Павле Рак - Приближения к Афону Страница 6

Уже по приветствию он понимает, что я из Сербии, радуется. Не только сегодня так пусто в монастыре. В громадных братских корпусах живет всего десять человек, гостей мало – монастырь далеко от моря – людей с родины, болгар, еще меньше. За весь год можно по пальцам перечесть.

На застекленной веранде монастырской кухни попиваем кофе и холодную воду. Затем анисовку, сначала чистую, потом наполовину разбавленную водой: она белеет как молоко. И, напоследок, арбуз. Солнце над нами раскаленное и белое. Мой любезный хозяин, видно, любит поговорить. Рассказывает о жизни в монастыре, о животных, расплодившихся в святогорских лесах. Множество волков из материковой Греции переселилось сюда. Даже если бы и были охотники, как найти волков на таком пространстве? Зимой, во время редких снегопадов, здесь опасно стало ходить пешком. Так, прихлебывая разные напитки и вспоминая даже о снеге, мы забываем жажду и зной этого дня.

Сухощавый, помоложе, монах готов показать мне церковь. Он молча шагает передо мной. Открывает двери, отходит в сторону и остается стоять, прислонившись к высокой спинке одной из стасидий[5] у стены. На его лице изображается нечто среднее между досадой и угрюмостью. Смотрит в пол и не имеет, очевидно, никакой охоты говорить со мной. А мне-таки досадно, потому что я ничего не знаю о монастыре.

Но что-то меняется в поведении монаха. Может быть, заметив, что я не брожу бесцельно по церкви и не веду себя, как любопытный и бестактный турист, он решается сказать несколько слов об иконах. А когда он понял, что я немного сведущ в богослужении и что внимательно слушаю его скупые пояснения, то и совсем оттаял. И поделился со мной одним из самых красивых сказаний, слышанных мной на Афоне. Несколько часов рассказывал он мне о происхождении и значении пяти чудотворных икон и о событиях, с ними связанных. Вот история, рассказанная с верой и гордостью; я невольно искажаю и сокращаю ее, виной тому мое недостаточное знание болгарского языка и слабая память. Надеюсь, что эта история в полном своем блеске сохранена в ныне мне недоступных монастырских летописях.

Строили светлый царский монастырь. Вот он прочно построен и украшен. Но щедрый и богобоязненный государь, как и никто из церковных иерархов, не имел смелости по собственной воле и усмотрению посвятить монастырь одному из праздников или святых. Поэтому решили молиться и ждать знака от Господа. День и ночь возносилась молитва, воскурялся ладан, двигались крестные ходы. Монахи не торопились. Жизнь текла мирно, делались ежедневные дела – качали мед из переполненных сот, сушили фрукты, собирали маслины, переписывали книги и писали иконы.

На большой, покрытой левкасом доске, подготовленной для иконы и стоявшей в притворе, однажды утром сам собой появился образ св. Георгия. Иконописец, не успевший нанести на икону ни крупицы краски, в изумлении замер перед ликом строгого юного великомученика.

Великая радость охватила весь Афон, когда узнали о чуде. Паломники, прибывшие отовсюду, теснились в монастыре. Один вельможа приблизился к иконе, желая проверить, давно ли она написана: покрытая красками поверхность показалась ему еще свежей. Палец недоверчивого вельможи уткнулся в образ святого под левым оком. И не смог святотатец оторвать палец от иконы (видно, богохульная мысль промелькнула в голове несчастного). Пришлось отрезать кончик пальца. Он и сегодня виден на прекрасном юношеском лике святого. А в то время, когда на Афоне был обретен нерукотворный образ, в одном из каппадокийских монастырей древняя икона превратилась в пустую доску. Отцу настоятелю во сне явился сам святой и поведал, что уходит в далекую западную страну, к инокам, которые обращают к нему свои молитвы.

Еще одна икона св. Георгия – на ней святой изображен почти в натуральную величину – пришла в монастырь чудесным образом. В одно пасмурное и ненастное утро после бури иноки монастыря Ватопед увидели недалеко от своей пристани плывущую по волнам огромную икону. Тут же сели они в лодки и долго, но безуспешно пытались выловить ее. И лишь когда вместе с толпой любопытных к берегу подошли зографские монахи, икона подплыла к ним сама, и они без труда выловили ее и хотели взять себе. Но возник спор: ватопедская братия утверждала, что раз икона найдена на их территории, значит им и принадлежит, а зографские иноки не хотели отдавать того, что само приплыло им в руки. Спор разрешил один мудрый старец из Иверской обители. Икону положили на спину молодого осла, только что привезенного на Афон и не знавшего святогорских тропинок. Осла оставили гулять по воле Божией. Через три дня он был найден издохшим на холме напротив монастыря Зограф. Икону сразу же перенесли в монастырь, но святой Георгий, явившись настоятелю во сне, потребовал, чтобы и на том месте, где пал осел, построили церковь. Она и сегодня стоит на вершине крутого холма, окруженного опустевшими монастырскими зданиями.

Келлия Св. Георгия у Зографского монастыря

Икона Христа Пантократора в монастыре Хиландар

Третий, намного меньший, чем первые два, обрамленный связками дукатов образ св. Георгия – дар валашского полководца. В решающей битве против турок ему, после отчаянных молитв, помог огненный всадник, разгонявший лютые полчища, как ветер разгоняет туман. Полководец узнал воина по иконе, перед которой молился о помощи, и выполнил данный им обет – богато одарил святогорский монастырь и завещал, чтобы перед этой иконой там веками ежедневно пелся тропарь св. Георгию: «Яко пленных свободитель и нищих защититель… победоносче и великомучениче Георгие…»

Защищают монастырь и две чудотворные иконы Пресвятой Богородицы. Та, которая находится сейчас в соборном храме монастыря, принадлежала святому Косме. Он многие годы молился перед ней, прося, чтобы Пресвятая Владычица указала ему путь духовного очищения. Уступая его упорным и усердным молитвам, во время чтения канона Пресвятой Богородице Божия Матерь обратилась ко Младенцу Христу, которого держала на руках, умоляя Его, чтобы смиренный Косма получил желаемое наставление. И Младенец Христос наказал святому уйти в самые дальние афонские лесные пещеры, разъяснив, как там подвизаться. Долго после этого афонские монахи приходили к старцу, обретая в нем врачевателя своей души и духа, получая прозорливые ответы, исцелявшие их сокровенные муки.

В маленькой церкви около центрального собора стоит акафистная икона Богородицы. Когда-то она находилась в затерянной лесной келье, где молчаливый инок читал перед ней ежедневно благовещенский акафист: «Радуйся, Ею же радость возсияет…»[6] – «Радуйся и ты, старче, – послышался однажды благой ответ, – ибо ты удостоен чести предупредить свою зографскую братию, что ей готовится испытание и мученичество. Пойди и скажи братии, что те, кто готов принять мученический венец, пусть остаются в монастыре, а остальные пусть бегут скорее в лес». Бедного старика высмеяли в монастыре. Кто знает, может быть, он перегрелся на солнце, а может быть, слишком много выпил вина. Но у ругателей захватило дух, когда икона, несомая ангелами, сама пришла по воздуху, чтобы подтвердить слова старца. После этого монастырь, убоявшись, покинули все, кроме двадцати четырех монахов и двух монастырских работников, духовно сильных и готовых пострадать за веру. Вскоре в монастырь ворвались крестоносцы, свернувшие сюда на пути в Иерусалим. Насельники монастыря встретили их, запершись в высокой башне. И начался необычный богословский спор между монахами и латинскими священниками, сопровождавшими войско. Пришельцы добивались унии: единого богослужения и принятия латинских догматов. Последним аргументом католиков был костер, разложенный под башней. А последним доводом афонских монахов стала готовность сгореть, но не отступить ни на йоту от истины.

Когда войско покинуло Афон, мир временно возвратился на Святую Гору. Через год после того, как погибли монахи, по ним служили панихиду. Вдруг с неба спустились двадцать шесть лучей света и упали на пепелище, где раньше была башня.

На подступах к Хиландару

Перебравшись через почти пересохшую речку, а потом, пробежав по левому склону холма в густой тени буковых деревьев, тропинка поднимается к низкому гребню горы, разделяющей земли Зографского и Хиландарского монастырей. Здесь, как и везде на Афоне, перекрещивается множество тропинок, исчезающих в зарослях. Но, как нигде в другом месте, каждая снабжена указателем. Надписи по-гречески и по-сербски, кое-где к названию «Хиландар» добавлено слово «сербский». Написанные хиландарскими монахами, эти указатели показывают заботу братии о том, чтобы не заблудились путники (и не только на горных тропинках, но и на духовном поприще, которое, быть может, здесь и начинается). Надписи же, добавленные паломниками, говорят о душевном состоянии людей, приближающихся к чему-то своему, родному.