Вольф Мессинг - Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина Страница 18

Кое-как добравшись до ближайшей больницы, женщина узнала, что находится в Минске, но как тут оказалась, откуда приехала или же она местная, не имела ни малейшего понятия. Даже имя свое забыла.

В больнице она провалялась больше месяца – подхватила воспаление легких. Выкарабкалась.

С помощью врачей и медсестер восстановила многое.

Помогая сыну сестры-хозяйки делать уроки, продемонстрировала отличное знание математики и физики, а некий дядя Паша, шофер в больнице, с изумлением рассказывал, что Оля прекрасно разбирается в моторах.

Ольга – такое имя выбрала себе сама женщина.

Когда главврач заинтересовался и попросил Ольгу сделать какой-то сложный расчет, она справилась с заданием.

Таким образом, можно было смело утверждать, что женщина работала инженером в КБ или на заводе.

Это всех в больнице радовало – стало быть, выйдя «на волю», Ольга могла легко найти себе работу.

Но где же она работала раньше? Откуда она? И кто?

Жизнь, можно сказать, налаживалась, но Ольгой все чаще стали одолевать приступы тоски. Придя ко мне, она предположила их причину – по наблюдениям врачей, Ольга рожала.

Следовательно, где-то мог остаться ее ребенок, о котором она просто не помнила.

Это сильно мучило ее, вот Ольга и попросила меня помочь. Ну как я мог отказать?

Честно говоря, задачка была не из простых. Нет, Олины мысли я читал свободно, она меня не обманывала – сильнейшая тоска была ощутима. Можно сказать, женщина находилась на грани отчаяния.

Сначала я успокоил ее, погрузив в гипнотический сон, и внушил ей истинную правду: она нисколько не виновата в том, что «забыла свое дитя». Если уж и возлагать вину на кого-то, то на того лиходея, что, по-видимому, ограбил ее год тому назад и едва не убил.

Мысли Ольги тем проще было читать, что каких-то глубинных смысловых слоев, связанных с воспоминаниями, у нее не было, как у маленького ребенка, до поры лишенного прошлого.

Тогда я попытался под гипнозом вернуть сознание женщины в тот самый зимний день, когда ее оглушили на окраине Минска.

Ольга вновь испытала боль и страх, в ее памяти всплывали очень яркие картинки зимнего вечера, заснеженной улицы с редкими фонарями, но ничего, что происходило ранее, она не упомнила – дальше был провал в какую-то цветущую пустоту.

Разбудив женщину, я сказал ей, что пока ничего не узнал, но положение улучшилось. Она ушла окрыленной, а я, поругивая себя за «благую ложь», отпросился у сержанта Дзюбы.

Кстати, не ругайте его – он отпустил меня с рядовым Малеевым. Мне это было только на руку – зная, где именно очнулась Ольга, я отправился на «место преступления».

Тут надо добавить, что милиция определила со слов потерпевшей это самое место, там же обнаружили и капли крови и следы, которые оставила в снегу Ольга, выползая к забору – только так, цепляясь за рейки, она и смогла подняться на ноги.

Это был перекресток Профсоюзной и Робеспьера. Туда я и отправился.

И каково же было мое удивление, когда я не узнал то самое место! Я отлично помнил яркие мыслеобразы, что засели в мозгу Ольги: там, где ее ограбили, не было ни тех домов, ни скверика напротив, что имели место на Профсоюзной и рядом с нею!

Тогда я как мог подробно описал Малееву истинное место преступления, где наличествовали приземистые здания с огромными темными окнами, плохо освещенная лестница на виадук и какие-то ларьки.

Малеев с ходу распознал описанное и повел меня к железнодорожному вокзалу, где велась стройка, и к переходному мосту через пути. По ту сторону показались здания депо и те самые ларьки.

Оглядевшись, я с трудом, но нашел-таки настоящее место, где Ольга встретилась с уголовным элементом, – за крайним киоском, там еще стоял высокий крашеный забор. В этом-то закутке все и произошло.

Получалось, что отсюда Ольгу увезли и бросили на окраине, сочтя мертвой. Вопрос: а зачем?

Ну, ограбили, бросили и ушли. К чему такие предосторожности?

Может, сами грабители обитали поблизости и боялись, что их найдут?

У меня тогда мелькнула мысль: а не пройтись ли по ближайшим домам, не «прощупать» ли местных жителей? Вдруг да встречу тот самый разбойный люд?

Но тогда же у меня появилась и другая идея – привезти сюда Ольгу. Быть может, оказавшись здесь, она хоть что-то вспомнит?

Так мы и поступили, хоть Малеев и ворчал.

Ольга начала сильно волноваться, уже проходя по виадуку, а потом, оказавшись у ларьков, вскрикнула.

Быстро усадив ее на лавочку, я приказал женщине заснуть.

Сильнейшие переживания сделали свое дело – я ясно увидел одутловатое, плохо выбритое лицо того самого уголовника.

В уголку рта у него была зажата папироса, на голове – ушанка. Из-за того, что шапка была надета набекрень, открывалось левое ухо, изуродованное ножом или зубами зверя. Такое впечатление, что его отчекрыжили наполовину.

Мы немедля отправились к участковому (Малеев уже не ворчал, ему самому стало интересно). Участковый, пожилой усатый дядька, долго меня переспрашивал, уточняя внешность грабителя.

Когда же я упомянул полуоторванное ухо, он воскликнул: «Да что ж вы сразу не сказали? Это ж Корноухий!»

Вызвав еще одного милиционера, он отправился на улицу Вокзальную, что как раз пролегала рядом с депо. Там стояли длинные кирпичные бараки, в одном из которых и проживал Корноухий.

Как рассказал по дороге участковый, Корноухий отсидел десять лет за темные дела и вышел на свободу прошлым летом, проживает дома у матери. Если уж он опять взялся за старое, то срок ему грозит немалый.

В тесной квартирке, где жил Корноухий, мы застали троих: сгорбленную старую женщину, вязавшую у окна, самого уголовника и еще одного типа, очень худого, в застиранном френче и с пенсне на хрящеватом носу.

Как только Ольга увидела этого худого, так сразу же и потеряла сознание. Худой мужчина тоже находился на грани обморока – вскочил, побледнел, плюхнулся обратно, вытаращил глаза…

Мать-старушка ни на секунду не оторвалась от своего занятия, хотя милиционеры боролись с жилистым Корноухим, роняя посуду, и не сразу скрутили его.

Ольга еще не пришла в себя, а для меня все уже разъяснилось: худой был первым ее мужем, с которым она развелась (Николай сильно пил). Встретив другого, она вышла замуж, родила сына.

И звали ее Натальей.

Когда Наталью, работавшую на военном заводе в Горьком, послали в командировку в Минск, ее случайно встретил Николай – и воспылал местью. Подговорив своего дружка, Митьку Корноухого, они подкараулили женщину, ограбили и чуть было не убили.

Надо признаться, Николай рыдал и бился в истерике, каясь, однако закон был суров – его увели вместе с Корноухим как сообщника.

Первыми словами «Ольги», когда она очнулась, было: «Меня зовут Наталья!»

Я сказал, что уже знаю об этом, и спросил с улыбкой, помнит ли она некоего Ванюшку? Наталья тотчас же залилась слезами, лепеча: «Сыночек! Сыночек!»

Дальше все было просто. Позвонили в Горький, сообщили о Наталье, а два дня спустя в Минск примчался ее муж, вместе с пятилетним Ваней. Плакали все, даже я, хотя вроде бы должен был закалиться от людских невзгод.

21 октября 1939 года

«Когда меня вызвали в Москву, то моим новым провожатым (и тайным соглядатаем!) стал офицер[44] НКВД, предложивший называть его «товарищем Кузнецовым». Я не спорил, поинтересовался только, куда делся Томек Войцеховский. «Товарищ Кузнецов» сказал, что тот переведен на другую работу.

Спрашивать, на какую именно, я, разумеется, не стал – НКВД все-таки. Организация серьезная.

В Европе сочиняют много нелепых выдумок о «деспоте Сталине» и «кровавой ЧК», обыватели им верят, пугаются, а думать не хотят.

О, как европейцы не любят мыслить! Я их понимаю – под лживые сказочки так уютно дремать, пищеварить или подстригать газоны. Когда человек думает, он переваривает не еду, а сведения об окружающем его мире и обществе, и если они правдивы, эти сведения, то поневоле придешь к печальным выводам. А стоит ли?

Никто в Европе не понимает и не хочет понимать истинные побуждения русских, их вождей и простой народ. Капитализм для «товарищей» – это дрянное прошлое, а светлое будущее они связывают с коммунизмом, где «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

Это великая советская мечта, она противостоит «прогнившим» мещанским идеалам Европы и Америки, и эту мечту надо защищать от «империалистов и троцкистов», чем и занимается НКВД. Да, порой выходит жестко, жестоко даже, а как иначе-то?

Идет борьба, время от времени переходящая в реальные бои, и здесь, в СССР, все это находит полное понимание. Я не замечал на улицах какого-то страха, угнетенности, подозрительных взглядов – люди как люди.

Когда товарищ Кузнецов объявил, что мы едем в Москву, я, признаться, обрадовался. Хотя опасения тоже наличествовали – меня ждала встреча с наркомом Лаврентием Берия. Правда, это даже льстило: моими скромными талантами интересовался, по сути, второй по значимости человек в Советском Союзе.