Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование Страница 12

Концепция инволюции (нисхождения ко все более примитивному, к распаду и энтропии), время от времени возникающая в качестве предмета для полемики среди ученых, энергично проповедующих космический пессимизм, по своим причинам (порою драматичным, мрачно бунтарским, отчаянным) согревала душу многим мистикам и оккультистам. Любопытно, что народная магия изначально не симпатизировала антиутопическим настроениям интеллектуальных духовидцев, и в тех немногих местах, где она может существовать, не участвуя в борьбе с религиозностью и технократической экспансией, по сей день предпочитает более светлый взгляд на развитие мира. Их обители уединенны и покойны — маги не ждут "конца света" и не льют кровавых слез над погрязшими в скверне единоплеменниками. Маги вообще не отождествляют себя с социумом и гораздо больше нашего знают о том, как устроен человек в мире.

Упрямые оккультисты — невольные противники ортодоксии и технологического пути развития — в незапамятные времена почуяли грядущее "осквернение святынь". Все, что делал человек для закрепления, оформления, структурной унификации описания мира, затрудняло путь мистика к Неведомому, к Тайне, к Богу. Возникла даже идея о постепенном сокрытии Божества от творения — особенно к ней склонялись каббалисты и гностики, так как в христианское время подвергались гонениям и были вынуждены держать свои взгляды при себе. Древние века, когда разум был немощен, язык аморфен, а восприятие раскрепощено, были эпохой постоянного излияния Божественного света; всякая душа полнилась благодатью и могла лицезреть чудесное таинство творения, не имея нужды в более грубых удовольствиях, а также пище, жилье и т. п., поскольку благодать — Свет Божественного — укрывала их в стужу и кормила нектаром. Социальная сторона этого belle epoque ("золотого века") сводилась ко всеобщему равенству всех перед Богом, что, разумеется, создавало умиротворенность и взаимную любовь граждан. Теперь же мы скатились к железному веку — эпохе эгоизма, вражды, конкуренции, полного очерствления душ и их бесчувственности к благодати, эпохе технологического разума, материального потребления, а это порождает кровавые войны, массовый невротизм, уничтожение живой природы — и в конечном счете уничтожение самого человека.

В разряд подобных идей входит сама ветхозаветная доктрина о грехопадении человека (тогда-то Бог и "сокрылся"). Оскомину набили многочисленные гипотезы, версии, даже «теории» о древнейшей высокоразвитой цивилизации, погибшей по собственной глупости или в результате космической случайности. Осколки их "высшего знания" позволили нынешнему человечеству снова взяться за ум — но есть еще (должны быть!) тайные хранилища их информации, и когда мы доберемся до этих тайников, разрешится вековечная тайна земной расы.

Легенды этого толка, сколь бы утопичными и банальными они ни были, в психологическом плане отражают единственный факт — ощущение утраты и связанную с ней горечь. Стремительно развиваясь, род человеческий утратил некий дар, некое свойство, чувство, делавшее человека более гармоничным, быть может, более естественным. Теперь мы сожалеем об утраченном богатстве (духовном или материальном), утраченной силе, знании и т. п. Несомненно одно: утрата оказалась существенной, куда более существенной, чем потеря невинности, младенческой наивности или просто молодости.

С точки зрения теории восприятия, к созданию которой нас подталкивают книги Кастанеды, имел место двойственный процесс, для человечества неминуемый, в котором нельзя усмотреть ни падения, ни восхождения — ничего, кроме становления вида, т. е. созревания такого типа существ, которые в силу своей оригинальной конституции обладают огромными недостатками и огромными, небывалыми преимуществами. О тех и о других я буду говорить достаточно много.

Пока же следует сказать о том, что история человечества в целом представляет собою историю формирования и усиления его тоналя. Чистая интуиция, внеразумное восприятие, невербализуемое чувство Реальности, т. е. непосредственный психоэнергетический резонанс (контакт) с нагуалем, дарующий непостижимую эффективность действия и прямое постижение (видение) текучести и разнообразия энергетической вселенной, источник живительной силы, который в нагуале повсюду, — все это плавно скрылось, ушло в сторону, стало незначительным, непонятным, в результате чего — пугающим, вытеснилось за границы поля ясного и четко структурированного сознания. Это обманчиво ясное поле, вытеснявшее на периферию психического пространства все больше чувств и способностей, одновременно удаляло насыщенность красок, нефункциональную эстетику форм, полноту пространства ("сок воздуха", как сказал поэт), отрезало все «излишние» ореолы, эховые следы, которые есть у каждого предмета, у каждого живого существа, устраняло тени, нюансы, полутона…

Описание мира, сотворением которого занялся постепенно растущий разум, мгновенно обнаружило свои преимущества. Предметы становились все более узнаваемыми, отношения между ними — все более определенными. Живые существа, и в первую очередь себе подобные, почти сразу заняли однозначную позицию — «другие», «не-я». Возник субъект (Я) и объект (Оно), появилась возможность манипулировать другим, ведь другое отделено от «я» и судьба другого имеет куда меньшее значение, чем судьба Я. Такое противостояние требовало поддержания через постоянное интеллектуальное усилие: ведь именно интеллект разделил вещи и в определенном смысле развязал войну между человеком и миром.

Дальнейшая судьба тоналя как аппарата, поддерживающего описание мира, была предрешена. Стремясь охватить все доступное ему пространство, он все больше «редактировал» поступающий извне сенсорный сигнал, все больше искажал его для сохранения собственной цельности, устранял сигнал вообще либо заменял его другим по собственному усмотрению. Однако устранение всех противоречий и неясностей — работа, требующая непрестанного развития интеллекта, всех способностей произвольного мышления, каждодневного совершенствования умения абстрагировать в ментальном пространстве: выделять одни качества объектов, вуалировать другие, объединять объекты в группы, классы, категории и т. п. Это положение с неизбежностью обостряло произвольное внимание, одновременно сужая его поле и навязывая ему отобранные интеллектом стереотипы функционирования. Произвольное внимание, если вдуматься, для человека с развитым тоналем — вещь несуществующая. Генератором воли в данном случае является тональ; его описание мира вместе с вытекающими отсюда потребностями и интересами направляет луч внимания, заставляет его фокусироваться на объекте или рассеивает его. Наше внимание — всего лишь проекция нашего тоналя. Оно не способно фиксировать и, тем более, удерживать в области наблюдения, созерцания, изучения ни одного явления, если оно предварительно не внесено в инвентаризационный список — своеобразный банк образов и понятий, составляющий наше описание мира.

Трудно судить о масштабности тоналя, о его размахе в деле освоения ясно сознаваемого поля восприятия, но то, что мы утратили гораздо больше, чем можем себе представить, а приобрели маленькую, зато ярко освещенную площадку с ограниченным количеством однообразно структурированных объектов, — вне всякого сомнения. Этими однотипными структурами можно играть, бесконечно комбинировать и дробить их, по-всякому соединять между собой. И все. Это — наш мир, мир нашего тоналя. Он включает в себя крохотную область Реальности, деформированную и спрессованную разумом, языком, описанием. В нем можно открывать любопытные частности вечно — он вам никогда не наскучит. Есть только одно существенное «но». Плоть от плоти Реальности, тональ, тем не менее, бесконечно далек от нее и прилагает неустанные усилия, чтобы изолировать вечное чудо и неописуемую красоту нагуаля от нашего восприятия, от нашего «запрограммированного» описанием мира внимания. Таким образом, мы находимся в ситуации, где описание мира непрерывно усложняется, форма его становится все более совершенной, а внешняя, подлинная Реальность отдаляется от нас в непроглядную тьму с каждым шагом.

Ностальгия по Реальности и чувство безысходности — вот главное содержание бессознательного, рождающего память о "золотом веке", представление о падении в пропасть и в грядущий мрак.

Но человек не желает расставаться с мечтой об утраченном рае. Он хочет верить, что существует "эзотерическое знание" — знание для избранных о том, как вернуться туда. Иные духовные школы безобразно этим спекулируют, созывают учеников, апеллируют к своему мнимо древнему происхождению — и это уже явная несуразица, ибо чем знание древнее, тем менее оно вербализуемо, более того — тем менее оно актуально для современников, ибо тональ древних отличался от тоналя нынешнего человека разительным образом. Ссылки на этические причины сокрытия знания от профанов — только уловка, ибо на самом деле знание либо непередаваемо вообще, либо его усвоение требует полной трансформации личности, на что массовое сознание не способно в любом случае.