Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы - Митрополит Антоний (Блум) Страница 9

всем его существом, то они должны его вернуть. Я встал на колени и начал петь (так несовершенно, так жалко!) песнопения Страстной и Пасхи. И пока я пел, можно было видеть, как в нем поднимается жизнь, и настал момент, когда он открыл глаза. Я сказал ему: «Ваша жена и дочь пришли проститься с вами, посмотрите налево». Он повернул голову, увидел их, они поцеловались, простились, и потом я ему сказал: «А теперь идите с миром», и он снова погрузился в бессознательное состояние и умер. Слова, которые он пел в течение всей своей жизни, слова, которые доходили до него разными путями и в разную меру, так переплелись с его душой и со всем его существом, что даже в моем несовершенном исполнении вернули его на землю.

Этим я хочу сказать, что даже если мы не способны усвоить каждое слово молитвы, нам необходимо вчитываться, вчитываться внимательно, вдумчиво, всем сердцем и умом, стараясь понять. И время от времени в течение дня вспоминать ту или другую фразу и спрашивать себя: что она на самом деле означает? Какое это имеет ко мне отношение? Что я говорю Богу, когда повторяю вслед за святым слова, которые составляют его молитву? И постепенно через слова, через образы, сопереживая опыту, который ограниченным образом выражен в молитвах, быть может, нам удастся перерасти себя и углубить свое знание о Боге.

И здесь я хочу повторить то, о чем говорил раньше: молитвы, которые мы читаем по-английски или на церковно-славянском, практически все изначально были написаны на другом языке, и наш перевод мог сузить их смысл. Поэтому нам нужно начинать с того, чтобы читать эти слова и позволить им, какие они есть, проникать в наш ум и сердце, а после этого задаться вопросом: что они означали для людей, которые составили эти молитвы? Что они означали на языке, на котором молитвы были написаны? Я дам вам пример. Мы молимся молитвой Иисусовой: «Господи Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня, грешного». Это – совершенная молитва, но в оригинале она звучит не просто «меня, грешного», а «грешника – меня»[17].

Я не знаю, заметите ли вы сразу разницу, но «меня, грешного» значит, что я, один из многих-многих-многих грешников, взываю к Тебе. Если я скажу «грешника – меня», это означает, что я – самый неверный, самый негодный из всех, потому что мне было так много дано, а я так мало на это отзываюсь. В каждой молитве есть слова, которые изначально имели иной смысл, иной оттенок, и поэтому мы не должны быть пленниками слов, которые употребляем. Если, произнося слова, принадлежащие тому или другому святому, мы ощущаем скованность, ощущаем, что за ними стоит нечто большее, то постараемся собрать весь наш бедный, но все-таки подлинный опыт и понять, чту именно за ними стоит.

Думаю, на этом я закончу, и в следующий раз мне хотелось бы продолжить наш поиск смысла и истины и обратить ваше внимание на начало Книги Бытия и на другие отрывки из Священного Писания, потому что они порой сообщают нам нечто чрезвычайно важное через то разнообразие мнений, которое Отцы Церкви предлагают в своих комментариях.

4. Божья любовь[18]

Я собираюсь провести одну или две беседы, которые могут показаться спорными, и мне хотелось бы предварить их тем, что я уже рассказывал некоторым из вас. Несколько месяцев назад я получил письмо из монастыря в России. В нем говорилось: «Нас предостерегают против богословия западных православных богословов. Трое из них представляют особую опасность для наших душ. Имена двоих мы знаем и знаем, кто они. Это отец Александр Шмеман и отец Иоанн Мейендорф[19]. Мы не знаем, кто третий. Не могли бы вы нас просветить: его имя Антоний Блум».

Я не смог предоставить достаточно убедительные сведения этим людям, и то, о чем буду говорить сегодня, возможно, вызовет подобную реакцию, потому что я собираюсь поставить некоторые вещи под вопрос или, по крайней мере, показать, что к ним можно подходить по-разному В моей последней беседе (вы, может быть, ее не помните) я постарался показать, как опыт святых, выраженный в молитвах, которые мы унаследовали от них, ставит нас под вопрос. Каждая прочитанная молитва принуждает нас спросить: «Могу ли я произнести эти слова честно, то есть из глубины своего собственного опыта, правдиво и искренне? Могу ли я прочитать их с убеждением, потому что они сообщают о том, что мне уже известно, или потому что я им доверяю?» Относительно каких-то отрывков мы можем сказать: «Если святой так думал и таким образом выразил свой опыт Бога, это – правда. И хотя из собственного опыта я этого не знаю, я могу произнести эти слова из доверия к нему, стараясь найти в своем собственном духовном опыте, в своих мыслях нечто приближающееся по глубине и величию к тому, что он говорит».

Но если мы будем честными, то обнаружим, что некоторые слова святых мы не можем повторить за ними со всей верой и убежденностью. Порой нам приходится признать, что – нет, я этому не верю, это превосходит меня. Больше того, во мне есть такой греховный опыт или такая незрелость, которые вынуждают меня сказать: «Я не могу поверить этим словам, я не могу их произнести, это будет все равно что лгать перед Богом». Я настаивал на этих вещах в моей последней беседе и хочу не возвращаться к ним сейчас, но подчеркнуть тот факт, что мы все, все без исключения, должны пользоваться молитвами святых честно и говорить о том, что нам достоверно известно из собственного опыта, с абсолютной уверенностью, о том, что нам представляется возможным, с осторожностью, а о чем-то сказать Богу: эти слова я никак не могу произнести искренне.

Это, разумеется, относится не только к молитвам. Это относится к отрывкам из Евангелия, из Ветхого и Нового Заветов, в которых говорится о вещах несомненно истинных, потому что в них непоколебимо верила и верит вся Церковь, но которые для нас представляют проблему. И опять же есть слова и выражения, знакомые нам из повседневной жизни, но в контексте Священного Писания или опыта святых они не обязательно обозначают то, что мы привыкли ими обозначать. Одно из таких слов, которым мы небрежно пользуемся и над которым нам необходимо очень серьезно задуматься, слово «любить». Что мы подразумеваем, когда говорим, что Бог – это любовь? Простой ответ: это значит,