Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни Страница 10

Сложная история, столь же противоречивая, сколь и само общество, да и человеческая природа. В любой культуре те, кто живет вне закона, окружен ореолом романтики, однако где еще за пределами Индии у них есть собственный храм? Где еще знаменитая преступница Пхулан Деви могла бы сдаться полиции под приветственные крики 10 000 зевак — и положить при этом свое ружье к портрету Ганди? Между прочим, отсидев свой срок в тюрьме, «королева индийских бандитов» была избрана в парламент — но потом ее застрелили перед ее домом в Нью-Дели. Ей не было и сорока лет. Мой добрый друг режиссер Шекхар Капур получил в 1994 году всемирную известность благодаря фильму «Королева бандитов». Там была яркая сцена сексуального насилия над юной Пхулан Деви, которую один разъяренный критик назвал «индийским фокусом с воровкой» (по аналогии со знаменитым «индийским фокусом с веревкой»), однако благодаря этой сцене стало понятно, почему Пхулан Деви стала своего рода мученицей-феминисткой.

Все мы сокрушаемся, что человек слаб и несовершенен, и все мы так или иначе миримся со своими личными демонами. Однако в Индии демонов почитают как необходимую составляющую бытия. Творение — это игра света и тени, оба эти начала божественны, и даже Равана, повелитель демонов, сдавшись на милость Рамы, молит даровать ему путь к просветлению. Рама не низвергает Равану в преисподнюю, а исполняет его желание. В эпосе есть рассказ о храмовом воришке, который достиг мокши — окончательного освобождения, — украв масляный светильник. С духовной точки зрения быть преступником — значит страдать, так что это было последним жестом искупления, который был необходим, чтобы Шива, покровитель духовных искателей, был удовлетворен и счел, что воришка заслужил просветление. Сегодняшний святой — вчерашний грешник, отработавший карму за тысячи жизней. Секрет скрытого порядка — обеспечить исполнение законов добра и зла, втайне понимая, что в конце концов окажется, что и то и другое — ступени к вечной благодати.

Когда приезжаешь в Индию, варианта у тебя только два — или-или. Хаос тебе или враг, или друг. Уклониться невозможно. Иначе тут же свихнешься.

Так вот, вернемся к бордовой «импале»: намерения у бандитов были самые серьезные. Они ехали бок о бок с нами и старались спихнуть нас с дороги. И что же — мой отец пожалел, что не послушался советов не ездить в темноте по скверным двухполосным шоссе? Он и бровью не повел. И сам он, и доктор Рао были врачи — люди хладнокровные, опытные, привыкшие к опасностям и знающие, как себя вести.

Мама и миссис Рао принялись молиться о спасении. Они знали, что в худшем случае у сельских бандитов могут быть ружья и пистолеты, хотя в тогдашней Индии огнестрельное оружие было редкостью. Мы с Сандживом сообразили, что выражать восторг сейчас, пожалуй, не время, и притихли. Амму взяла с нас пример. Мы мчались по дороге, пока не доехали до поворота на ближайший относительно крупный город. Отец в последний момент заложил крутой вираж и свернул с шоссе на проселок. Бандиты с разгону проскочили поворот. Пока они тормозили и разворачивались, отец уже нашел местный полицейский участок, и преследователи отстали. Я совершенно не представляю себе, сколько на самом деле длилась погоня — она сохранилась у меня в памяти в такой же временно́й петле, в какой нам помнятся моменты острейшего счастья, самые страшные травмы и периоды невыносимого ожидания.

У нас с братом было общее детство, которое связало нас нерушимыми узами, но при этом сформировало двух совершенно разных людей. С первых же лет было понятно, что пути наши разойдутся. Учился я всегда охотнее Санджива, зато на его счету больше спортивных успехов. Возможно, именно поэтому мы были избавлены от обычной братской ревности. Наши характеры прекрасно дополняли друг друга — особенно это было заметно на примере крикетной команды, которую мы создали в Джабалпуре.

Во времена расцвета Британской империи на долю англичан выпали страшные страдания: британцы бросали все силы на то, чтобы сохранять традиционный уклад и жить как на родине, причем фатальнее всего это проявлялось в одежде. Шерстяная военная форма на парадном плацу не имела никакого смысла в колонии, где солдаты падали в обморок от зноя. Лечить тропические болезни никто не умел. Колонисты умирали от тифа не реже туземцев, на которых они посматривали сверху вниз, словно на дикарей. Выход был только один — отправить детей и женщин в горные гарнизоны на севере, у подножия Гималаев, подальше от этого пекла. Эти прохладные оазисы становились ностальгическими копиями английских деревушек: викторианские домики, украшенные кружевной резьбой, на которых любили верещать по ночам попугаи и обезьяны.

Подобные сюрреалистические аномалии встречались на каждом шагу — например, теплая крикетная форма, которую, несмотря на жару, носили по недомыслию даже игроки-индийцы. Мы с Сандживом с раннего детства страстно обожали крикет. Как-то раз мы посмотрели матч между командой нашего штата Мадхья-Прадеш и заезжими гостями из Вест-Индии, и я решил, что нам нужно организовать свою команду из соседских ребятишек. Себя я назначил капитаном, а Санджива — вице-капитаном. В команду мы набирали детей слуг и низших военных чинов. (Интересно, считали ли они, что мы такие же, как англичане, которые командуют их родителями? Если и так, то любовь к игре, видимо, оказалась сильнее неприязни к власть имущим.) Мы насыпали на заднем дворе целую гору красного песка, разровняли ее и сделали крикетное поле, где играли с другими детскими командами из нашего города.

Для мальчишек в этом возрасте спорт — живое доказательство существования рая, отзвук волшебной свободы в ностальгических воспоминаниях о том времени, когда солнце никогда не заходило за тучу.

Хотя капитаном был я, победы нашей команде обеспечивал Санджив. По правилам крикета сенчури — сто ранов за один иннингс — считается большим достижением. А Санджив как-то раз набрал двести ранов за иннингс — двойное сенчури. Все мы боготворили его.

Я тоже был неплохим спортсменом, но равняться с братом, конечно, не мог. Зато я гораздо охотнее шел на риск ради победы. Однажды из-за меня мы потерпели полный крах. Мы с Сандживом ходили в частную школу для мальчиков, которую организовала конгрегация братьев-христиан из Ирландии. Братья-христиане рассчитывали обратить в христианство своих учеников и поэтому организовали сеть престижных школ по всей Индии — считалось, что это лучшие школы в стране. Один из братьев-христиан запретил мне проделывать особенно хитрый прием — вроде броска по дуге в бейсболе, который очень трудно выполнить правильно. А если ошибиться, бэтсмен выбьет мяч из парка. И вот учитель, наблюдавший за игрой со стоны, крикнул мне, чтобы я не вздумал делать эту подачу. Но во мне проснулся бес противоречия, и я решил, что меня не запугаешь. Я же знал, что если я правильно выполню прием, то выведу бэтсмена из игры.

Две первые попытки закончились полным провалом. Бэтсмен выбивал мяч из парка (что не равносильно хоумрану, потому что он при этом остается в игре). Болельщики все больше и больше злились и кричали на меня с обеих сторон поля, отчего я только преисполнялся решимости. Экспериментировать в разгар матча было отменной глупостью, но тут судьба мне улыбнулась. На третий раз я вывел бэтсмена из игры. Я доказал, что способен сделать то, что задумал. К сожалению, учителю все виделось иначе. Во время перерыва он отвел меня в общую спальню, велел спустить штаны и больно отшлепал за непослушание. Одним из важных отголосков британского правления в Индии было беспрекословное подчинение властям — а за отказ повиноваться полагалась унизительная доза телесных наказаний. В результате все твердо усваивали, что подчинение правилам важнее результата. На этом и работала система.

Я уже упоминал о том, что уважение к властям превратилось у меня исподволь в черту характера. Я постоянно ловил себя на желании угодить вышестоящим, однако с ноткой обиды и недовольства. Не знаю, сильнее ли я стал благодаря телесным наказаниям или наоборот. Мятежниками не становятся мгновенно. На психику воздействует столько разных сил, что уже не разобраться, что чему причиной.

Однако много лет спустя, когда я проходил в Бостоне резидентуру, то считал, что лучше уж вспышка мятежной злости, чем перспектива получить очередную дозу унижения. Я был молодым доктором двадцати с небольшим лет и попал к одному из ведущих эндокринологов в стране. Страсть к учебе у меня отнюдь не утихла. Я уже прошел одну двухгодичную резидентуру и сдал многоступенчатые государственные экзамены по общей терапии. В те годы, в начале семидесятых, молодому врачу, проходившему резидентуру, без хорошей стипендии было не свести концы с концами, а у меня уже была семья, которую надо было кормить. Однако работа не приносила мне радости. Научный руководитель мне попался очень придирчивый, сущий мелкий тиран, и я не вылезал из лаборатории — то делал крысам инъекции йода, то препарировал их и смотрел, как йод на них повлиял.