Аллан Чумак - Тем, кто верит в чудо Страница 13

Но я видел: мозг не умер… Я взялся за лечение, проводил сеансы ежедневно. На третий день сказал: «Через две недели он придет в сознание». Так и вышло. Я продолжал лечить. «Через неделю он заговорит». В назначенный срок мальчик обрел дар речи. Так я прогнозировал — и все выходило по-моему.

Долго рассказывать не буду. Мальчик выздоровел. Я много лет поддерживал связь с его семьей. Он начал заниматься спортом, играл в футбол, с годами вымахал под два метра ростом. Мощный, здоровый парень. И умный.

«Мозг умер» — скажут ведь такое!..

Порой целительская практика приводила к тому, что у меня появлялись ученики. Как-то обратилась ко мне супружеская пара из Каунаса: «У нашего сына миопатия. Он не ходит, только сидит, действует одна рука…» Миопатия — тяжелое заболевание. Поражает оно преимущественно мальчиков, проявляется в раннем возрасте: мышцы разрушаются, уменьшается их масса, нарастает слабость. В результате — ранняя смерть, в возрасте около двадцати лет, — из-за остановки сердца или дыхания.

Я могу помочь только тогда, когда организм имеет основу для выздоровления. В этом случае основы не было… Я лечил мальчика на расстоянии, потом стал приезжать в Каунас. Были некоторые улучшения, но кардинального выздоровления не случилось. Больной угасал… При близком знакомстве с его родителями я обнаружил, что у них есть экстрасенсорные способности, они могли оказывать на сына целебное воздействие. Я сказал: «Вы должны стать целителями. Вы можете эффективно поддерживать силы мальчика и продлить ему жизнь». И учил их тому, что знал сам.

Именно благодаря этим людям я познакомился с человеком, встреча с которым произвела на меня глубокое впечатление.

Однажды, в один из моих приездов в Каунас, мои знакомые попросили о помощи, но речь шла не об их сыне. «Знаешь, у нас есть один очень близкий друг, ксендз. Зовут его Станислав Добровольский. Он совсем обезножел… У него варикозное расширение вен, ноги синие, вены клубками выпирают…» Ксендз жил и содержал приход в деревушке Побярже (по-русски — Подберезовая), что находилась в восьмидесяти километрах от Каунаса. Ехать — не ближний свет, да еще по проселочным дорогам. Но это меня не остановило. Мы сели в машину и отправились в путь.

По дороге знакомые рассказывали о своем друге. Когда-то он получил блестящее духовное образование, служил в столичном храме в Вильнюсе. Но, на свою беду, имел широкий ум и мыслил слишком самостоятельно, что вовсе не пристало молодому ксендзу. За это и поплатился: его сослали в глухую деревеньку в окрестностях Каунаса. Там, в маленькой Побярже, Станислав Добровольский превратил свою жизнь в подвижническое служение Господу и людям. Каждый Божий день он вставал в четыре утра к молитве, потом посвящал себя заботам священника и доброго пастыря прихожан, в восемь вечера ложился спать — ровно на четыре часа, а к полуночи вставал на ночную молитву, которая продолжалась не меньше часа. После нее ксендз отходил ко сну — до четырех утра… Его искренняя доброта, любовь к людям и вера покорили сердца прихожан. На службы в небольшом костеле в Побярже со временем стали приходить жители всех окрестных деревень. Свой довольно большой двухэтажный бревенчатый дом Станислав превратил в музей. Дело в том, что при советской власти в Литве был период жестоких гонений на католическую веру. Тогда по всей республике закрывались костелы, ксендзов выгоняли на улицу, церковное имущество растаскивалось. Станислав Добровольский ездил по деревням и собирал оставшуюся после разграблений церковную утварь и одежду, иконы — так он спас от уничтожения сотни раритетов литовской религиозной культуры. Он питал нежную любовь к народному творчеству: бережно хранил изделия народного промысла, образцы примитивного искусства. Он притягивал к себе творческих людей, его дом был постоянно полон гостей — художников, поэтов, народных мастеров…

Станислав Добровольский очень обрадовался приезду своих друзей. Невысокий, собранный, деликатный, мягкий человек — он очень страдал, еле передвигался. Мне было больно на него смотреть. «Извините, — сказал ксендз, — после службы очень устают ноги…» Меня представили, мы расположились на террасе, выпили чаю, и после этого, не мешкая, я взял быка за рога: «Разрешите вам помочь».

Я опасался, что он откажет — ведь многие священники считают дар экстрасенсов дьявольским. Но он согласился.

Мы прошли в его маленькую комнатку на втором этаже дома. Помню, насколько был поражен ее аскетической обстановкой: стол, стул, полки с книгами и топчан, застеленный суконным одеялом. Станислав сел на стул, и я начал сеанс.

Через меня пошел мощный серебристо-голубоватый поток.

Через минуту из него брызнул пот. Именно брызнул, изо всех пор. Одежда промокла насквозь. Он стал багрово-красным, его затрясло.

Я видел, что все идет нормально, и, ничего не говоря, продолжал сеанс. Меня удивило, что и он не произнес ни слова, не испугался, но терпеливо сносил воздействие. Через некоторое время тихо попросил: «Разрешите, я лягу». И по этим словам я понял, насколько ему было плохо: такой человек никогда не лег бы в присутствии гостя в постель, если бы не крайние обстоятельства.

Через пятнадцать минут, под конец сеанса, я сказал: «Станислав, разрешите вас перекрестить». — «Пожалуйста», — кротко ответил он. И я перекрестил его так, как делаю это обычно во время лечения, — «открытой» ладонью, развернутой к пациенту. Он поднял на меня глаза и прошептал: «Теперь я понял…»

Я не стал спрашивать, что он имел в виду: у каждого свой опыт общения с Неведомым. «У меня к вам просьба: не ходите сегодня на ночную молитву». — «Я, наверное, и не смогу пойти…»

Так прошла наша первая встреча. Я уехал, а через неделю позвонили знакомые из Каунаса и рассказали: к ним приезжал Станислав Добровольский и, войдя в квартиру, первым делом задрал штанины. Его ноги были абсолютно белыми и гладкими — никаких сеточек, клубков и бугров, никаких выступающих вен! Здоровые ноги!

Он поведал друзьям довольно страшную историю со счастливым концом. Часа через три после того, как я провел лечение, вены у него на ногах вскрылись, и из них стала выходить черная кровь. Все, кто был доме, переполошились, принесли тазы, кувшины, натаскали воды, обмывали ксендзу ноги… Через пару часов вены закрылись и ушли под кожу, никаких рубцов на ногах не осталось. С тех пор болезнь прошла.

Много позже я навещал Станислава и как-то спросил его: «Почему вы тогда, во время сеанса, не испугались? Разве не думали о том, что незнакомый человек без медицинского образования может вам навредить?» И тогда он произнес слова, которые я помнил всю свою жизнь и которые помогали мне в самые трудные минуты: «Если Господь послал за мной — слава тебе, Господи! Если послал исцеление — слава тебе, Господи!»

Лет через двенадцать — тогда уже произошел развал великой страны и мои связи с Литвой давно оборвались — я снова увидел этого прекрасного человека. Было это так: смотрю я телевизор, и вдруг на экране появляется знакомое лицо. Вглядываюсь — ба, Станислав Добровольский выступает, улыбается, живой и здоровый! Вот так встреча!

Я был рад его видеть — как рад видеть всех тех, кому удалось вернуть здоровье и радость жизни.

Глава III

ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ЭПОПЕЯ

Вижу цель!

Когда много лет назад я пришел работать на телевидение и стал ведущим передачи «Очки, голы, секунды», никаких представлений о своем жизненном предназначении, конечно, у меня не было. Знание пришло потом — с обучением, с актом Посвящения. И тогда я в полной мере осознал, как мудро направляла меня Судьба, как точно вывела к Цели, к самому важному делу моей жизни.

Работа на ЦТ (Центральном телевидении) была последним этапом на пути к максимальному самоосуществлению. Необходимым, важнейшим этапом. Я должен был научиться спокойно смотреть в объектив, естественно держаться и говорить перед ним так, как будто говоришь с живым человеком или аудиторией. Я учился, не жалея сил, и — как будто в ответ на мои запросы — телевизионных дел всегда хватало с избытком. Мне довелось подготовить и провести множество передач, вещать в прямом эфире, быть ведущим информационных программ; я постоянно менял характер творческой работы — переходил из одной редакции в другую, снимал документальные фильмы, делал новостные телерепортажи…

Я набирал опыт, который вел к прямому общению с гигантской аудиторией. Через объектив увидеть людей невозможно — их можно только почувствовать. И я научился их чувствовать — всех, каждого, кто сидел перед телевизором. Глядя в глазок телекамеры, я сливался с аудиторией. А это — единственный путь к лечению «через себя», созданию исцеляющего единства. Единства, которое позже вернуло здоровье миллионам людей.

Говорят, что человек должен менять работу раз в три-пять лет, иначе она перестает его интересовать, и тогда он выполняет обязанности механически, не творчески: вроде все знает, но создать ничего нового уже не может. Если это и правда, то к моей тележурналистике никакого отношения не имеет. Я «оттрубил» на телевидении пятнадцать лет, и все эти годы непрестанно горел своей работой. Прибегал в редакцию раньше всех, засиживался до полуночи, любил приходить в студию в субботу, воскресенье: никого нет, тишина, можешь спокойно писать, монтировать, никто не мешает…