Анатолий Рясов - «Левые взгляды» в политико-философских доктринах XIX-XX вв.: генезис, эволюция, делегитимация Страница 21

Тем не менее, в теоретических разработках и практических шагах арабских социалистов-государственников религия выполняла важную, но второстепенную функцию, исламские ценности рассматривались лишь как один из источников социалистической идеи. С целью нейтрализации влияния улемов, «левые» идеологи отстаивали секуляристские принципы. Секуляризм, как совокупность идей, суть которых – освобождение государства, общества, личности от господства духовенства, признание равноправия всех конфессий, отделение религии от политики, был результатом модернизации «левого типа». Тезис о главенстве языковой общности над религиозной послужил началом процесса «вытеснения» исламского мировоззрения светской идеологией арабского национализма. Однако, осознавая невозможность абсолютной секуляризации арабского общества, «левые» выступали в первую очередь за ограничение влияния религии на политические процессы. В 50-60-е гг. ХХ в. в арабских странах «соцориентации» были проведены реформы в области народного образования, судебной практики, статуса исламских институтов, значительно ослабившие позиции мечетей в государственном организме. Религия была вытеснена или почти вытеснена из политики и административной практики большинства государств «соцориентации», утрачивая значение единственного регулятора социальных отношений и все больше уступая это место идеологии. Национализм рассматривался если не как альтернатива религии, то, во всяком случае, как эквивалентная ей система духовных ценностей.[165]

Однако национализм был тесно связан с активной «арабизацией» населения (в противовес колонизаторской «вестернизации»), а этот процесс далеко не всегда проходил безболезненно, особенно по отношению к этническим и конфессиональным меньшинствам. В ряде случаев межнациональные и религиозные конфликты приводили к размежеванию «левых сил». В качестве примера можно привести берберские «левые» организации в Алжире, армянские в Ливане, курдские в Ираке, не говоря уже о еврейских в Палестине. Повсеместное переплетение социальных проблем с национальными и многоконфессиональный характер арабских «левых сил» несли в себе немало предпосылок для серьезных теоретических противоречий и разногласий.

Кроме того, как в Европе и России, после прихода «левых» к власти политические доктрины неизбежно начинали эволюционировать в зависимости от конкретных условий, а практика внесения корректив в политические программы и идейные установки получила самое широкое распространение. Наряду с тезисами о распределении благ по потребностям, объявлением свободы личности первоосновой социалистического общества, декларированием «народовластия» и децентрализации производства, в доктринах арабских «левых» заметно усиливался элемент этатизма, культ народа все чаще сочетался с подчеркиванием направляющей роли элиты, реальным носителем власти, как правило, выступали правительство, спецслужбы и армия, а политические режимы все больше подпадали под определение государственного социализма.

Подчеркивая неприемлемость монополистического капитализма для решения проблем экономического и социального развития арабских стран, «левые» выступили за резкое расширение позиций государственного сектора путем национализации предприятий крупного частного капитала и придания на этой основе госсектору доминирующих позиций в экономике, а также за централизованное управление производством, в первую очередь в имевших важнейшее значение отраслях. В этих условиях коллективизм оборачивался полным подчинением личности интересам государства, государственный контроль в экономической сфере – всеобъемлющим планированием, социальная справедливость – распределительной системой, а культурная революция – идеологическим прессом в системе образования. Необходимость подавления активности всех противостоящих элите сил (в том числе и «левых») диктовалась логикой борьбы за власть и требовала соответствующего инструмента, который представал в виде методов авторитарного контроля над общественными процессами.

Кроме того, обобществив основные средства производства, арабские «левые» сохранили частную собственность на землю, провозгласив возможность достижения социальной справедливости без ликвидации частной собственности. Попытка ряда идеологов соединить общественный и частнопредпринимательский секторы, не ликвидируя последний, поставить его на службу первому, была продиктована в том числе и религиозными соображениями: ведь Коран, признавая индивидуальную собственность, закреплял таким образом имущественное неравенство. Поэтому теоретики «арабского социализма» выступали не за ликвидацию социальной дифференциации, а лишь за ограничение концентрации крупного («эксплуататорского») капитала и средств производства в руках немногих.[166] При этом отличие «эксплуататорского» капитала от «неэксплуататорского» из объяснений арабских теоретиков установить было достаточно трудно, эта часть теории не отличалось последовательностью и не была подкреплена достаточной аргументацией, зато позволяла трактовать социализм («соучастие») как сочетание государственного и частного капитала в экономическом развитии.

От арабских «левых» реформистов начала ХХ в. социалистов-государственников отличали установки на революцию и признание правомерности использования насилия при осуществлении социально-политических преобразований. На практике революции в арабских странах зачастую имели бланкистский характер военного переворота без непосредственного участия революционных масс, но при подчеркнутой роли авангардной элиты. Однако без участия широких слоев населения глобальная социальная и экономическая перестройка не представлялась возможной, поэтому «левым» требовалось создание идеологии, адекватной представлениям традиционного общества о политическом устройстве и одновременно способствующей легитимации власти. В политической культуре населения арабских стран преобладали коллективистские установки в виде приверженности в первую очередь таким ценностям, как семья, религиозная община, клан, которые обеспечивали человеку относительно высокий уровень социальной защищенности в соответствии с традиционным принципом справедливости. Эта приверженность, как правило, оказывалась выше лояльности государству, поэтому правящие элиты считали необходимым сохранение в своих политических доктринах эгалитаристской риторики. В то же время арабскому социуму была свойственна сакрализация власти, в племенном сознании это выражалось, прежде всего, в культе вождя. Созданные «левыми» политические системы имели определенные аналогии с племенной иерархией, в которой «всенародное» обсуждение нередко соседствовало с фактической властью вождя. Это во многом способствовало тому, что первая фаза независимого национального развития арабских стран проходила под знаменами харизматических лидеров, а наиболее широкое распространение получил авторитаризм.[167] Политики-социалисты (Г.А.Насер, А.Бен Бела, Х.Асад, С.Хусейн, Х.Бургиба и др.) претендовали на роль идейных и духовных вождей.

«Этатистский уклон» и стремление к укреплению президентской власти при серьезной роли партии или авангардной политической организации[168] в идеологиях социалистов-государственников стали фундаментом формирования нового типа правящих элит, отношения между которыми все больше определялись не идеологическими установками, а государственными интересами, что способствовало усилению изоляционистских настроений и гетерогенных тенденций в развитии арабских «левых взглядов». В свою очередь, теория государственного социализма трансформировалась в идеологическую доктрину государственно-бюрократической элиты, заинтересованной, прежде всего, в упрочнении собственной политической власти. Мифология «самоуправления» в большинстве случаев не подкреплялась реальными практическими шагами, а термин «народ» быстро превращался в ключевое идеологическое понятие межпартийной борьбы. Как и в Европе и России, основной причиной раскола «левого движения» в арабских странах стали тактические и стратегические разногласия – эволюцию идеологических концепций определяла исключительно практика.

Образование суверенных арабских государств и развитие национального партикуляризма отражали процесс становления внутренних рынков в системе мирового хозяйства и интеграции арабских стран в международный политический процесс. В этих условиях каждое государство пыталось представить свою идеологию как «истинный социализм». Термин каумий («национальный»), употребляемый в общеарабском значении, начал вытесняться определением ватаний, применяющимся в отношении каждой отдельной страны. Одним из первых «левых» политиков, открыто усомнившихся в целесообразности арабского единства, стал Х.Бургиба. Со временем население каждого отдельного арабского государства стало определяться как нация[169], что ставило под сомнение возможность реализации идеи арабского единства и целесообразности координаций совместных усилий арабских стран. Интеграции арабов мешали множество объективных и субъективных причин: специфика национальных программ, амбиции лидеров и политическое соперничество между ними, политические и экономические противоречия, территориальные споры. Антиколониальное единство сменилось конфронтацией правящих элит, на смену национализму приходил государственный патриотизм, а семантика понятия «родина» сужалась до границ отдельно взятой арабской страны.[170] Каждая из элит претендовала на роль полноправного участника региональной политики и стремилась к созданию независимого национально-политического пространства (nation-state по европейскому образцу). «Левые взгляды» становились лишь средством кооптации локально-замкнутых сегментов традиционного общества в формировавшуюся систему национальных политических отношений. Неравномерность экономического и социального развития, неоднородность политических режимов и их идеологических ориентаций, разумеется, способствовали углублению внутренней дифференциации «левых сил». Борьба элит, разворачивавшаяся на почве правящих партий, за лидерство в них, а также между партиями (там, где их было больше одной) все более усложнялась, принимала новые черты.