 1941 года вывести их на полевые командные пункты.

На основании анализа этих и других аналогичных по направленности мероприятий, имевших место в июне 1941 года, современные историки, такие как Р. С. Иринархов, А. В. Исаев, А. Ю. Мартиросян, заключают, что ко второй половине 21 июня Сталин считал начало войны неизбежным, по крайней мере весьма и весьма вероятным. Уже вечером того дня Сталиным, Наркомом Обороны С. К. Тимошенко и начальником Генштаба Г. К. Жуковым была подготовлена известная «Директивы № 1». Произошло это не позднее 22 часов 20 минут 21 июня, так как в это время оба военных покинули кабинет главы Правительства. В действительности политическое решение о приведении войск в боевую готовность было принято еще раньше, по крайней мере к 20 часам 50 минутам, когда Тимошенко повторно был вызван к Сталину. Его вызывали уже не совещаться, а отдавать приказы. В это время у Сталина находился капитан 1-го ранга, Военно-морской атташе при Посольстве СССР в Третьем Рейхе М. А. Воронцов. Воронцов – лицо легендарное и незаслуженно забытое. За несколько часов до войны он положил на стол главы советского правительства добытый нашей разведкой германский официальный запрос правительству Швеции, в котором 22 июня было указано как дата начала войны. На основании очевидных фактов и принимается решение о направлении в войска «Директивы № 1». Еще до полуночи, текст ее стал известен Наркому Военно-морского флота адмиралу Н. Г. Кузнецову.

Еще один, пожалуй, самый расхожий миф о начале войны, говорит о параличе воли, поразившем Сталина, после известия о начале фашистского вторжения. Его авторство принадлежит непосредственно Хрущеву. Поскольку в начале войны Никита Сергеевич занимал важный, но все же второстепенный пост руководителя одной из союзных республик, 22 июня в Москве его не было и о событиях там он мог судить лишь понаслышке. Чтобы придать своим словам видимость правдоподобия, ему пришлось сослался на якобы имевший место рассказ Л. П. Берия. По утверждению Хрущева, Берия уверял, будто бы Сталин был шокирован делами на фронте и уехал на свою ближнюю дачу в Кунцево. Там диктатор некоторое время безвольно отсиживался. Увидев приехавших к нему Берия и других членов руководства, Сталин, похоже, испугался ареста. Но когда высокопоставленные визитеры стали его убеждать вернуться и возглавить страну, воспрянул духом и стал прежним Сталиным.

Нельзя исключить, что основой для рассказа Хрущева, так же как и для озвученного на XX съезде КПСС эпизода с планированием Сталиным военных операций по глобусу, стало киноискусство. Если в эпизоде с глобусом читается влияние чаплинского «Великого диктатора», то в описании визита членов Политбюро на дачу Сталина явно видна параллель с фильмом С. М. Эйзенштейна «Иван Грозный». В жизни реального Ивана Грозного имел место эпизод, когда к нему в Александровскую слободу приезжают бояре, просить его вернуться на трон, который тот демонстративно оставил. Сегодня некоторые авторы как раз и пишут о том, что этот исторический эпизод, мог навести Сталина на мысль проверить лояльность своих «бояр» подобным же образом. Именно так, с налетом исторических аллегорий, трактуется поступок Сталина в книге А. Мерцалова и Л. Мерцаловой «Сталинизм и война». Нельзя исключить, что таким же образом мыслил и Хрущев, объявляя с трибуны съезда о затворничестве Сталина.

Хрущёвская версия событий (в дальнейшем ее поддержит и близкий Хрущёву А. И. Микоян) настолько прочно вошла в умы людей, что даже сталинисты приняли ее за чистую монету. Чтобы как-то оправдать своего кумира, они предложили сразу несколько исторических мифов. Так, писатель В. Жухрай в книге «Сталин: правда и ложь» сообщал о сразившей вождя ангине. Еще дальше идет В. П. Мещеряков. Он пишет о попытках отдельных советских лидеров изолировать Сталина. Именно этим он объясняет выступление Молотова 22 июня, отсутствие подписей Сталина на некоторых официальных документах, невозможность для некоторых высокопоставленных лиц получить аудиенцию у главы Правительства. То есть Мещеряков фактически пишет о ползучем государственном перевороте. Книга, в которой он развернул свою аргументацию, носит выразительное название: «Сталин и заговор военных 1941 года». Версия заговора в верхах уязвима для критики. Возможно, совершая свое нападение на СССР, Гитлер рассчитывал именно на такой сценарий. Во всех странах, в которые вступали его армии, находилась пятая колонна, представители элиты, готовые купить свое благополучие путем предательства. Но, как известно, в Советском Союзе этого не произошло, что невозможно считать случайностью. Так зачем кому-то придумывать различные небылицы на эту тему задним числом?

Первоначально, по версии Хрущева и Микояна, получалось, что Сталин потерял самообладание в начальные часы войны. Страшась возмездия и не зная, как оправдаться, он отказался выступить перед народом, перепоручив это Молотову. Хрущев и некоторые его сторонники вкладывают в уста Сталина паническую фразу, которая в подправленном цензурой виде звучит так: «То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли». Позже в своих воспоминаниях «Время. Люди. Власть» Хрущев «усилит» свою версию начала войны, придав ей больше динамизма и колорита. При этом он станет особо подчеркивать, что Сталин, вдобавок к проявлению малодушия, еще и добровольно устранился от управления страной. ««Я – говорит, – отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал» – писал Хрущев о поведении Сталина.

В той системе власти, которую создал Сталин, роль вождя была центральной. В силу этого, как отмечает В. В. Черепанов, Хрущев обвинял Сталина, что своими действиями тот парализовал всю систему управления. Отсюда не далеко до вывода, который читаем в книге чеченского диссидента А. Авторханова: вождь повел себя как дезертир. Тем самым вина за первые поражения полностью перекладывалась на Сталина. Для Хрущева это было важно озвучить именно на XX съезде. Реакцию его делегатов на «разоблачение культа личности» предвидеть было сложно, и, в случае осложнений, Хрущеву могла понадобиться помощь Жукова и прочих военных, заинтересованных в том, чтобы некоторые неясные обстоятельства первых дней войны не вскрылись.

Именно в таком виде версия о «прострации Сталина» сделалась предметом разговоров на диссидентских кухнях в 1960—1970-е годы. Именно в таком виде ее вкладывали в умы населения СССР, когда политика гласности сделала возможным перевод западных книг по истории. В частности, когда прежние отечественные учебники потеряли авторитет, а новых еще не успели создать, популярность получил учебник француза Николя Верта. В нем говорилось именно о длительном, почти две недели отсутствии Сталина. Однако в период своего наибольшего распространения в 90-е годы XX века хрущевская версия столкнулась с неожиданным препятствием. В 1996 в «Историческом архиве» году был обнародован журнал посещений кремлевского кабинета Сталина. Казалось бы, миф распался, его можно сдать в музей истории человеческих заблуждений. Но последователи хрущевской версии наши зацепку. Если нельзя доказать двухнедельное «кунцевское сидение», то следует попытаться отстоять хотя бы сам факт панических настроений. Дело в том, что в журнале посещений имеется пробел: в ней записи заканчиваются 28 числом, а вновь начинаются – только 1-го июля 1941 года. И вот генерал Волкогонов пишет уже не о нескольких, а всего лишь о трех днях, в течение которых «первое лицо в государстве пребывало в прострации и не руководило страной».