Морис Магр - Сокровище альбигойцев Страница 13

В голове не было никакого плана. Если бы я мог предугадать, что меня ожидает, мне бы не составило труда раздобыть мирское платье и котомку с какой-нибудь едой. Я всегда считал, что во время сна душа размышляет и принимает окончательные решения, которые, проснувшись, ты обязан исполнить. Я ощутил себя невесомым и пустился бегом.

Во внутреннем дворике над крыльцом, словно красный глаз, горело окошко комнаты для почетных гостей. Комнаты с фресками, где разместился папский легат Пьер де Кастельно[5], вчера прибывший в монастырь. Он, видно, уже проснулся, а может, и не засыпал вовсе! Мне казалось, что бессонница — удел дурных людей, тех, кого мучат угрызения совести. Ведь сон моей невинной души был так же глубок, как ночное небо, затянутое тучами! Я вновь вспомнил страх, охвативший меня, когда, повернув ко мне восковое лицо, легат взглянул на меня бесцветным взором, и я почувствовал, как волна презрения внезапно захлестнула все мое тело; воспоминание это удвоило мой пыл. Подхватив левой рукой полы рясы, чтобы не мешали бежать, я припустил через дворик и добежал до колокольни, где висел колокол, отличавшийся особенной мощью звука.

Вот уже почти год, да, точно год, как я жил послушником в цистерцианском монастыре, основанном святым человеком по имени Марциал неподалеку от крохотного городка Меркюс, омываемого водами Арьежа. Напрасно отец мой, знаменитый Рокмор, Рокмор — строитель соборов, как его обычно называли, умолял меня не облачаться в мрачное монашеское одеяние с капюшоном, которое, по его мнению, мне следовало немедленно зашвырнуть куда-нибудь подальше. Когда разговор заходил о моем характере и моем будущем, отец никогда не забывал щегольнуть необычайной проницательностью. Слова свои он всегда подкреплял жестом, приобретенным в бытность его строителем. Жест сей сводился к демонстрации вонзавшегося в небо шпиля башни.

«Ты никогда не сделаешь ничего осмысленного», — говорил он и стучал себя по лбу, давая понять, что ум мой никогда не отличался остротой. А еще он говорил, что душу свою надобно строить так, как строишь собор: шпиль может быть высоким только тогда, когда фундамент, подобно корню, надежно заглублен в землю.

Отец уговаривал меня пойти учеником в цех, или, как говорили у нас, в корпорацию строителей, где он значился мастером. Но совсем недавно церковные братства добились у графа Тулузского ордонанса, запрещавшего мирским корпорациям участвовать в строительстве церквей. Тогда отец решил обучить меня владению оружием и отдал в ученики к флорентийскому мастеру, дававшему уроки под открытым небом, на площади Карм. Мне понравилось управляться с длинным мечом, и я быстро освоил это искусство. Но мое ученичество было недолгим. Я подружился с Самюэлем Манассесом, сыном врача, и он приобщил меня к греческой поэзии и философии. Я усовершенствовал свои познания в греческом и выучил арабский, чтобы читать Платона, потому что тексты этого великого мудреца, которые можно было найти в Тулузе, являлись арабскими переводами, привезенными из Севильи учеными евреями. В то время я познакомился с монахом по имени Петр. Он жил подаянием, но ни в чем себе не отказывал — благодаря изобретенному им способу просить это подаяние. Способ заключался в том, что он оскорблял и высмеивал того, у кого выпрашивал либо еду, либо деньги. На городских перекрестках он читал проповеди против алчных епископов и развращенных сеньоров. Он сразу понравился мне своей тощей фигурой: полнота у мужчины мне всегда внушала отвращение. В увитых цветами круглых беседках, соседствовавших в то время с башней Базакль, мы вели нескончаемые споры; беседки эти, как и многие другие красивые и приятные вещи, уничтожила война. Я зачастую являл перлы красноречия, ибо судьбе угодно было наделить меня восхитительным даром слова. Уже в семь лет я с удовольствием произносил длинные речи и выступал перед толпой ровесников на углу улицы Тор и площади Сен-Сернен. Во время наших разговоров Петр издавал дурацкие выкрики и даже заикался, но я подмечал, что делал он это тогда, когда во взоре его загорались искорки восхищения. Он не отличался глубокими познаниями, но вера его была заразительна. Каждый вечер мы возобновляли спор о метафизических материях, и каждый раз я рассчитывал на легкую победу. Но не тут-то было. Победа доставалась ему. И вот почему.

Он был уверен, что надлежащим образом произнесенная молитва позволяет напрямую общаться с Иисусом Христом. Нужно только запастись терпением и взять в привычку регулярно молиться, и если у тебя есть первое и ты способен на второе, можешь общаться с Иисусом, в сущности, каждый день. Вот и его, Петра, хотя он и был всего лишь смиренным слугой Господа, опекал сам Иисус. Поэтому всякий раз, когда он начинал пить сверх меры в подозрительных тавернах, какой-то крестьянин, сутулый, бородатый и в простой одежде садился напротив него и мягко, но решительно отбирал у него стакан.

«Кто этот крестьянин?» — спросил он как-то раз у своих собутыльников. Те только расхохотались в ответ: они не видели никакого крестьянина. Но Петр знал, и сердце его служило тому порукой, что к нему являлся Иисус собственной персоной. Впрочем, совсем пить он не бросил, но стал пить меньше, ибо, по его словам, порицания заслуживают только излишества.

Он обещал мне, если я стану молиться так, как он мне скажет, и с должным рвением, у меня скоро начнутся видения. Я наивно попросил его назвать точную дату, и он не моргнув глазом ответил: «Примерно через месяц. — И добавил: — При условии, что ты прекратишь молоть чепуху».

Последние слова он произнес исключительно с благочестивой целью смирить мою гордыню: сам он не знал зависти.

В Тулузе много говорили о Марциале и об обете молчания, который тот соблюдал в течение пяти лет. Я незамедлительно отправился в аббатство Марциала, где, по моим сведениям, устав святого Бенедикта соблюдали со всей строгостью.

Устав этот требует испытать призвание кандидата уже в преддверии обители. На протяжении трех дней монастырские ворота должны трижды закрыться перед испытуемым. И все три дня я молился: днем на ярком солнце, палившем жарче, чем обычно, а ночью — под звездным небом, когда первые силуэты гор на утренней лазури напоминают о коварном наступлении холода.

Но я не жаловался, ибо в сердце моем жила надежда. Однако когда я заметил на лице привратника подобие усмешки, то решил выманить его за ворота и как следует отдубасить палкой. Но на четвертое утро створки ворот медленно распахнулись, и, согласно обычаю, мне навстречу вышел приор. Позабыв о намерении наказать привратника, я упал на колени. Но сандалия, которую я поцеловал, опустившись в пыль, не принадлежала достойному почитания Марциалу. Он скончался некоторое время назад, а я об этом не знал. Я увидел перед собой жирного аббата-северянина, присланного из главного аббатства, и он обратился ко мне на грубом неблагозвучном наречии парижан.

Симпатии и антипатии, возникающие между людьми, передаются от человека к человеку с потоками воздуха, вполне заметными для глаза. Когда я без ложной скромности заявил аббату, что являюсь гражданином Тулузы, за улыбкой его я ясно разглядел насмешку и презрение. А когда, опустив глаза, добавил, что я сын самого Рокмора, знаменитого мастера из корпорации строителей соборов, он сделал вид, что впервые слышит это имя; обняв меня своими пухлыми, жирными на ощупь руками, он с притворным добродушием поднял меня с колен.

Я замуровал себя в стенах немоты, однако для всех молчание мое означало, что я не знаю, о чем надо говорить. Меня определили на самые тяжелые работы. Я не жаловался, когда меня отправляли вычищать выгребные ямы, ухаживать за свиньями на скотном дворе или, вручив оружие, обходить поля и в случае необходимости отражать набеги мародеров. Я страдал от отсутствия тишины, благоприятствующей божественному явлению. Пребывая среди монахов, в большинстве своем болтунов и сутяжников, я попал в мир некрасивого слова. Аббатство пребывало в состоянии тяжбы со всеми судебными инстанциями края, и все занимались исключительно правоведением. Вместо молитв послушники заучивали наизусть законы Юстиниана и в ритме кантилены читали их на память. На листы пергамента переписывали своды обычного права и местного права всех времен и провинций. Обсуждали постановления парламентов, королевские ордонансы, постановления консульских судов. Я убегал в монастырь собственной души, скрывался в одном из его тысячи внутренних двориков, прятался за одним из тысячи алтарей и ожидал явления, обещанного Петром. Но крестьяне, которых я видел, были всего лишь грубыми горцами, приходившими продавать овощи и фрукты; их тела не имели даже намека на прозрачность и состояли из плотной, видимой всем материи. Впрочем, страдал я главным образом от снисходительной улыбки, появлявшейся на губах приора, когда тот смотрел в мою сторону. Постоянно живя среди тех, кто смотрит на вас как на тупицу, сам становишься тупицей, а среди тех, кто считает вас способным приподняться над собой, приподнимаешься.