Александр Литвин - Выше Бога не буду Страница 20

– Там, где ты работаешь, все считают тебя очень хитрым. Они просто не знают, что ты раньше них чувствуешь изменение в ситуации. Надо бы им глаза замылить.

– А что надо сделать?

– Купи кулек конфет и положи их там, где все собираются. Поставь на самое видное место, а сам ни единой конфетки не бери.

Она не объясняла мне, как это работает, да я и не спрашивал. Я про эти конфеты вспомнил лишь после того, как прочитал письма, о которых она говорила. Я пошел в магазин, купил килограмм конфет, поставил в кабинете, где все пили чай. Конфеты разошлись быстро, а я стал замечать некоторые изменения. Со мной ничего не происходило – происходило с моими коллегами. Они перестали меня замечать. Перестали замечать мои недостатки, и я стал намного быстрее с ними договариваться. Они легко шли мне навстречу и не отказывали в просьбах. После этого случая у меня ни разу за 13 лет службы не было отпуска в зимнее время. Сейчас я понимаю механизм этого воздействия, а тогда это для меня показалось настоящим чудом. Я потом очень сожалел, что так мало поговорил с этой цыганской бабушкой. Я продолжал искать человека, который бы мне все объяснил, и не находил.

38

Однажды я попал в стойбище к чукчам. О чукотских шаманах наслышаны все, и я хотел найти шамана в надежде, что он мне, может быть, что-то подскажет.

– Есть шаман здесь у вас?

– Есть.

– А поговорить с ним можно?

– Не будет он с тобой говорить, не любит он вас.

– Кого нас?

– Белых людей не любит.

Удивило меня это весьма сильно. Чукчи – очень добрый народ, наивный, а тут такой ответ. И при этом не от шамана, который, по идее, должен знать про нас больше, чем обычные оленеводы, а от самих оленеводов. Я начал уговаривать, даже, чего уж тут скрывать, спирт достал. Спирт выпили, но на контакт не пошли.

– Шаман, если злой, очень плохо будет.

Вот же как запугал народ! Мне стало еще интересней встретиться с этим человеком. Я добился от них одного – обещания сказать ему про меня.

– Если согласится поговорить, дадим знать.

– А как я узнаю?

– Это только кажется, что тундра большая. Узнаешь.

Я уехал из стойбища. Дело было в апреле, а осенью, в конце сентября, перед самым ледоставом мы с другом шли на лодке вверх по течению, чтобы наловить хариусов. Маршрут наш пролегал мимо стойбища. Так как чукчи кочуют, и в одном месте их не застать, шанс встретиться с одним и тем же человеком из местных невелик. Но тут на излучине реки оказались те же самые апрельские чукчи. Они меня узнали, хотя я их все время путал – очень уж они для нас одинаковые, впрочем, как и мы для них. Один старый русский охотник как-то сказал мне: «Если хочешь с местными дружить, носи одну и ту же одежду. Потом они тебя путать ни с кем не будут, но сначала носи одно и то же».

Мои чукчи узнали меня и сказали, что мою просьбу передали шаману, и он готов встретиться со мной, но сейчас его в стойбище нет, если ты согласен встретиться, оставайся – он завтра придет. Мне оставалось просто поверить им на слово. К тому же рыбалка была отменной, работы было много: сначала наловить рыбу, потом засолить ее. Время года было замечательное: легкий минус ночью вышибал последних комаров, деревья были всех цветов радуги, вода в реке кристально прозрачная, и множество рыбы. Чукотская осень, самое мое любимое время.

К утру пришел шаман. Он пришел к нашей стоянке на берегу. Мы только вскипятили чай и собирались позавтракать, а он тут как тут, прямо к столу. Шаман, однако! Он подошел совершенно обыкновенно и не представлялся, что шаман. Я понял это по его одежде. На шее у него висели зубы медведя, нанизанные на кожаный ремешок. Я видел медвежьи зубы и раньше, но таких огромных – не приходилось. Огромные такие клыки. Я уставился на его ожерелье. Он перехватил мой взгляд:

– Это не современный медведь. Это зубы из пещеры. Их нашли мои предки.

Я понял, что он носит зубы ископаемого зверя. На Чукотке это не редкость. Я знавал одного геолога, у которого был свитер из шерсти мамонта. Жесткий и колючий, и носить его было невозможно, но геолог был страшно горд, потому как он, вероятней всего, был единственным обладателем такого свитера в мире.

Шаман был трезв, хорошо выглядел, но взгляд был жесткий, раньше я такого взгляда у местных не встречал. Он внимательно посмотрел своими темно-карими, почти черными глазами, которые были очень выразительны на белейшем лице. Обычно лица у местные жителей к осени имеют цвет меди, а этот был белокожий! Ни опасности, ничего другого, кроме детского любопытства, исходящего от обладателя этих черных глаз, я не заметил. Я ему был явно интересен, но я уже понимал: он не сможет мне всего рассказать. Он сам в поиске, и ему бы самому надо разобраться со своими мыслями. Он меня изучал, а я изучал его. Я хотел спросить его про сны. Мол, сны вижу, иногда понимаю, иногда – нет, многие реализуются на сто процентов, а есть – пустые, умею их заказывать, но не всегда умею интерпретировать. Но не стал этого делать.

Я спросил его, как он работает. Он ответил, что это не работа – это его жизнь, и другой он не понимает. Он с семи лет камлает, сначала под руководством того, кто его выбрал, а потом самостоятельно. Шаманы не любят династий. Их выбирают среди всех жителей тундры и выбирают одного-двух. Второй в качестве резерва, если вдруг что-то случится с первым.

– Когда стоишь на вершине сопки, лучше видно, куда петляет река. Меня учили просить ответы у Верхних Людей. Они все знают. Если ты им нравишься, они тебе расскажут обо всем, что просишь. У меня тоже много вопросов к тебе. Я и сам не понимаю многого. То, что знаю, расскажу. Только про грибы не спрашивай. Белый человек от них умирает, как мы умираем от водки. Это не твой способ. Ищи свой сам. Я знаю, что ты найдешь. Хочешь, вечером устроим камлание?

– Если только ради меня, то не надо.

Шаман улыбнулся.

– Правильно. Несвоевременное знание сильно мешает жить. Ищи сам.

Я ищу до сих пор. Я ищу человека, книги, знаки, которые бы мне помогли разобраться со всеми своими особенностями, со своими снами и ощущениями. Я перечитал огромное количество литературы и не нашел то, чего искал. И только Библия, как мне сначала показалось, эта сказка для взрослых, несла информацию. Информация была зашифрована, скрыта настолько глубоко, и в ней столько ложных путей, созданных людьми в угоду собственным частным устремлениям, превратившими понятную инструкцию в сложнейший лабиринт, что поначалу мне показалось, я никогда не смогу этот лабиринт пройти. Я сейчас еще блуждаю по нему, но у меня уже нет повторов пути, и за каждым поворотом новый сюжет, и нить, по которой бы я вернулся назад, к исходной точке, мне не нужна.

39

26 апреля 1986 года я дежурил в медпункте атомной станции. Между всеми «атомками» страны была установлена ведомственная связь. И вот по этой связи пришло сообщение, что на Чернобыльской станции произошла авария. Еще никто ничего не объявлял в СМИ: информация была ведомственной. Я не видел сон, у меня не было никаких ощущений, но в тот момент, когда я узнал об аварии, знакомый мне леденящий холод охватил меня с головы до ног. Этого было достаточно для понимания всей глубины проблемы. Мы обсуждали с сослуживцами эту аварию, и я тогда подумал: у меня не было предварительной информации и, вероятней всего, это событие было неизбежным. Но почему регулятор так жестко испытывает людей? Атом мирный, и не несет в себе агрессии, если им правильно управлять. Может, причина в том, что мы ушли с правильного пути и нам следует пересмотреть отношение к источникам энергии? Но достаточно ли будет силы сигнала, чтобы те, кто стоит у истоков, приняли верное решение? Или еще нужен повтор и «тыканье носом» в неправильный путь? И только через болезни и смерть мы способны понять, что дорога ведет к пропасти? Оказалось, нужен повтор, многократный и кровавый. Страна рушилась на глазах. Ее символы взрывались, она умирала, и агония ее была жуткой.

1 июня 1989 года моя мама увидела сон. Она увидела Михаила Горбачева. Он шел по железнодорожным рельсам в сторону запада. Рельсы плавно погружались в болото. Первый президент выглядел крайне уставшим и утомленным. В глазах его была тоска. Он шел сначала по шпалам, а потом уже и по болоту, медленно вытягивая ноги из грязи. А через три дня, 4-го июня во втором часу ночи по местному времени произошла крупнейшая в истории страны катастрофа, связанная с мощнейшим взрывом газового облака, с взрывом нашего народного достояния, взрывом, который унес 575 человеческих жизней. Эту катастрофу принято называть железнодорожной, но я думаю, это неправильно. Это катастрофа прежде всего связана с углеводородным сырьем. Это был прямой намек на недра и их использование.

Я не занимаюсь созданием математической модели, но вероятность концентрации в одной географической точке двух поездов Новосибирск-Адлер, Адлер-Новосибирск и Чернобыльская катастрофа стали для меня явным знаком разрушения моей огромной страны СССР. Мамин сон с участием первого лица государства выстроил все в одну, понятную мне линию. Впереди наступало время взрывов и хаоса. Потом был Сумгаит, потом Спитак, и множество локальных кровавых конфликтов. Время катастроф и разрушения будущего. Система была настолько консервативной и инертной, что только взрыв мог ее разрушить – и он случился.