Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни Страница 17

– Знаешь, почему у этой машины спустило колесо? — спросил отец.

– Нет.

– Потому что мой сын сосет палец.

Я вынул палец изо рта и вытаращился на него. По дороге я обдумал его слова и, надо сказать, все же понял, что он мне хотел втолковать.

Для своих четырех лет я был смышленым мальчиком, легко и быстро все схватывал, а у папы была привычка, которая мне не нравилась: вот уже более двадцати лет он выкуривал по две пачки сигарет в день.

Мы поехали дальше и вдруг увидели огромный грузовик, лежавший на боку. Рядом уже хлопотали врачи и полицейские. Пока мы ехали мимо, я глядел на место происшествия, залитое вспышками мигалок на «скорой помощи».

– Видел этот грузовик, папа? — спросил я. — А знаешь, почему он опрокинулся?

Отец с улыбкой спросил, почему.

– Потому что мой отец много курит!

Прошли годы, и на мою долю тоже выпало сомнительное удовольствие наблюдать, как твой ребенок обращает то, чему ты его учишь, против тебя. В данном случае отец подумал несколько секунд, а потом опустил окно нашего синего «хиллмана» и выбросил сигарету. Я самодовольно улыбнулся. Но отец на этом не остановился. Достал зажигалку «ронсон», которую подарил ему один английский офицер. Поглядел на меня и тоже выбросил ее в окно. Прошло две недели, и он бросил курить и больше никогда не курил. Но и я, само собой, отучился сосать палец.

В своей книге «Твоя жизнь в твоих руках» отец писал, что «обязанность родителей — поддерживать теплые, дружеские отношения со своими детьми и прививать им разнообразные интересы». Моим родителям это отлично удавалось, и мы с Дипаком за это искренне ими восхищаемся. В каждом из нас сочетаются разные черты их характеров, их основные ценности и принципы, которые мы, в свою очередь, постарались передать собственным детям.

Поскольку мы росли в Индии и были сыновьями уважаемого врача, у нас было много привилегий. Как-то раз папа вылечил одного вельможу, и нас пригласили погостить у него во дворце.

Мы с Дипаком проснулись рано и вышли на балкон дворца. Я поглядел вниз, во внутренний двор, и не поверил своим глазам. И даже протер их — буквально — чтобы убедиться, что это не сон. Внизу гуляло великолепное животное — я таких никогда и не видел: это был прекрасный белоснежный тигр. Потом оказалось, что это был первый тигр альбинос, которого удалось поймать живьем и содержать в неволе. Звали его Мохан. Принц изловил его еще детенышем, приручил и вырастил.

Такова была Индия нашего детства: нищие под стенами, защищающими богатых, крики торговцев, расхваливающих свой товар, а под балконом дворца — мирно сидящий на идеально подстриженной лужайке белый тигр. Но главное, что поняли тогда мы с Дипаком, — что нам очень много дано и что наша дхарма — понимать это и вести себя ответственно, уважать других и при любой возможности приносить пользу.

В сущности, этой дорогой мы с ним и пошли.

7. Laus Deo

Дипак

Мне нельзя подводить Христа. Надо его любить. Все говорят, он меня любит. Что он сделает, если я не отвечу на его любовь?

Когда я был подростком, подобные мысли не давали мне покоя. В подобном возрасте богоискательство — обычное дело. Однако об Иисусе Христе в Индии думают нечасто. Но мой случай был особый. Учителя в школе — католические миссионеры — глаз с нас не спускали, постоянно, хоть и ненавязчиво, судили и оценивали, и мы постоянно ощущали, что от нас словно бы чего-то ждут. И проявлялось это как-то странно. Священник-ирландец, которого я считал своим другом, который играл с мальчишками в крикет, ни с того ни с сего отводил меня в сторонку. Клал мне руку на плечо и ободряюще улыбался.

– Не волнуйся, малыш, все в порядке. Просто ты нужен нам — и нужен Христу. Ты сделаешь это, если я попрошу?

Каждый местный мальчик, которого принимали в эту школу, знал, что рано или поздно его начнут обращать в христианство. Я старался до поры до времени об этом не думать. В отличие от истово верующих мамы с бабушкой, я был вовсе не уверен, что знаю, какому богу молиться. Благодаря своему Христу англичане далеко пошли. А Шива в это время сидел сложа руки!

Католическая частная школа в пятидесятые годы была учебным заведением для элиты; и если в тропиках и крикетная форма была аномалией, что можно сказать о гольфах, зеленом блейзере и школьном галстуке? Где бы мы тогда ни жили, я каждое утро надевал форму, прежде чем шел на автобус в 6.30, чтобы ехать на другой конец Дели, или поднимался в гору мимо чайных плантаций в Шиллонге, или целовал маму на прощание в Джабалпуре. Дома о религиозной стороне дела никогда не заговаривали. Отцу было надо только одного: дать своим сыновьям самое лучшее образование. Он и сам был отлично образован, однако обязан этим лорду Маунтбаттену, который лично открыл перед ним все двери по долгу чести. Судьба была к отцу на редкость благосклонна. И рисковать нашим будущим он не собирался. Все знали, что лучшее образование дают иезуитские школы под управлением братьев-христиан, вот папа и записывал нас в эти школы каждый раз, когда получал очередное назначение и мы переезжали: Св. Алоизий, Св. Эдмунд, Св. Колумба. Это были не просто имена святых. Это были билеты в купе первого класса в экспрессе, катившем в будущее.

За всю свою жизнь мне лишь дважды довелось переживать сокрушительное унижение. Второе произошло много лет спустя уже в медицинском институте. А первое — в Шиллонге, одном из очаровательных горных поселений в штате Ассам. Пейзажи там были зеленые, а климат прохладный — в самый раз, чтобы какая-нибудь супруга младшего чина пролила слезу по Шропширу и Кенту. Городок был расположен в пяти тысячах футов над уровнем моря, и холмы и расщелины вокруг показывали, что к северу уже начинаются предгорья Гималаев. Каждое утро я ходил пешком в школу на горе — это была школа Св. Эдмунда, а кругом, докуда хватало глаз, расстилались душистым ковром мягких листьев чайные плантации. Единственной ложкой дегтя в этой бочке меда было то, что дисциплина в школе Св. Эдмунда была куда строже, чем в моей предыдущей школе, в Джабалпуре. Директор ежемесячно проводил официальную церемонию, на которой мальчиков выстраивали по ранжиру сообразно успехам и заслугам. Самой высшей наградой, которую мог получить ученик, была золотая карточка: она доставалась одному-двум мальчикам, не больше. Если ты получал золотую карточку, директор приветливо пожимал тебе руку и приглашал на чашку чая и в кино. За голубую карточку он жал руку и по-дружески обнимал. Розовую карточку вручали с безразличным видом. Если же ты падал так низко, что зарабатывал всего лишь желтую карточку, директор с омерзением отводил взор и швырял ее тебе. Это был сокрушительно действенный способ воспитания школьников, и лично я не мог вынести даже мысли, что получу что-то хуже голубой или золотой карточки. И трудился ради них до седьмого пота, однако после первого месяца с замиранием сердца смотрел, как всех остальных мальчиков удостаивают директорского рукопожатия — а мне досталась желтая карточка и взгляд, полный презрения.

Взрослому человеку с высоты своих лет горько вспоминать, как в одиннадцать лет он не смог сдержать слез. Но в тот момент кажется, что рушится весь мир. Я думал, что унижение останется со мной на всю жизнь — и дело не в том, что я ошибался. Одна мысль о том, что я запятнан унижением навеки, выжгла на мне глубокий шрам. Оставшись один в своей комнате, я предался мелодраме. По пути на Голгофу Христос споткнулся — вот и я тоже. До сих пор за мной стелился шлейф славы. Я дышал чужим одобрением — и, разумеется, никак не мог понять, что слава моя отравлена тщеславием, алчностью и страхом. В сущности, они в ходу в любой школе — если задуматься о темной стороне.

Быть может, темная сторона жизни и присутствует во всем, однако на всех она влияет по-разному. Можно винить ее — мол, она погубила твое будущее, — а можно испытывать своего рода благодарность пополам со злостью за преподанный урок или за то, что избежал куда более страшных опасностей. Уверен, что кое-кто из моих одноклассников с искренним возмущением вспоминает теперь, с каким напором в нас внедряли западно-христианские ценности. Прошло много лет, и когда я читал эссе Джорджа Оруэлла, мне попалась там одна мрачная мысль. Оруэлл пишет, что худшая реклама христианства — его адепты. Когда я учился в школе, все было не так. Лично мне, к счастью, не довелось стать жертвой дурного обращения, которое было тогда в ходу среди злобных священников, а практика телесных наказаний, принесенная миссионерами из Ирландии, к тому времени уже подверглась справедливому осуждению.

Правда, среди наших одноклассников были и очень набожные — их называли семинаристами. В возрасте двенадцати лет они начинали готовиться в священники и жили в семинарии, однако в школу ходили вместе со всеми нами. Многие из них происходили из христианских семей, поскольку прибыли из Гоа, и у них были португальские фамилии вроде Да Сильва или Да Суза. Подобная набожность меня озадачивала, и я спросил одного мальчика, почему он хочет стать священником. Он вытаращил глаза: