Альберто Виллолдо - Город Солнца Страница 10

В противоположность этому, психология исконных обитателей Америки основана на мифах, которые представляют мужчину и женщину идущими во всей красе по Земле, любящей их матери под живительным отцовским наблюдением Солнца.

Я поел лишь далеко после полудня. Настолько поглощен был размышлениями, что забыл о еде. Я добрался До небольшого притока, перешел его по бревенчатому мостику и двигался дальше правой стороной долины, пока не очутился в крохотном селении Хуайяллабамба. Соответственно своему названию, оно представляет небольшую заросшую травой площадь, где когда-то было древнее кладбище, а теперь однокомнатная каменная хижина, крытая пальмовыми листьями, служит школьным помещением для индейцев долины Цветок Ллуллучи.

Я расположился рядом со школой и разбил палатку у подножия холма, где рассеяны обломки старого кладбища. Я накачал маленьким поршнем старый примус, набрал в котелок вод из ручья, добавил туда несколько капель йодной настойки уселся смотреть, как закипает вода.

Итак, первый день закончился, я поел, Солнце спряталось за высокий горизонт и становится холодно. Я здесь не буду разводить костер, а пишу при скудном свете своей походной печки. Я варю чай с кокой; к утру он будет холодным, и я наполню им фляги, я уже знаю этот вкус, у него даже цвет желто-зеленый; напоминает желчь, — но он освежает. И если он добавляет сил, то вкус стоит терпеть.

Несколько минут назад я видел двух мальчишек-индейцев, они вели лошадь с провисшим животом через кладбище на холм за моей спиной. Я сильно устал. Один, но не одинок. Холодно, и ночная темень столь же глубока, сколь совершенно сияние дня на этой неоскверненной высоте. Ночные звезды более отчетливы, чем дневное светило: они висят в абсолютной черноте. Они кажутся ближе, не потому, конечно, что я на 9000 футов поднялся к ним, а потому что их лучам не приходится сюда пробиваться сквозь плотный переработанный воздух низин, где живет почти весь мир.

Дневное светило, Солнце, здесь не так различимо: его сияние наполняет все небо такой неотфильтрованной яркостью, что различить его лик нелегко; просто это ярчайшая часть ярчайшего неба, которое я когда-либо видел.

Мне хотелось бы рассказать виденный мною сон — очередной выпуск сериала, который я начал сновидеть в Сан-Франциско и в каньоне Шелли. Но дело в том, что в эту ночь я спал, как бревно.

Переспал. Я проснулся внезапно, резко дернулся — это редко случается, когда спишь не в помещении, — и снова откинул голову на скатанные брюки, выполнявшие роль подушки. Солнце уже проникло в долину, и в моей палатке сиял синий свет, отфильтрованный тканью. Я лежал, дышал спертым синим воздухом и производил тщательную проверку собственного тела: икры, бедра, плечи. Слишком большая нагрузка вчера дала ощутимый эффект сегодня утром, подобно излишней дозе вина. Но чувствовал я себя хорошо.

Плохо только, что переспал. Сегодняшний этап будет длиннее, круче и выше, чем вчерашний, а я знал, что перевала должен достичь до захода Солнца. Я спал на своих часах, и когда нашел их, я поднялся на колени и расстегнул молнию на входе в палатку. Было девять пятнадцать.

Мальчишки снова здесь; оба они вместе со своей лошадью стоят на холме, на старом кладбище, и наблюдают за мной, пока лошадь что-то жует. Школьный двор пуст; никем не занят, и сама школа, напоминающая одну из развалин, только покрытая пальмовыми листьями. Единственный звук доносится из-под пешеходного моста, где журчит вода Ллуллучайока.

Мне следовало бы поесть, но потребность пройти какое-то Расстояние, оказаться подальше от места, где я задержал: я, заставила меня засуетиться с одеждой, затолкать поскорее палатку в чехол, сложить кое-как спальный мешок, наполнить фляги чаем, который я варил вечером, навьючить на себя весь этот тюк и без четверти десять уже шагать по тропе.

Я покинул долину с опозданием, зато нечаянно доставил развлечение двум мальчишкам, которые наблюдали за моей решительной спешкой с невозмутимым любопытством, как те дети, что любовались моим танцем t'аi сhi в Саксайхуамане. Только тогда я был североамериканец, практикующий китайские движения среди руин древнего Перу, а здесь вертелся какой-то gringo, словно опаздывал куда-то в Анды — где понятия «поздно» или «рано» определяются временем суток, а не человеческими обстоятельствами. Дети сидели, как прикованные, на холме среди кактусов, кустов кiswar и поваленных кладбищенских сооружений. Когда я отправился в путь, их уже не было.

Я взобрался на холм и пошел по краю бесформенных развалин, а дальше начался подъем по неумолимому, крутому и густо заросшему склону. Грунтовая тропа — здесь почти не оставалось каменистых плит, уложенных инками, — поднималась все выше, и я почувствовал действие высоты, вес рюкзака, голод, медленное и болезненное сгорание молочной кислоты в мышцах ног, тесноту грудной клетки для легких. Я напряженно работал, чтобы добраться туда, куда стремился; внутренняя лента шляпы взмокла, а сатиновую украсили разводы соли, нейлоновые лямки с поролоном внутри и поясничная подкладка были насквозь мокрыми к тому времени, когда я вышел на влажную, покрытую сочной зеленью поляну, там где Ллуллу-чайок сливается с Хуайруро Чико.

Это было райское место, которое можно увидеть только в Андах, там, где встречаются две глубокие зеленые долины с крутыми склонами. Перед местом слияния есть небольшой луг с высокой травой; на нем красуются канареечно-желтые и ярко-красные цветы к'апtu, пахнущие лимоном стебли ajhu-ajhu, растет в изобилии llullucha, красивая трава с гроздьями пурпурных ягод. Здесь появляется испанский мох под сплетением похожих на дуб деревьев mаrk'u, chachасотос и последних колючих кустов kiswars. Земля здесь мягкая и влажная, еще хранит воду мартовских дождей.

Я опустил рюкзак на землю, отделил шляпу от спутанных волос и сбросил сорочку. Стащил с себя ботинки и толстые носки, нырнул под низкие ветви старого дерева mагк'u и, осторожно ступая, забрел в ледяную сверкающую речку. Я вымылся, используя свой старый платок как мочалку, затем выстирал его, отжал воду, помахал им в воздухе и повязал на шею.

Я выполоскал сорочку и повесил ее сушиться на ветвях mаrk'u. Пока она сохла, я позавтракал. Поздний завтрак из сушеных фруктов и холодных блинов quiпоа. На кофе нет времени, потому что поздно вышел. Я должен быть на перевале Мертвой Женщины до заката.

Пока сорочка сохнет, запишу несколько важных моментов. Новизна первого дня сегодня потускнела, я смотрю только вперед, где меня ожидает длинная дорога. Час назад проходил мимо руин небольшого селения инков в долине. Впереди еще больше руин, но они за перевалом.

Я говорю себе, что я выбросил из головы всякие мысли о цели, намерении и причинах этой одинокой экспедиции. Я знаю только, что впереди меня ждет Мачу Пикчу, у меня есть свое любопытство к перевалу, на который я поднимусь сегодня, а мысли о другом человеке, который идет по этой тропе, присматривается к моим следам или ожидает меня на излучине реки — чистая Мелодрама. Я потакаю себе. Физические требования к этому переходу и неповторимая красота земли, по которой проходит мой путь, полностью меня поглощают. Но существуют маленькие цели: следующий подъем, вон та группа скал, поворот тропы или странный цветок прямо впереди. Пройти его, прежде чем остановишься отдохнуть…

Я оделся, вскинул на плечи рюкзак и зашагал вдоль левого пролива реки к бревенчатому мосту, где дорога становится более отчетливой. Здесь я поднялся на крутой обрыв; три необычные птицы с изумрудно-зеленой и малиновой раскраской, крохотными ярко-желтыми клювами и нелепыми длинными хвостовыми перьями взлетели, хлопая крыльями, образовали строй и скрылись далеко в долине.

Я последовал по тропе, вьющейся среди густого леса и перепутанной темно-зеленой тропической зелени — испанского ракитника и папоротникового дерева, деревьев chacomo с корой, похожей на бумагу, гниющих стволов и чахлого подлеска; повсюду яркие пятна желтого или оранжевого моха. Тропа свернула вниз, обратно к Ллуллучайоку, и я пошел дальше по левому берегу речного русла и так шел до самого вечера.

Если этот первый день, легкий день, я привыкал к ходьбе и думал о цели психологии, то второй день был проведен в испытании моей выносливости и смелости, а также в размышлениях о том, что я сделал для достижения своей цели.

Я искал опытов и старался служить им. Антонио сказал мне когда-то, что различие между опытом и служением опыту определяется чистотой намерений. Опыт не будет служить вам, если вы не служите опыту. Когда он объяснял это в первый рал, он привел пример Святого Причастия. Я подтвердил, что принимал святые дары; облатка оказалась невкусной и чуждой моему нёбу, а вино дешевым и слишком сладким. Он заметил, что если бы я отдался странному ритуалу поедания тела и питья крови Христа, я, возможно, пережил бы опыт приобщения к просветленному состоянию. Цель этого ритуала не может быть достигнута, если намерение участника не находится в согласии с опытом. Так Антонио дал мне пример из философии, которую он впоследствии столь изящно изложил.