Письма к Олимпиаде - Святитель Иоанн Златоуст Страница 14

уныния, он говорит: я сказал (ст. 4). И что ты говоришь, скажи мне? И этот просит смерти, говоря: скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой (ст. 5). Хотя и другими словами, но теми же самыми мыслями, он говорит то, что и Илия; что сказал тот словами: ибо я не лучше отцов моих, на то же намекнул и этот, говоря: скажи мне, Господи, кончину мою… дабы я знал, какой век мой. По какой причине, говорит он, я оставлен, отхожу позже и пребываю в настоящей жизни, когда прочие отошли из этой жизни?

И до такой степени он ищет смерти, — сам ли он, или те, от лица кого он говорит, — что, хотя ее и нет еще налицо, он желает по крайней мере узнать время ее прихода: скажи мне, — говорит, — кончину мою, чтобы и отсюда извлечь себе величайшее утешение. Так то, что страшно, делается вожделенным по причине огня, воспламеняющегося в душе: в поучении моем разгорится огонь.

Поэтому за столь великое наказание ожидай великих возмездий, многих наград, невыразимых воздаяний, светлых и весьма цветущих венцов за столь великие состязания, потому что не только делание чего-либо хорошего, но и претерпевание какого-либо зла влечет много воздаяний и великие награды. К речи об этом, очень полезной как для тебя, так и для всех, и достаточной для того, чтобы ободрить к терпению и возбудить сердце, и не позволять ему приходить в изнеможение при трудах, сопряженных с перенесением страданий, я теперь и обращусь.

6. Итак, что уныние тягостнее всех бедствий, что оно — вершина и глава несчастий, это достаточно доказало наше слово; поэтому остается сделать сравнение добродетелей и страданий, чтобы ты ясно поняла, что вознаграждения назначены не только за добродетели, но и за страдания; и вознаграждения очень великие, и за страдания не меньше, чем за добродетели, а скорее, иногда даже большие — за страдания. Введем, если угодно, великого борца терпения, блиставшего и тем и другим, адаманта, скалу, хотя бывшего в стране Ав-ситидийской, но осветившего всю вселенную полнотой своей добродетели, и скажем как об его добродетелях, так и страданиях, чтобы тебе знать, чем он сильнее просиял.

Итак, какие его добродетели? Дом мой, — говорит он, — был открыт для всякого пришедшего и был общим пристанищем для странников (Иов. 31, 32). Почти всеми своими благами он владел для нуждающихся. Я был, — говорит, — глазом слепых и ногою хромых… отцом был я для нищих и тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно: и сокрушал я беззаконному челюсти, и из зубов его исторгал похищенное. (Иов. 29,15–17). Отказывал ли я нуждающимся в их просьбе? (31, 16). И не вышел никто из дверей моих тщим недром (ст. 34).

Заметила ты различные виды человеколюбия, разнообразные пристани милостыни, заметила, как он помогает нуждающимся всяким способом? Видишь, как он облегчает бедность, покровительствует вдове, защищает обижаемых, страшен для оскорбляющих? Он показывал усердие не до такой только степени, что был готов оказать помощь и быть союзником (это свойственно многим), но и доводит дело до конца, и притом с большим рвением. Сокрушал я беззаконному челюсти, — говорит он, противопоставляя сварливости тех свою собственную предусмотрительность. Он противопоставил свою заботливость не только злобе людей, но даже и козням природы, исправляя ее погрешности избытком своей помощи. Так как он не мог возвратить им членов, слепым — глаз, хромым — ног, то был для них вместо членов, и те, у кого были попорчены глаза и повреждены голени — одни через него видели, другие ходили. Что могло бы быть равным этому его человеколюбию?

Ты знаешь и остальные его добродетели, — чтобы мне, перечисляя все, не удлинить речи, — снисходительность, кротость, благоразумие, справедливость; знаешь, как он, будучи суровым для поступающих несправедливо (это, конечно, удивительно), был ласков и кроток, и слаще самого меда как для всех остальных, так и для своих слуг, которые, являя великое доказательство любви, какою они его любили, говорил: Кто дал бы нам от плотей его насытится? (Иов. 31,31).

Если же он был до такой степени вожделенным и для слуг, в отношении к которым часто необходимо быть и страшным, то гораздо более он был вожделенным для всех остальных людей.

7. Итак, собравши это и больше этого, иди сюда вместе со мной к перечислению его страданий, и, сравнив, посмотрим, когда он был более славным — тогда ли, когда он проявлял те добродетели, или — когда терпел скорби, доставлявшие ему большое уныние? Итак, когда Иов был более славным? Тогда ли, когда он открывал свой дом всем приходящим, или — когда он, после того как дом обрушился, не произнес ни одного горького слова, но прославил Бога? Однако, одно было добродетель, а другое — страдание. Когда он был более сияющим, скажи мне — тогда ли, когда он приносил жертвы за детей и сближал их между собою в целях единомыслия, или — когда он, после того как они были засыпаны и окончили жизнь самым горьким видом смерти, перенес случившееся с большой мудростью? Когда он лучше заблистал — тогда ли, когда от стрижки овец его нагревались плечи обнаженных, или — когда, услышавши, что огонь упал с неба и истребил стадо вместе с пастухами, он не смутился этим, не пришел в замешательство, но кротко снес несчастье? Когда он был более великим — тогда ли, когда пользовался здоровьем тела для защиты обижаемых, сокрушая челюсти неправедных, исторгая из зубов их похищенное ими, и был пристанищем для угнетаемых, или — когда видел тело свое, этот щит для обижаемых, съедаемым червями и, сидя на навозной куче, сам скоблил его, взявши глиняный черепок? «Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится» (Обливаю грудие земли гной стружа), — говорит он (Иов. 7, 5).

Хотя то все были добродетели, а это все — страдания, однако последние показали его более славным, чем первые, потому что они составляли самую трудную часть состязания, требовавшую для себя большего мужества, более энергичной души, более возвышенного разума и обладания большей любовью к Богу (чем добродетели). Вот почему, когда были только добродетели, диавол, хотя и бесстыдно и совершенно разбойнически, но все же возражал: Разве даром богобоязнен Иов? (Иов. 1,9). А когда приключились и несчастья, то диавол, закрывши свое лицо, обратился в бегство, не имея уже возможности прикрыться даже и тенью какого-либо бесстыдного противоречия, потому что это — вершина венца, это — высшая степень