Тюдор Парфитт - Потерянный Ковчег Завета Страница 14

Рувим вопросительно смотрел на меня. Я уже некоторое время только и мечтал принять более активное участие в поисках. Его одержимость захватывала и меня. Теперь, когда мы пришли к выводу, что Ковчег не в Иерусалиме, мне не терпелось поискать где-нибудь в другом месте. Мысль устроить экспедицию в Египет показалась очень заманчивой. Но, глядя на далекий берег, я размышлял — нужно ли в самом деле отправляться неведомо куда на поиски незнамо чего? Неужели я — британский гой — и вправду хочу рыскать по египетским пустыням в поисках еврейского грааля?

— Не знаю, Рувим. Отправиться на поиски Ковчега в Египет? Мне нужно сперва решить, кто я — ученый или авантюрист?..

— Одно другому не мешает, — заявил Рувим. — Многие следы ведут в Египет — это следует и из твоих же рассказов… и из других сведений. Если хорошо подумаешь, может, что-то и надумаешь.

Рувим ушел в дом, потом вернулся и аккуратно поставил на стол маленькую коробочку, обтянутую бархатом.

— Открой, — предложил он.

Внутри лежали три увесистых алмаза.

— Вот — для первого этапа, на тот случай, если что-то понадобится. Наша войсковая касса! Это только для начала.

Я отодвинул коробочку. Мне не нужны были его деньги. И в последующие годы — мне приятно об этом вспоминать! — хоть и случались всякие непредвиденные события, но я упорно отказывался брать деньги для себя лично.

— Непрактичный ты человек, — вздохнул Рувим. — Вряд ли ты чего-нибудь добьешься, если не изменишь отношения к деньгам. Ну, раз они тебя не прельщают, попробуем по-другому.

На столе лежала стопка старых еврейских книг в кожаных переплетах. Рувим вынул из одной листок и насмешливо-официальным жестом протянул мне.

На листке было несколько строк на еврейском языке — отрывок из стихотворения Иегуды Галеви, еврейского поэта двенадцатого века, жившего в Испании:

И я пойду путем Ковчега Завета,Пока не вкушу пыли пристанища его,И будет она слаще меда.

Знал Рувим, чем зацепить мою кельтскую душу. Эти строки исполнены вдохновляющей красоты. И конечно, что может быть заманчивее, чем отыскать предмет, который несколько тысячелетий не перестает волновать людское воображение?

4

ГОРОД МЕРТВЫХ

— Валлах, тут и есть тайник, эфенди! Сюда спрятали Ковчег!

Я понятия не имел, о чем толкует Дауд Лабиб — мой слегка тронутый и нервозный приятель. Вот уже несколько минут я размышлял о том, что интерес к Ковчегу за последние годы изменил всю мою жизнь. Сомневаться в этом не приходится, поскольку именно благодаря Ковчегу я оказался сегодня, весной 1994 года, в Египте, в Каире, окончательно уступив просьбам Рувима выяснить побольше о предмете, за которым в мире охотятся как ни за каким другим. Все, что раньше меня от этого удерживало, было забыто.

В Египет меня привели две основные причины. Во-первых, я собирался изучить древние легенды, гласящие, что Ковчег привезли сюда задолго до разрушения первого Храма. Во-вторых, мне хотелось исследовать условия исхода евреев из египетского рабства. На прошлой неделе я стоял в тени пирамид, которые помогали возводить евреи, ходил по полям, где они собирали солому и глину для кирпичей.

Независимо от того, что такое Ковчег — а я до сих пор пребывал на этот счет в глубоком неведении, — здесь, на земле фараонов, началось его существование, во всяком случае, теоретически. Мне хотелось почувствовать, увидеть и понять причины, которые привели к его созданию. Но понимание мне пока не давалось.

На следующий день я собирался отправиться на время в Англию, назад к затворнической жизни, к библиотечным исследованиям. Однако, вернувшись в Египет, я намеревался изучить древнеегипетские предметы в Каирском музее, похожие, так или иначе, на Ковчег.

Мой низкорослый приятель шагал впереди. Глядя на него сверху вниз, я вдруг не к месту удивился: как это его на редкость маленькая головка ухитряется производить такое непропорционально большое количество перхоти — казалось, что черную синтетическую рубашку Дауда украшает горностаевый воротник.

Этим утром Дауд, желая показать свои любимые места в Каире, вытащил меня из архива, где я проводил большую часть времени. Дауд — копт, представитель коптского христианского меньшинства, живет в пригороде Каира, но родом из Кифта — города на юге Египта, сыгравшего немалую роль в истории коптов.

Слово «копт» заимствовано из греческого языка и означает всего лишь «египтянин» — об этом факте ни один копт не замедлит упомянуть. Официальный язык богослужения — коптский; он произошел от древнеегипетского. По-коптски уже никто не говорит; христианское меньшинство общается, как и мусульманское большинство, на арабском. Сами копты считают себя наследниками великой цивилизации Древнего Египта.

Сейчас Дауд с гордостью указывал на здание в стороне от пыльной дороги, по которой мы шагали.

Его темные глаза горели от возбуждения.

— Здесь спрятан Ковчег! — повторил он, делая резкий жест правой рукой.

Таких, как Дауд, я больше в Египте не встречал. Человек с блестящим образованием, ученый, работающий над докторской диссертацией, посвященной древним коптским рукописям, он назойливо выставлял свою утомительную эксцентричность, свое «я» — словно шелковый стяг.

— Вот где его спрятали! — ревел Дауд, показывая на вывеску, гласившую, что здесь находится синагога Бен Эзра.

Мне никогда не доводилось слышать о какой-либо связи между Ковчегом и этой синагогой. Синагогу Бен Эзра знают во всем мире — здесь, в одном из старых хранилищ, обнаружили самое важное в мире собрание средневековых документов. Мне хотелось узнать, что в документах Каирской генизы говорится о Ковчеге — и говорится ли вообще. Заниматься этим я планировал не здесь и не сейчас, ведь документы еще в девятнадцатом веке развезли по библиотекам западных университетов. Насколько я знал, нет никаких оснований предполагать, что Ковчег спрятан здесь.

— О чем ты, маленький нервный копт? С чего ты заговорил про Ковчег? Это место никогда в связи с ним не упоминалось.

На самом деле Дауд меня слегка заинтриговал. Я не упоминал ему о своем интересе к Ковчегу. Мы с ним близкие друзья и всегда друг другу доверяли, но как-то раз по пьяному делу он похвалился, что работает в Мубахат аль-Давла (Главном управлении расследований в области государственной безопасности), и с тех пор, прежде чем ему о чем-нибудь рассказать, я сначала хорошо подумаю. В Египте, полном политических и религиозных распрей, Ковчег не та вещь, о которой можно трубить в обществе таких, как Дауд.

Откуда же он узнал о моем увлечении? Спина у меня вдруг сделалась неприятно липкой. Я вопросительно смотрел на приятеля.

— Ну ты знаешь, я-ахи:[12] корзина — в ней лежал Моисей в тростниках. Тростниковая корзина.

И он стал цитировать наизусть — монотонно напевая и делая рукой волнообразные движения, словно размахивая кадильницей:

— «Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря: всякого новорожденного сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых. Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына и, видя, что он очень красив, скрывала его три месяца; но не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника и осмолила ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца, поставила в тростнике у берега реки».[13]

В еврейских текстах Библии обычная корзина, в которой мать спрятала Моисея, обозначается словом «тева», но переводят его как «ковчег». Я облегченно вздохнул. Дауду неизвестно об истинной причине моего пребывания в Египте. Конечно, мне знакомо древнее предание о том, как Моисея из колена Левиина оставили где-то в этих местах, в тростниках, положив в плавучую корзину, наподобие миниатюрной плетеной лодки. Тростники — это стебли папируса, который больше пяти тысяч лет назад использовали для изготовления бумаги и которого до сих пор полно на берегах Нила.

Закончив цитировать, мой приятель перекрестился, поклонился и что-то пробормотал себе под нос. Повернув ко мне рябое костлявое лицо, Дауд улыбнулся и потрогал висевший у него поверх рубашки большой золотой крест.

Перекрестился он как-то театрально, небрежно, словно какой-нибудь распущенный итальянский прелат. И я, как какой-нибудь распущенный итальянский прелат, не придал его жесту никакого значения.

Дауд начал разочаровываться в религии, когда учился в американском теологическом колледже. К тому времени как Дауд получил степень магистра в каком-то английском университете, он потерял веру окончательно. Он любил цитировать Габриэля Гарсия Маркеса: «Неверие устойчивей веры, потому что его поддерживает разум». Итак, Дауд больше не верил в Бога, но гордился замечательным знанием Библии; он помнил наизусть огромные куски и мог цитировать их на коптском, арабском и английском. По причинам, которые я не сразу понял, мой приятель всегда носил черные священнические рубашки и большой золотой крест на металлической цепочке.