Александр Литвин - Выше Бога не буду Страница 16

Поезд был рядом, товарный, длинный. Мы погрузились в заднюю кабину локомотива и поехали на восток. Лед на животе растаял, раствор закончился. Я выставил свою руку в окно, остудил ее до онемения и положил на живот бойцу. Так мы и ехали: я периодически остужал свою руку и держал на его животе. Я представлял, что это не рука, а кусок нетающего льда, холод от которого замораживал парня до самого позвоночника. При этом волей или не волей, мой позвоночник тоже промораживался. А вот это напрасно, нет у меня на это времени. Поезд шел медленно, на том участке дороги был серпантин, и я постоянно видел в окне часть состава. В какой-то момент поезд просто встал. Он забуксовал на рельсах, и машинист вышел с ведром и посыпал рельсы песком. Тот песок, что был в специальных емкостях перед колесными парами от мороза превратился в несыпучую глыбу, и машинисту пришлось отсыпать метров тридцать полотна вручную. Я его торопил, а он и сам понимал, что вопрос серьезней просто некуда. Мы подъехали к мосту перед станцией на красный семафор и встали.

– Надолго?

– Не знаю, там несколько поездов маневрируют.

Давление у парня в ноль. Вытаскиваю его из локомотива, гружу на себя и тащу по мосту. Идти с этим длинным парнем на плечах было крайне неудобно, надо не промазать мимо шпал, а внизу пропасть и слышно шум реки, которая даже в такие морозы никогда не замерзает. Я протащил его через мост, там меня ждала машина скорой помощи, и мы поехали в госпиталь.

Я сидел в холле хирургического отделения и ждал. Спать не мог: так устал, что сон никак не шел. Я согрелся, и только рука все еще была огромным айсбергом. Вышел дежурный хирург, капитан медслужбы.

– Живучий у тебя пациент попался! Сколько ты его сюда тащил?

– С момента пенетрации – пять часов.

– Не может быть! Но повезло парню, повезло: дырка сальником была прикрыта. Ты там разберись у себя, с чего это боец язву заработал.

– Разберусь, обязательно разберусь, дай только до дома доехать.

Меня отпустило. Назад я ехал на пассажирском «Владивосток – Москва». Попросил проводницу разбудить меня за 5 минут до остановки, залез на вторую полку плацкарта и уснул. Вокруг был лед, и моя рука страшно мерзла.

По прибытии в батальон, я доложил командиру обстановку, а сам пошел в медпункт. Мне вдруг стало плохо, я присел на кровать и потерял сознание. Пришел в себя от того, что кто-то меня бил по щекам. Это был мой армейский дружок – узнал, что я вернулся, и решил проведать. Он обнаружил меня в полусидячем положении, бледным и практически не дышащим. Сначала он подумал, что я сплю, но потом сообразил, что я без сознания, и достаточно сильно влепил мне по щеке. Я очнулся, слабость была дичайшая и сильнейшая боль в спине. Ощущение, что в позвоночнике какое-то отверстие, и из него уходят силы. Я попытался повернуться и вновь потерял сознание. Товарищ сунул мне под нос нашатырь, я пришел в себя, стараясь не шевелиться: похоже, пока тащил парня, сместился межпозвоночный диск. Сказал другу, какой препарат надо найти, как развести, и велел сделать укол. Он умел делать уколы собакам, поскольку был инструктором служебно-розыскной собаки. А я был его первым человеческим пациентом. Руки у него дрожали, но виду он не подавал.

Я проболел ровно десять дней и терял в день по полкилограмма веса. Я ничего не ел, только пил. И спал. Все дни и ночи напролет мне снились кошмары и лед. Лед до горизонта, лед вокруг меня. И я никак не мог согреться. Я искал способ выздороветь и нашел его: попросил друга налить мне спирта и насыпать в него молотого черного или красного перца и найти пару стеариновых свечек.

– А тебе можно? Состояние-то не очень.

– Лед надо растопить – по-другому никак!

Я выпил двести граммов спирта с перцем и уставился на горящие свечи. Я тянул это пламя на себя. Наконец пламя внутри меня пересилило, и я уснул. Уснул, и лед мне больше не снился. Утром проснулся абсолютно здоровым, но крайне страшным из-за своей резкой худобы. Восстановился я быстро. И тут же занялся поиском причин прободной язвы желудка у того самого бойца. Причина была элементарной. Солдат был водителем. Он заправлял машину бензином из 200-литровой бочки, предварительно переливая бензин из бочки в канистру: опустил в бочку шланг и принялся отсасывать воздух, чтобы создать отрицательное давление и, по принципу сообщающихся сосудов, перелить топливо в канистру. Но не рассчитал момент и проглотил приличную порцию ядовитого этилированного бензина. И все.

Этого бойца комиссовали из армии. Через несколько лет я сделал вывод: при вовлечении внешней энергии никогда нельзя быть ее частью, только распределителем. То есть мне нельзя было представлять, что моя рука – изо льда. Нужно было брать лед из конкретных реальных мест, ведь льда в моей жизни, как и в жизни многих в северном полушарии, было более чем достаточно.

31

Помня о полученных в медучилище опыте и знаниях, я решил продолжить образование в таком институте, где можно изучить максимальное количество интересных мне предметов, которые позволят и без путешествий – раз уж с флотом не вышло – стать достаточно образованным хотя бы для примерного понимания мира. Я не стал отрываться от медицины и выбрал фармацевтический институт. Тяга к химии у меня была с детства, но она ограничивалась пиротехникой и изготовлением различных взрывных устройств. Уже в седьмом классе из подручных материалов я мог сделать приличную бомбу или фейерверк. Хотя само вещество и его преобразование без каких-то прикладных целей меня тоже интересовало. Мне хотелось знать, как все устроено на уровне микромира, и как это устройство влияет на макромир, на меня и на людей. Изучение фармакологии в медучилище дало мне дополнительный толчок, и я стал готовиться к поступлению в вуз.

Я ехал в поезде и читал учебник. Его корешок был сломан и учебник постоянно раскрывался на одной и той же страничке. Прочитав разворот, я засыпал. Проснувшись, вновь перечитывал тот же разворот и вновь засыпал под стук колес. В результате восемнадцатичасового путешествия мне не удалось продвинуться дальше этих двух страниц, которые я перечитал не менее пятнадцати раз. Я пришел на письменный экзамен по химии. Конкурс в институт был – пять человек на место. Но каких человек! Влюбленных в химию, знающих предмет от и до. А тут я – любопытный и совершенно не подготовленный. Но у меня было одно преимущество: отслуживший два года срочной службы имел право пройти в вуз вне конкурса. Помню, мне даже посоветовали надеть на экзамен форму. Но я ее не надел.

Химия. Профильный предмет, который надо сдать только на «отлично». Я вытащил билет. Первым вопросом был вопрос о валентности. Именно то, что в поезде я прочитал пятнадцать раз, пытаясь подготовиться. Я закрыл глаза и увидел страницу учебника. Я даже не напрягал память – просто слово в слово списал из отпечатанного на моей сетчатке. Второй вопрос был мне знаком по медучилищу. А задачу мне решила симпатичная девушка, которая сидела на один ряд позади выше меня. Она прочитала условие задачи через мое плечо и через несколько минут скинула решение.

Следующим экзаменом была биология, наука для меня интересная, и четыре балла я себе просто гарантировал. Последний экзамен – сочинение. С сочинением была проблема. На тот момент единственная «пятерка» за сочинение у меня была на выпускном экзамене в 8-м классе. Остальные сочинения я кое-как писал на «тройки». Анализировать чужие произведения – это не мой конек. И на сочинении я задумался: три темы, одна свободная. Подошел преподаватель.

– Пишите, время уходит.

– Я не могу определиться с темой.

– Пишите на свободную – про природу.

И я начал писать о природе, о болдинской осени, о картинах Рериха. Три часа пролетели незаметно, я проверил текст на ошибки – вроде бы все хорошо, но объем был маловат. Два листа формата А4. Но времени больше не было, и я сдал работу.

32

Меня зачислили в вуз. В институте я имел возможность изучать то, что нравится. Я никогда не планировал быть аптекарем, но узнать это ремесло мне всегда было интересно. Я с удовольствием посещал лекции по токсикологической химии, мне было интересно знать скрытые опасности вещества, их влияние и способы устранение этой опасности. Я с удовольствием изучал тонкослойную хроматографию и ядерный магнитный резонанс. Аналитическая химия, особенно практические занятия, приносили мне колоссальное удовольствие. А вот ботаника и фармокогнозия казались скучнейшими предметами, хотя преподаватели практически на всех кафедрах были от Бога. Наверное, невозможно не любить свою работу, когда речь идет о таких сложных вещах. Но все, что касалось растительного мира, для меня было скучнейшим занятием.

Я сидел на практике по фармакогнозии и смотрел в бинокулярный микроскоп. Под микроскопом был срез какого-то растения, и я должен был описать это растение и по характерным признакам определить его принадлежность к виду, роду и соцветию. Те, кто занимался и кому нравилась ботаника, делали это легко и просто, а мне было скучно, и я уснул, упершись глазами в обрезиненные окуляры микроскопа. Когда занятие закончилось, однокурсники стали брякать банками и склянками. Я проснулся, и в этот момент преподаватель, молодая женщина, обратила на меня внимание: