Петкана - Хабьянович-Джурович Лиляна Страница 13

Я всегда разговаривал с ними. Как с людьми. Человеку нужно с кем-то поговорить, чтобы скоротать время. Да и что мне еще было делать? Целый день лежать на траве и смотреть в небо? Следить за тем, как порхают по кустам птахи? Играть на свирели? Срывать травинки? Во всем этом есть свое удовольствие. Но рано или поздно это наскучит.

Я рассказывал овцам об одной девушке, которая своим взглядом лишила мою душу покоя. А смехом своим — покорила мое сердце.

Когда же девушка эта стала моей женой, я стал описывать им нашу хижину и счастливые ночи под ее кровом. Расскажи я об этом другим пастухам, они бы посмеялись надо мной и потом не давали бы мне проходу. А овцы слушали молча и щипали траву. Они знали всё и о моих детях. Сын мой, говорил я, когда вырастет, тоже будет пастухом. Я рассказывал овцам про моих товарищей и про торговцев мясом и шерстью. Про императора Никифора Фоку, которого мы сперва встречали как спасителя Отечества, а потом изгнали за его злодеяния. И о царице Феофано, которая подбила его на злые дела. Рассказывал о волках. О холодных ветрах и граде, уничтожающем посевы. Обо всем, что взбредет на ум.

Овцы слушали. Они верили мне. И хотя для жизни им было вполне достаточно воды и пищи, в моих историях они тоже не видели ничего дурного.

Я также был доволен своей жизнью и в чем-то походил на собственных овец. Тогда-то и повстречалась мне эта странная девушка.

Алела заря. Овцы уже проснулись, а значит, и мне было не до сна. Мы с ними вышли на сонное еще поле. И тут я увидел ее. Тонкий силуэт на фоне рассветного неба с воздетыми ввысь руками. Она стояла на коленях. «Привидение!» — подумал я. И вся утроба моя сжалась от страха. Однако овцы были на диво спокойны, а уж они-то всегда первые почуют опасность. Это меня ободрило. И, осмелев, я двинулся дальше, чтобы посмотреть, что же это за создание.

То была девушка. Красивая девушка в скромной синей одежде, которая молилась Богу.

Я отошел в сторону, чтобы не мешать ее молитве. Овцы мои тоже притихли.

Потом, после того как уже взошло солнце, она поднялась с колен и направилась в сторону города. Когда она проходила мимо меня, я счел нужным ее предостеречь: «Нехорошо молодой девушке одной гулять ночью в полях. Здесь можно кого угодно встретить. И диких зверей, и злых людей. Будь осторожна!»

А что же она? Посмотрела на меня ласково, словно поблагодарила за заботу, и сказала: «Подобно тому как ты стережешь своих овец, так и меня хранит от всякого зла мой Пастырь. Я иду туда, куда Он меня позовет. И поэтому ничего не боюсь». Она сказала это мягко и серьезно, словно открывая мне некую тайну, стараясь не обидеть меня.

Затем она рассказала мне притчу о другом пастухе. О пастыре из земли Галилейской. Как он потерял одну из своих овец и сильно скорбел о ней. Как искал ее повсюду, а когда овца наконец нашлась, радости его не было предела. Он обнял свою заблудшую овечку и окружил ее еще большей любовью и заботой, чем прежде. «Так и человек, — говорила эта девушка, — если совершил грех, то лучше ему скорее покаяться. И тогда Пастырь наш примет его с еще большей любовью».

Я понял, что она говорит о Иисусе. И подумал, что это, должно быть, та самая девушка, молва о которой докатилась уже и до наших убогих хижин и загонов. Люди рассказывали о ее красоте и доброте. О ее горячей любви к Богу. И о том, что каждую свою притчу она завершала хвалою во имя Г оспода.

После я не раз встречал ее в лугах. Она молилась, стоя на коленях, воздев руки к небу и устремив к нему свой взгляд, полный любви. Или же неподвижно лежала на влажной траве. Но не спала. В глазах же ее блестели слезы. Я тогда заворачивал и отгонял своих овец, чтобы они не потревожили ее покой.

Останавливал и других пастухов, чтобы они не помешали ее беседе с Ангелами небесными. Вы спрашиваете, откуда я знаю, что она разговаривала именно с Ангелами? А с кем же еще? Она ведь и сама была одним из них. Потом, когда она перестала приходить, я часто вспоминал ее. Припоминал ее речи. И, как мог, пересказывал их дома жене и детям. А еще чаще — овцам, коротая с ними долгие часы. Говорили, будто она исчезла совсем. И никто не знал, куда. Не мог этого знать и я. Но чувствовал, что она ушла туда, где так же привольно, как и у нас в лугах. Где одна лишь необъятная ширь до самого небосклона. Так что ничто не стоит на пути ни взору, ни мыслям.

Теперь мне понятно, зачем она приходила сюда. Ее влекла эта ширь, необозримый простор. Сила ветра, не знающего преград. Синие дали. Свод небесный, переходящий в земную твердь. Город был не для нее. Там она, верно, чувствовала себя как в клетке. Стиснутая. Сдавленная. И не только стенами.

Мои овцы никогда бы не смогли жить в городе. А ведь мы все чем-то похожи на них. Все мы — стадо одного-единственного Пастыря. Того, о Котором она рассказывала мне.

ФЕОФАНО, ИМПЕРАТРИЦА

Имя мое — знаменье моей судьбы. Феофано: Богом оглашенная и избранная. Правда, недруги мои поговаривали, что при крещении мне дано было имя Анастаса. Якобы по желанию моего отца, вечно пьяного трактирщика из грязного предместья. Однако я быстро заткнула рты подлым сплетникам. Что-что, а уж заставить замолчать своих врагов я всегда умела! Будь иначе, я вряд ли бы осталась в памяти людей как жена трех и мать двух византийских императоров.

А та девушка? Пришла неизвестно откуда, а потом точно так же исчезла!

Болтали, будто она из знатного рода. И что у нее якобы есть брат-монах, подвизающийся в Студийской обители. Что все свое добро она раздала нищим, а себе оставила ровно столько, чтобы самой не просить подаяния. И будто бы она все время проводит в посте и молитвах. И Бог для нее, мол, единственная цель в жизни. А на Святую землю она отправилась, чтобы посетить места страданий Христовых и молиться там за всех нас.

Как видите, ничего нового. Подобными историями я уже сыта по горло. Все они похожи одна на другую как две капли воды. Я бы и эту тотчас забыла, если б сия девица не объявилась на моем пути именно тогда, когда мне было тяжелее всего в жизни.

Что она мне сделала? Она существовала! И во всем была мне полной противоположностью. И ладно бы только это. Но глупый народ начал нас сравнивать! Такое сравнение, естественно, было не в мою пользу. Где бы я ни появилась, всюду говорили только о ней. Какая она красавица! Как чиста! Как невинна! Как скромна! Сколько в ней духовных добродетелей и самопожертвования! Тошно было слушать. И все эти болтуны, превознося ее до небес, косились при этом в мою сторону. В их подлых взглядах нетрудно было прочесть самое главное: я, мол, совсем не такая, и это — страшный недостаток. А те, кто не смел даже поднять на меня глаз, в душе думали то же самое. Уж я-то знаю!

Сперва из-за нее посходили с ума лучшие юноши в столице. Видимо, оттого, что она ни на кого из них не обращала внимания. Потом — священники и монахи. И наконец — сам патриарх Полиевкт! Но о нем — после.

Следом за ней постоянно бежала толпа нищих. Мои шпионы доносили мне, что полоумные рыбаки и пастухи всерьез спорили о том, кем ее величать: морскою или лесною вилой? Можете себе представить?

А что она такого сделала? Бродила по городу, заходила в храмы и монастыри. И всюду вела разговоры о славе и милости Божией, призывая народ вступить на путь христианских добродетелей. Словно она какой проповедник. «Покайтесь!» — так она постоянно говорила. Как некогда Иоанн Креститель. Но не гремела трубным гласом и никого не пыталась запугать. Нет! Она со всеми разговаривала ласково и умильно. Змея! Однако даже шепот ее разносился по всему Царьграду.

«Омой грехи свои слезами покаяния»,— любила она повторять. И, говорят, плакала при этом.

«Что ты знаешь о грехах?! И о тех, кто их совершает из любви или ради того, чтобы помешать свершиться другим, худшим грехам?» — хотела я спросить у нее. Интересно, что бы она на это ответила? Но нет! Слишком много было бы для нее чести — удостоиться приема во дворце и беседы с царицей. Да у меня на нее и времени-то не было. Более серьезные заботы волновали меня.