Эдуард Шюре - Пророки Возрождения Страница 19

2. Двор Лодовико Моро

В начале своего пути, как мы видели, Леонардо имел блестящий успех у себя на родине. Но утонченная и скептическая Флоренция с ее придирчивыми магистратами, высокомерными художниками и уже пресыщенными любителями искусства была чересчур тесна для грандиозных проектов и великих намерений да Винчи. Строгая и скупая республика не соглашалась их осуществлять. Ему нужен был владыка щедрый, предприимчивый и отважный. Глаза его обратились к Северной Италии.

Лодовико Моро создал в Милане двор, чье великолепие превосходило великолепие всех других итальянских столиц. Сын свирепого кондотьера Франческо Сфорца, этот молодой князь достиг власти, свергнув своего племянника Галеаццо Сфорца, и торопился оправдать свою узурпацию блестящим царствованием. Он происходил из рода беспринципных авантюристов. Сам он уже обрел подозрительные черты вырождения и крайней утонченности. Через шестнадцать лет этот человек, ловкий и хитрый как лисица, но колеблющийся и слабый в своей беспорядочной политике, привел в Италию чужеземцев и закончил плачевной катастрофой. [26]

Но в то время все ему улыбалось, и первые годы его правления, казалось, напоминали новый век Августа. Его придворные приветствовали в его лице будущего короля Италии, а сам он мог, не вызывая улыбки, называть в разговорах папу Александра VI своим капелланом, императора Максимилиана – своим кондотьером, а короля Франции – своим посланником. И кроме того, несмотря на свои изъяны и грехи, счастливый супруг Беатриче д’Эсте, утонченный любовник пикантной рыжей Лукреции Кривелли и веселой брюнетки Чечилии Галлерани, этот любезный и испорченный правитель сиял редким светом в глазах своих современников, считался самым просвещенным из меценатов. Выдающийся латинист, тонкий знаток искусства, он вызвал в университет Павии и в Милан цвет ученых, поэтов и художников. Там можно было увидеть самых знаменитых гуманистов, греков Константина Ласкариса и Деметриуса Халконкидаса, математика Луку Пачоли, автора трактата «О божественных пропорциях», который иллюстрировал Леонардо, флорентийского поэта Беллинчьоне и прославленного архитектора Браманте, который, перестроив собор св. Петра в Риме, пытался под покровительством Лодовико построить монастырь Сан-Амброджо и хоры церкви Санта-Мария деи Грацие в Милане. Именно там, в обильной и богатой Ломбардии, в кишащем людьми Милане, в величественном и роскошном феодальном замке, расположенном вне городской черты, – крепости Висконти, превращенной в праздничный зал Сфорца, в этом замкнутом пространстве страстей, искусств и наук, Леонардо пожелал создать свое первые оружие универсального мага. Возможно, изучая человеческую комедию и испытывая на ней собственные силы, он находил своего рода ключ для проникновения в глубь тайны той Природы, которая так величественно явилась ему однажды ночью, полной энтузиазма и одинокой экзальтации. Впрочем, разве великие мыслители Возрождения не считали, что человек создан по образцу Вселенной и что Вселенная хранит подобие Человека?

Известно знаменитое письмо, посредством которого Леонардо предлагал свои услуги Лодовико Моро [27] . Оно дышит несравненной уверенностью, великолепным доверием к своей гениальности универсального механика. Все, чего правитель мог желать для мира или для войны, для украшения своего герцогства или для отдыха, он мог сделать: каналы, осадные лестницы, фортификационные мины, пушки, мортиры, огненные орудия, катапульты, статуи из мрамора, бронзы и глины. Он заключает: «Сходно и в живописи – все, что только можно, чтобы поравняться со всяким другим, кто б он ни был». [28] Наконец, он предлагает отлить колоссального бронзового коня, в память отца Лодовико, Франческо Сфорца. Вазари рассказывает, что Леонардо появился перед герцогом на представлении, которое давали лучшие импровизаторы его времени. Художник приготовил для того, кого он должен был покорить, новый сюрприз. Он держал в руке серебряную лиру, которую придумал специально для этого. Она была в форме лошадиной головы. Ее особая структура и металлический каркас придавали ей глубокую звучность и уподобляли чему-то живому. Флорентийский художник с золотыми волосами, прекрасный, словно юный бог, обворожительный, как Орфей, извлекал нежные звуки из музыкального инструмента и проникновенным голосом пропел несколько строф в честь герцога. Все были покорены. Даже его соперники забыли о своих претензиях и восхищались тем, кто превзошел их всех. Лодовико после встречи со своим новым протеже, на которой тот проявил все свое ослепительное красноречие, присудил Леонардо награду в состязании.

Любому другому такое триумфальное появление и эта поза всемогущего мага стоили бы дорого, вызвав страшную ненависть к любимцу и разочаровав вскоре герцога контрастом между огромными обещаниями и скромными результатами. Но Леонардо все было нипочем. Покорив умы, он сумел завоевать сердца и успокоить зависть, восхищаясь мастерами, помогая молодым, возбуждая в самых смиренных энтузиазм и жажду деятельности. За шестнадцать лет, что он провел при миланском дворе, он стал великим учителем живописи и устроителем дворцовых праздников. Он не только написал портрет Беатриче д’Эсте, жены Лодовико, его любовниц Лукреции Кривелли и Чечилии Галлерани, но начертил подробный план ирригации Ломбардии, который должны были применить позже, он создавал макеты дворцов и церквей и руководил постройкой павильона для герцогини. Лодовико нравились пышные свадебные и похоронные церемонии, великолепные пиры, сцены из античной мифологии, спектакли, пение и танцы. Леонардо воплощал в жизнь все эти представления. Он организовал несколько мифологических пантомим, таких как «Персей и Андромеда», «Орфей, укрощающий диких зверей», «Шествие Вакха». На бракосочетании Джана Галеаццо с Изабеллой Арагонской Лодовико дал прекрасный спектакль «Рай», слова к которому написал поэт Беллинчиони, а Леонардо принадлежал замысел и его воплощение. Сцена изображала не что иное как небо. Там были видны движущиеся планеты в виде божеств, размещенных на шарах и поочередно воздающих хвалу невесте. Нужно ли после этого удивляться, что Павел Иове говорил о Леонардо: «Он был очарователен, блестящ, чрезвычайно щедр. Всю свою жизнь он непостижимым образом пленял всех правителей», – а Ломаццо называл его «Гермесом и Прометеем»?

Придворный Гермес и Прометей, можно сказать. Да, без сомнения. Но этот человек, очаровывавший правителей, этот ученый инженер всемирного карнавала – все же лишь легкомысленная маска изможденного мыслителя и ненасытного художника. Догадывались ли его знаменитые современники о подлинном Леонардо, который скрывался под покровом этого изменчивого фокусника? Какую цель преследовал он в жизни, этот создатель чудесных праздников, не искавший для себя богатства? Какой была мечта этого алхимика, красивого, как женщина, который презирал прекрасный пол и сердце которого не было завоевано ни одной женщиной? Какие неизвестные и изысканные желания покоились внутри у этого улыбающегося аскета? Утонченный маг, покорявший и мужчин, и женщин, не заключил ли он таинственный договор с дьяволом, чтобы получить сверхчеловеческую силу? Как догадаться о тех грозных мыслях, которые бороздили его высокое чело, когда его заставали предавшимся грезам? И почему такая глубокая грусть подчас таилась под изогнутыми бровями, где сверкали его блестящие глаза?

Я думаю, что придворные насмешники и богатые дамы, увешанные драгоценностями, которые сновали по дворцу Лодовико, словно рой скарабеев и сверкающих мушек, напрасно задавались этими вопросами. Нам предстоит разрешить загадку, попытавшись читать в душе того, кто даже равным ему представлялся загадочным Протеем.

Да, эта официальная роль скрывала другого человека. Его надо искать в мастерской. Леонардо был вынужден построить мастерскую в углу монастыря Сан-Амброджо и избрал ее своим жилищем. Только близкие ученики имели право ее посещать. Ее странное убранство выдавало любимые занятия и навязчивые тайны мастера. Внутренняя дверь открывалась на галерею одинокого монастыря. Горы папок, рукописей и рисунков громоздились на огромном столе, вытесняя небольшое количество макетов из воска и глины. В углу зала античная статуя Венеры, помещенная в раковину, расчесывала волосы, в которых, казалось, сверкали капли воды, когда их трогал солнечный луч. Напротив нее, в другом углу, стройный Меркурий с лукавой улыбкой вызволял ее из морских глубин и протягивал ей свой кадуцей. Еще можно было заметить картонный шар меж четырех деревянных колонн, изображавший звездное небо со знаками Зодиака.

Леонардо да Винчи. Механизм с коленным рычагом для махов крыла. Милан, Библиотека Амбросиана,

Codex Atlanticus

Неподалеку было большое чучело орла на взлете. Но особенно поражают в этом убежище интенсивной мысли и творческой мечты два рисованных витража, выполненных по рисункам Леонардо одним из его учеников. Они украшают сводчатые окна по бокам от входной двери. На левом изображен желтый крылатый дракон, сверкающий на пурпурном фоне. Другой представляет бичевание Христа, увенчанного терновым венцом и покрытого кровавыми слезами. Между допотопным чудовищем и воплощенным Богом, ставшим королем страдания, был жестокий контраст и внутренняя связь, которая предчувствовалась, хотя и не постигалась. Наконец, на маленькой двери, ведущей в лабораторию, где художник растирал краски, чеканил медали и проводил опыты из естественной истории, можно было видеть выпуклую доску в форме щита, на котором была изображена огромная голова Медузы с устрашающим взглядом и вздыбленными змеями вместо волос.

Вот в этом строгом святилище, в этом религиозном полумраке, под знаками гениев, наводящими на размышления, Леонардо проводил целые дни, склонясь над своими набросками и рукописями, вдали от мирского карнавала, который он сам порой приводил в движение, как кукольный театр. Там собирались его любимые ученики. Большей частью это были молодые знатные миланцы, которые стали известными художниками и основали школу Леонардо: Джованни Батиста, Марко Уджони, Антонио Больтраффио и Франческо Мельци, юноша с прекрасными волосами, который был привязан к мастеру и оказался последним хранителем его старости. Все обожали его за его гений и несравненную доброту. Он открывал им секреты перспективы, человеческих пропорций, светотени, рельефа, а также внутренних связей, которые объединяли цветовую гамму, игры тени и света с выражением чувств и страстей в живописи. Но это была лишь дневная работа. Другой труд начинался ночью. Только тогда Леонардо оставался наедине со своими тайными мыслями, мог беседовать со своими гениями, проникнуть в тайны Природы, которую он хотел исследовать.