Константин Душенко - Мысли и изречения древних с указанием источника Страница 35

Письма, I, 9, 6 (124, с.11)

Лучше (...) ничем не заниматься, чем заниматься ничем.

Письма, I, 9, 7 (124, с.11)

Как о художнике, скульпторе, резчике может судить только мастер, так и мудреца может постичь только мудрец.

Письма, I, 10, 4 (124, с.12)

Неблагодарное дело услуга (...), если за нее требуют благодарности.

Письма, I, 13, 6 (124, с.15)

Нельзя ценить его труды ниже потому, что он наш современник. Если бы он славен был среди людей, которых мы никогда не видели, мы разыскивали бы не только его книги, но и его изображения, но он живет в наше время, он нам уже надоел, и слава его тускнеет. Неправильно и зло не восхищаться человеком, достойным восхищения, потому что тебе довелось его видеть, с ним разговаривать, его слышать.

Письма, I, 16, 7–9 (124, с.17)

(Будет) предательством (в судебной речи) бегло и кратко коснуться того, что следует втолковывать, вбивать, повторять. Для большинства в длинном рассуждении есть нечто внушительное, весомое; меч входит в тело не от удара, а более от нажима: так и слово в душу.

Письма, I, 20, 1–3 (124, с.18)

Как со всем хорошим, так и с хорошей речью: она тем лучше, чем длиннее.

Письма, I, 20, 4 (124, с.18)

Одна и та же речь может, правда, показаться хорошей, когда ее произносят, и плохой, когда ее читают, но невозможно, чтобы речь, хорошо написанная, оказалась плоха при слушании.

Письма, I, 20, 9 (124, с.19)

Каждому милы его собственные измышления, и если кто-то другой скажет то же самое, что он предполагал, то для него это уже сильнейший довод.

Письма, I, 20, 13 (124, с.19)

Как-то Регул, с которым мы защищали одно и то же дело, сказал мне: «по-твоему, надо исследовать все, относящееся к делу, а я сразу вижу, где горло, и за него и хватаю». Он, конечно, хватал то, на что нацелился, но в выборе цели ошибался часто. Ему (...) случалось принять за горло колено или пятку.

Письма, I, 20, 14–15 (124, с.19)

В плохой покупке всегда каешься, потому особенно, что это укор хозяину в его глупости.

Письма, I, 24, 2 (124, с.23)

Мнения ведь подсчитывают, не взвешивают. (...) В самом равенстве столько неравенства! Разум не у всех одинаков, а права одинаковы.

Письма, II, 12, 5 (124, с.33)

Старая слава молодую любит. Так уж устроено: если ты не добавишь к старым услугам новых, прежних как не бывало.

Письма, II, 4, 6 (124, с.44)

Как бы ни были обязаны тебе люди, если ты им откажешь в чем-нибудь одном, они только и запомнят, что этот отказ.

Письма, II, 4, 6 (124, с.44)

Ничто так не выделяет свет, как тени.

Письма, III, 13, 4 (124, с.54)

Люди больше ценят славу не великую, а широко разошедшуюся.

Письма, IV, 12, 7 (124, с.69)

Умный и тонкий читатель не должен сравнивать между собой произведения разных литературных видов, но, взвесив их в отдельности, не почитать худшим то, что в своем роде совершенство.

Письма, IV, 14, 7 (124, с.71)

Как в человеке, так и в государстве, тяжелее всего болезнь, начинающаяся с головы.

Письма, IV, 22, 7 (124, с.75)

В этом (...) мире (...) нельзя ни в чем отчаиваться и нельзя ни на что полагаться.

Письма, IV, 24, 6 (124, с.76)

Хорошо и почтенно идти по стопам предков, если, конечно, они шли прямым путем.

Письма, V, 8, 5 (124, с.88)

Недоделанное – то же самое, что неначатое.

Письма, V, 8, 7 (124, с.88–89)

Несправедливо, конечно, но так уж повелось, что в зависимости от успеха или неудачи те же самые решения или признают хорошими, или осуждают как плохие. Поэтому обычно одни и те же поступки определяют как рвение и как тщеславие, как щедрость и как безумие.

Письма, V, 9, 7 (124, с.90)

Открытая рана боится прикосновения врачующей руки, потом терпит ее и, наконец, требует; так и свежая душевная боль отталкивает слова утешения и бежит от них, но затем их хочет и успокаивается от добрых, ласковых слов.

Письма, V, 16, 11 (124, с.94)

Лучше сказать лишнее, чем не сказать необходимого. А потом судить о том, что лишнее, ты можешь, только прослушав все.

Письма, VI, 2, 8–9 (124, с.99)

Я считаю счастливыми людей, которым боги дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, достойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и другое.

Письма, VI, 16, 3 (124, с.105)

То, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика.

Письма, VII, 9, 2, (124, с.122)

Следует читать много, но не многое.

Письма, VII, 9, 16, (124, с.123)

Толпа от самой многочисленности своей приобретает некий большой коллективный здравый смысл, и те, у кого по отдельности рассудка мало, оказавшись все вместе, имеют его в изобилии.

Письма, VII, 17, 10 (124, с.127)

Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал.

Письма, VII, 20, 1 (124, с.129)

Рабство прошлого времени повлекло за собой невежество и забвение в области многих благородных занятий, между прочим и в области сенатского права. (...) Поэтому возвращенная свобода застигла нас несведущими и неопытными; упоенные ее сладостью, мы вынуждены иногда раньше действовать, а затем уже узнавать.

Письма, VIII, 14, 2–3 (124, с.145)

Трудно не перезабыть сведений, которым нет применения.

Письма, VIII, 14, 3 (124, с.145)

Время кажется тем короче, чем оно счастливее.

Письма, VIII, 14, 10 (124, с.147)

Человеку свойственно чувствовать и испытывать страдания, но в то же время бороться с болью и слушать утешения, а не просто не нуждаться в утешениях. (...) Есть некоторое наслаждение и в печали, особенно если ты выплачешься на груди у друга, который готов или похвалить твои слезы, или извинить их.

Письма, VIII, 16, 4–5 (124, с.149)

Мало разницы в том, потерпел ты несчастье или ждешь его; только для печали есть граница, а для страха – никакой.

Письма, VIII, 17, 6 (124, с.150)

Людской слух радуется новизне.

Письма, VIII, 18, 11 (124, с.151)

Как занятия дают радость, так и занятия идут лучше от веселого настроения.

Письма, VIII, 19, 2 (124, с.151)

Мы имеем обыкновение отправляться в путешествие и переплывать моря, желая с чем-нибудь познакомиться, и не обращаем внимания на то, что находится у нас перед глазами. (...) Мы не интересуемся близким и гонимся за далеким; откладываем (...) посещение того, что всегда можно увидеть, в расчете, что мы часто можем это видеть.

Письма, VIII, 20, 1 (124, с.151)

От многочисленных изменений измененным кажется и то, что осталось таким, как было.

Письма, VIII, 21, 6 (124, с.153)

Рабы всех страстей сердятся на чужие пороки так, словно им завидуют, и тяжелее всего наказывают тех, кому больше всего им хотелось бы подражать.

Письма, VIII, 22, 1 (124, с.153)

Я считаю самым лучшим и самым безупречным человека, который прощает другим так, словно сам ежедневно ошибается, и воздерживается от ошибок так, словно никому не прощает.

Письма, VIII, 22, 2 (124, с.153–154)

Он был особенно умен тем, что считал других умнее себя; особенно образован тем, что хотел учиться.

Письма, VIII, 23, 3 (124, с.154)

Плохо, если власть испытывает свою силу на оскорблениях; плохо, если почтение приобретается ужасом: любовью гораздо скорее, чем страхом, добьешься ты того, чего хочешь. Ведь когда ты уйдешь, страх исчезнет, а любовь останется, и как он превращается в ненависть, так она превращается в почтение.

Письма, VIII, 24, 6 (124, с.155)

О несчастных забывают так же, как об усопших.

Письма, IХ, 9, 1 (124, с.160)

Я сказал, думается, удачно об одном ораторе нашего века, безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: «У него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет никаких недостатков». Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, иногда бурлить, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам; к высотам и крутизнам примыкают обычно обрывы. Путь по равнине безопаснее, но незаметнее и бесславнее. (...) Риск придает особенную цену как другим искусствам, так и красноречию.

Письма, IХ, 26, 1–3 (124, с.169)

Я не хочу, как человек праздный, писать длинные письма, а читать их хочу, как человек изленившийся. Ведь нет ничего бездеятельнее изленившихся людей и любопытнее праздных.

Письма, IХ, 32 (124, с.173)

Очень одобряю, что ты предпринял прилежный пересмотр своих трудов. Тут есть, однако, некоторая мера: (...) излишнее старание больше уничтожает, чем исправляет.

Письма, IХ, 35, 2 (124, с.175)

И самый длинный день скоро кончается.

Письма, IХ, 36, 4 (124, с.176)

Плиний Старший

Гай Плиний Секунд (Старший) (ок. 23–79), государственный деятель, писатель, ученый; дядя Плиния Младшего. Погиб при извержении Везувия.

Нет ни одного животного, которое проливало бы слезы, и притом с первого дня своего появления на свет. А ведь смех, (...) самый первый смех, появляется у человека только на сороковой день его жизни!

«Естественная история», VII, 32 (55, с.141)

Никого нельзя назвать счастливым. Вернее будет сказать, что тот, к кому судьба была благосклонна и добра, не был несчастлив; ибо, если не говорить о всем прочем, у человека всегда остается страх перед изменчивостью судьбы, а раз такой страх сидит в сознании, не может быть прочного счастья.