Александер Эбен - Доказательство Рая Страница 11

До этого я не думал о себе как о человеке без корней. О человеке, который что-то потерял и никогда не найдет. Теперь же это ощущение оказалось единственно важным.

В течение следующих нескольких месяцев в душе моей открылся целый океан горечи и печали, угрожавший поглотить меня и затопить все, ради чего я так y*censored* трудился до сих пор.

Мне делалось еще хуже от того, что я никак не мог осмыслить причину моего отчаяния. У меня и раньше бывали проблемы, но я справлялся с ними.

Так, в медицинской школе и в начале карьеры нейрохирурга я оказался в среде, где к алкоголю при соответствующих обстоятельствах относились со снисходительной улыбкой. Но в 1991-мя стал замечать, что слишком нетерпеливо ожидаю выходных и сопутствующей им выпивки. Я решил, что настало время полностью покончить с этим пороком. Это оказалось нелегко — я уже привык расслабляться по выходным, — и только благодаря поддержке семьи мне удалось выдержать начальный период трезвости. Но здесь была другая проблема, и я один был в ней виноват. Родные помогли бы мне справиться, если бы я попросил у них помощи. Почему я сразу не обратился к ним? Казалось просто несправедливым, что информация о моем прошлом, над которым я не был властен, могла так мощно сокрушить меня эмоционально.

Более того. Я с удивлением увидел, что мне стало труднее работать и поддерживать нормальные отношения в семье. Видя, что янев себе, Холли записала нас на прием к психологу, консультирующему супружеские пары. Хотя она не вполне понимала причину моего состояния, она простила мне падение в эту пучину отчаяния и делала все, что было в ее силах, чтобы вытащить меня оттуда. Депрессия отразилась и на моей работе. Родители, конечно, тоже замечали изменения, произошедшие во мне, и тоже прощали меня, но что они могли поделать? Меня убивала мысль, что моя карьера летит под откос. Родные только и могли, что со стороны смотреть на это. Без моего участия семья ничем не могла мне помочь.

В конце концов, бесконечно горькое сознание своей ненужности подавило мою последнюю, едва сознаваемую надежду на то, что во Вселенной существует какая-то сила, которая выше науки, забравшей у меня столько лет. Проще говоря, я исчерпал остатки веры в то, что где-то есть Высшее Существо, которое по-настоящему любит меня и заботится обо мне, и что мои молитвы будут услышаны. После того телефонного разговора во время пурги меня окончательно покинула вера в любящего лично меня Бога, на что я имел неотъемлемое право как серьезный и искренний член общины, посещающий церковь.

Существовала ли действительно Высшая сила или Высший разум, который с глубокой любовью заботится обо всех нас? Странно было признать, что при всех моих медицинских знаниях и опыте меня так сильно волнует этот вопрос — точно так же, как тайна моего рождения, о чем я не подозревал.

К сожалению, ответ на вопрос о присутствии в нашей жизни Высшего Существа был таким же, как ответ на вопрос, откроют ли мне когда-нибудь свои сердца мои кровные родители.

Ответ, увы, был отрицательным.

Глава 11. Конец спирали, ведущей вниз

Следующие семь лет моя карьера и семейная жизнь продолжали испытывать кризис. Долгое время окружающие меня люди — даже самые близкие — не могли понять, каковы мои проблемы. Но постепенно, наблюдая за мной, Холли и сестры догадались, в чем тут дело.

И вот однажды, когда в июле 2007 года мы всей семьей отдыхали в Южной Каролине и как-то гуляли по берегу, Бетси и Филлис начали важный для меня разговор.

— Тыне думал написать еще раз своим кровным родителям? — спросила Филлис.

— В самом деле, почему бы тебе снова не попытаться? — подхватила Бетси. — Как знать, может, сейчас уже все изменилось.

Незадолго до этого Бетси сказала, что тоже думает усыновить ребенка, так что меня не удивило, что она затронула эту тему. Тем не менее я сразу ответил:

— О нет, ни в коем случае!

Слишком хорошо я помнил бездонную пропасть, разверзшуюся передо мной после отказа, с которым я столкнулся семь лет назад. Но Бетси и Филлис видели, что я страдаю, и естественно хотели, чтобы я набрался смелости и покончил с мучившей меня проблемой. Они заверили, что теперь я не буду одинок, как раньше, потому что они будут со мной.

В начале августа я написал письмо моей родной сестре, от которой зависело, произойдут ли ожидаемые перемены, и отправил его Бетти в детский дом Северной Каролины, чтобы она отослала его по адресу.

«Дорогая сестра,

Я очень хочу установить связь с Вами, нашим общим братом и родителями. После долгого разговора с моими приемными сестрами и матерью, благодаря их поддержке и одобрению у меня вновь возникло желание познакомиться ближе с моими биологическими родителями.

Оба моих сына, девяти и девятнадцати лет, интересуются своим происхождением. Мы все — я, моя жена и сыновья — будем благодарны Вам за любые сведения о моем прошлом, которыми Вы сочтете возможным поделиться со мной. Мне очень хочется узнать, как складывалась жизнь моих родителей, и познакомиться со всеми вами.

Учитывая, что годы идут, хотелось бы поскорее увидеться. Условия нашей встречи мы подробно обсудим с Вами. Поверьте, я с должным уважением восприму нежелание родителей делиться со мной своими личными тайнами, если таковое возникнет. У меня замечательная приемная семья, и я понимаю решение моих родителей, принятое ими в ранней юности. При всем моем искреннем интересе я не считаю для себя позволительным вторгаться в запретные области.

Буду Вам очень благодарен за внимание к моей просьбе.

С уважением,

Ваш старший брат».

Спустя несколько недель детский дом переслал мне письмо моей родной сестры.

«Да, мы будем рады познакомиться с тобой», — писала она. Законы Северной Каролины запрещали ей открыть данные о родителях, но она, балансируя на грани запрета, все-таки сообщила некоторые сведения о моей родной семье, которую я никогда не видел.

Оказалось, что мой родной отец служил во Вьетнаме военным летчиком. Сразу вспомнилось прошлое: так вот почему я так любил прыжки с парашютом и управление планером. Более того, в середине 60-х годов во время полетов «Аполлона» он проходил тренировки астронавтов в НАСА. (Я и сам в 1983 году подумывал о таких тренировках, желая участвовать в полетах в космос как врач.) Позднее он работал пилотом в компаниях «Пан-Америка» и «Дельта».

Наконец, в октябре 2007-го я встретился с моими биологическими родителями Энн и Ричардом, с сестрой Кэтти и братом Дэвидом. Энн рассказала мне, что в 1953 году она провела три месяца в роддоме для одиноких матерей, расположенном рядом с Мемориальным госпиталем города Шарлотт, Северная Каролина. Всем роженицам там присваивались условные имена, и, поскольку Энн любила американскую историю, она взяла себе имя Вирджиния Дар — так звали первую малышку, родившуюся в Новом Свете. Девушки звали ее просто Дар. В свои шестнадцать лет она была там самой юной.

Узнав о «затруднительном положении» дочери, отец готов был помочь ей чем угодно, даже переехать всей семьей в другое место. Некоторое время он был без работы, и появление в семье еще одного ребенка стало бы большим бременем.

Один близкий друг семьи посоветовал доктора, который жил в Диллоне, в Южной Каролине, и устраивал «эти вещи». Но мать Энн и слышать не хотела об этом.

Энн рассказала, как в холодную декабрьскую ночь перед самыми родами она гуляла по опустевшим улицам и смотрела на мерцающие в разрывах между быстро несущимися облаками звезды. Ей хотелось побыть одной, чтобы были только луна, звезды и ребенок, то есть я.

— На западе низко над землей висела ущербная луна. Сверкающий Юпитер только поднимался, чтобы следить за нами всю ночь, — говорила Энн. — Ричард очень интересовался астрономией и потом сказал мне, что примерно через девять лет Юпитер снова будет так хорошо виден. За эти девять лет в нашей жизни произошло много событий, в том числе рождение еще двух детей.

Но тогда я думала только о том, какой прекрасный и яркий на небе король планет, который смотрит на нас сверху.

Когда Энн входила в больницу, ей пришла в голову замечательная мысль. Дело в том, что обычно после родов женщины проводили в роддоме две недели. Если она родит именно в эту ночь, то к Рождеству сможет вернуться домой. Ей казалось настоящим чудом принести меня домой в день Рождества.

— Помню, доктор Кроуфорд только что принял другие роды и выглядел очень уставшим, — рассказывала Энн.

Он наложил ей на лицо пропитанную эфиром повязку, чтобы облегчить боли, так что она была в полубессознательном состоянии, когда, наконец, в 2:42 в последний раз напряглась и дала рождение своему первенцу.

Энн навсегда запомнила мой первый крик, ей очень хотелось взять меня на руки и приласкать, но ее одолели усталость и анестетик.

В течение следующих четырех часов на восточной стороне неба появлялись Марс, Сатурн, Меркурий и, наконец, сияющая Венера, словно приветствуя мое появление в этом мире. А Энн в первый раз за три месяца крепко спала.