Еремей Парнов - Трон Люцифера Страница 16

И папы и короли были превосходно осведомлены насчет тамплиерских сундуков, а растущее влияние ордена лишало их спокойного сна.

Филипп знал о предостережении английских тамплиеров, сделанном Генриху Третьему: «Ты будешь королем, пока справедлив» Эти слова впервые заставили em призадуматься. Подобно всем венценосцам, он не мог потерпет посягательств на право королей творить, причем безнаказанно несправедливость. Одним словом, столкновение вставшей на путь абсолютизм королевской власти с еще могучим, но исторически обреченньи порождением феодализма был неминуемо.

Повода начать войну искать щ приходилось. Причина — сокровища ордена — была налицо, поводов сколько угодно. Мало кто из государей испытывал теплые чувства по отношен» к людям, чья беспринципное и вызывающая надменность стали притчей во языцех. Недаром Ричард Львиное Сердце сказал перед смертью: «Я оставляя скупость цистерцианским монахам, роскошь — ордену нищенствующих братьев, а гордость — тамплиерам».

Они не только возмутили весь христианский мир вздорным соперничеством с госпитальерами но и не раз вступали в союз с неверными, вели войны с Антиохией и Кипром, свергли с престола сюзерена Иерусалимского королевства, созданного крестоносцами, опустошили Грецию и Фракию. Что же касается Франции, то здесь список их прегрешений отягощали возмутительный отказ участвовать в выкупе из египетского плена ЛюД0ВИКа Святого и, что было совсем непростительно, поддержка Арагонского королевства против французского Анжу. Если учесть при этом хроническое безденежье короля, выжавшего до последней капли и своих и пришлых купцов и разорившего страну «победоносными» войнами, то станет понятно, почему его так взволновали известия о прегрешениях паладинов против матери-церкви. Собственно, он сам и распространял пасквили, возводившие на орден обвинения в безбожии, ереси и сатанинском грехе.

А тут как нельзя кстати подвернулись два ренегата, один из которых — вспомним катара-отступника Роберта Болгарина — имел высокий сан приора Монфоконского. Будучи осужден своим гроссмейстером на пожизненное заключение за многочисленные проступки, он с чьей-то помощью сумел бежать из подземной тюрьмы и сделался главным хулителем своих недавних братьев.

История альбигойцев повторялась до мелочей. Все, таким образом, складывалось удачно для короля. Особенно радовало его благополучное окончание долгих хлопотливых распрей с наместником святого Петра папой Бонифацием Восьмым. Это и в самом деле была ожесточенная свара. Королевские советники Петер Флотт и Гийом Ногарэ в поте лица трудились над тем, чтобы покрепче прижать римского первосвященника, начав против него настоящую финансовую войну. Затем честолюбивый потомок катаров Ногарэ подал своему сюзерену еще одну недурную идею. Давний спор вокруг города Памье явно обещал взбаламутить церковное болото. Один из предшественников Бонифация на папском престоле, по сути, украл этот самый Памье у французской короны. Во всяком случае, не заручился согласием короля, когда отделил город от тулузской епархии и образовал самостоятельное епископство. Много охотников было прибрать к рукам обожженные кострами земли катаров, и лучшего предлога возобновить распри трудно было выискать. С одной стороны, претензии французского короля на епископство Памье неоспоримы, с другой — дело это чисто церковное.

Римский первосвященник ответил на брошенный вызов как по подсказке. Но подсказчиком был его лютый враг. На пост памьеского епископа Бонифаций подобрал человека безгранично ему преданного, безусловно честного, но недалекого. Получив епископский посох и кольцо с аметистом, Бернар Саниссетти не придумал ничего лучшего, чем бросить вызов французскому королю. В первой же публичной проповеди он провозгласил полную свою независимость от светской власти и, презрев приличия, отказался поехать в Париж. — Памье — не Франция, — сказал он местному бальи.[10]

А власть Филиппа не от бога. Он дьявол, и обличье у него дьявольское. Кто служит ему, проклят будет во веки веков! Бальи выслушал пастыря в глубоком смущении и незамедлительно послал в Париж гонца с подробнейшим донесением. Филипп буквально затрясся от смеха. И хотя все протекало, как было намечено, смертельно возненавидел простака епископа, чья епархия была лишь пешкой в игре сильных мира сего. Но французский король сумел сдержать неукротимый нрав свой, а папа не сумел. Филипп затаился, сжался, проглотил как будто бы оскорбление, а Бонифаций, распалясь от кажущегося успеха, пошел дальше, сделал еще один шаг к пропасти. На удивление всей Европе епископ памьеский получил назначение при французском дворе. Великий понтифик назначил его своим легатом в Париже. Так Бернар Саниссетти стал дипломатическим старшиной и ближайшим кандидатом на красную кардинальскую шапку.

Филипп Красивый и на этот раз смолчал, хотя мог, не задумываясь, вышвырнуть из своей столицы ненавистного клирика. Но он метил выше и оставил епископа в покое. На время, разумеется, ибо не умел и не желал ничего забывать.

Папа и его верный клеврет торжествовали. Смахнув с доски две королевские фигуры, Бонифаций решил, что настало время объявить Филиппу шах, и передвинул проходную пешку еще на одно поле.

На первом же приеме послов Саниссетти надменным, почти угрожающим тоном потребовал освобождения мятежного графа Фландрского. Это был уже открытый удар по политическим интересам Франции. Маленький епископ явно вышел за рамки извечных споров между светской и духовной властью. Он оскорбил короля, проявил явную неучтивость к французскому двору, поставив себя в один ряд с владетельными особами. Теперь у Филиппа были окончательно чазвязаны руки. И странно: наконец, когда в его власти было дать выход своему гневу, он этого гнева не чувствовал. Было лишь упоительное торжество ловкого охотника, загнавшего в ловушку вожделенную дичь.) Но правила охоты требовали проявления королевского гнева. И Филипп дал ему волю. Более того, он дал понять всем, что ослеплен бешенством, ибо этого требовали его дальнейшие планы.

Папского легата с позором выгнали из дворца, а мессир Ногарэ заготовил специальный протокол, в котором Бернар Саниссет обвинялся в оскорблении короля, измене, лихоимстве и других преступлениях. Юридически документ был составлен образцово, и лучшие законоведы Европы могли лишь восхищаться искусством французских коллег, которые ухитрились даже отсутствии доказательств лихоимства обратить против обвиняемого, а юридически спорную измену превратить в очевидность. Зерна, которые посеял еще дед Филиппа, дали первый урожай Процветание наук и университетов принесло королю Франции чисто практическую пользу. Филипп по достоинству оценЛ громкий обвинительный акт при тив памьеского епископа. Простолюдин Ногарэ получил золотые шпоры, то есть рыцарское достоинство. Он получил даже большее: баронство и два больших ленных поместья. После скандального Изгнания своего легата папа потребовав предоставить ему как высшем духовному судье решение по делу епископа Памье. Но Флотт и Ногарэ холодно отвергли все домогательства Бонифация Восьмого. Процесс был начат. Оправданий епископа даже слушать не стали. Он был лишен власти и как преступник препровожден под конвоем в парижскую тюрьму.

Подгоняемый бешенством, папа пошел на крайние меры и обнародовал буллу, в которой утверждал за собой право верховного суда не только в вопросах веры, но и в светских делах. Это была роковая ошибка. Флотт и Ногарэ могли поздравить себя с успехом. Свирепый вепрь попал в вырытую для него яму. Папские притязания всколыхнули весь христианский мир. Лишая французских королей всех преимуществ, формально подтвержденных грамотами предыдущих понтификов, булла Бонифация ударяла не только по короне, но прежде всего по интересам дворянства и горожан. Вся Франция, вся Италия встали на сторону Филиппа. Папа проиграл. И финал его упорной войны с французским королем был тем самым уже предрешен.

Отправив в Италию Гийома Ногарэ, снабженного последними червонцами из опустевшей казны, король уединился с Петром Флоттом. Он уже подыскивал подходящую кандидатуру на римско-католический престол. Шахматная партия вот-вот должна была увенчаться победой. Ногарэ между тем вместе с ярым врагом Бонифация, римским патрицием Колонной, напал на папу в Ананьи и полонил его. Три дня не выпускали они Бонифация из его собственного дома, морили голодом, не давали спать. Колонна, впрочем, этими притеснениями не ограничивался и частенько давал волю рукам. На третий день у Папы, доведенного до белого каления, разлилась желчь, и он впал в полубезумное состояние. Дни его были сочтены. Французский король поэтому вполне мог заняться поисками более приемлемой кандидатуры. Перед его глазами стоял сверкающий мираж тамплиерских сокровищ. Бертрану де Готу, ставшему стараниями короля папой Климентом Пятым, было поставлено пять предварительных условий, которые тот с готовностью принял, хотя один пункт, последний, так и не был назван. Когда настало время свести счеты, король дал ясно понять, что он имел в виду, и потребовал помощи в аресте Жака де Молэ. По просьбе папы великий магистр оставил Кипр и приехал в Париж якобы на совещание по поводу новых военных акций в святой земле. Вместе с ним прибыли 60 рыцарей, которые привезли 150 тысяч золотых флоринов и большое количество серебра. Одни эти доставленные в кладовые Тампля сокровища могли покрыть неотложные долги королевства.