Алекс Гонсалес - Веселое искусство смерти. Живой Мультиверсум Страница 21

<...>

Все же Стефану повезло. Несмотря на то, что в течение нескольких лет после рождения он почти полностью игнорировал сам факт существования своего внутреннего мира, являвшегося, как вам уже должно быть ясно, внешним по отношению к его телу, родители не оставляли несчастное дитя своими заботами, веруя в то, что рано или поздно его удастся выходить и поставить на ноги. Повезло ему, что жил он дома, в семье, и не был сразу же после рождения отдан в приют для убогих, где судьба Мира (и личности Стефана) оказалась бы предрешена.

Юго-Запад США,

70-80-е годы ХХ века

Адам Блумер ясновидением мучался с детства.

Другой бы сказал: «Еще в детстве я получил особый дар!». Но в его случае это было полностью неверно.

Во-первых, по его собственным ощущениям, он никогда ничего ни от кого не получал. Да ничего стоящего ему никто никогда и не предлагал. Наоборот, часто у него пытались что-то отнять — силой или посредством обмана.

Во-вторых, «дар» — это обычно что-то, желаемое человеком, то, чего у него не было и о чем он мечтал. Нечто дорогое, вещь, которую обретают неожиданно и совершенно бесплатно, то есть даром. Сколько Адам себя помнил, не было такой «вещи», которую бы он «желал», о которой бы «мечтал». Хотел — да. Нуждался. Но не желал. А то, чего он по-настоящему желал, вещами назвать никак нельзя. Истинное Знание, Абсолютная Свобода, Счастье Бытия, Великая Любовь — какие же это вещи? И ведь ими далеко не ограничивалось то, к чему он стремился и от чего бежал в разные периоды жизни.

Ясновидение приносило ему мучения. Со временем, когда в полной мере проявились и другие способности, Адам нашел способы облегчать свою жизнь. Но в детстве и юности... Вместо того чтобы жить как большинство людей в настоящем времени, здесь и сейчас, печалиться и наслаждаться на острие мгновения, он прозябал в тягучем, тягостном пространстве знания и предопределенности. Не многие поймут, каково ребенку ощущать, например, скорую смерть близкого человека — и скрывать это. Видеть нечто, не видимое другими, и молчать. Притом, что знание до конца не скрыть — оно рвется наружу. И люди — даже самые что ни на есть заурядные, на подсознательном уровне прекрасно это чувствуют.

* * *

Однажды, когда Адаму не было еще и шести лет, он впервые увидел предназначенного к скорой гибели человека. Не только увидел — объявил об увиденном во всеуслышанье и, быть может, даже ускорил развязку драмы.

В доме Блумеров редко бывали гости. Поэтому их приход всегда становился событием, будоражащим все семейство. Точнее, почти все семейство. Один из членов семьи сохранял при этом душевный покой — и здесь речь идет отнюдь не об Адаме, вернее, не совсем о нем.

Совершенно особенным событием сулил стать приезд бабушки Адама по материнской линии. Вероятно, она уже чувствовала что-то неладное, оттого и захотела после долгой многолетней паузы в общении навестить семейство дочери. А заодно и проведать изрядно подросшего внука, виденного ею только в колыбели.

Собственно, внуков у нее было двое, но про второго она почему-то не вспоминала и не изъявляла желания его увидеть.

В воскресенье — день, на который был назначен бабушкин визит, в доме с утра царила почти предпраздничная суматоха с привкусом некоторой нервозности. Родители, уже хорошо знакомые со многими странностями своего чада, периодически с опаской поглядывали на него, и мама несколько раз — то льстиво-заигрывающе, то грозно — напоминала Адаму о необходимости продемонстрировать свою воспитанность и благонравие в присутствии долгожданной гостьи. А он, пребывая в предчувствии грядущего и становясь оттого все более хмурым и невеселым, тщетно пытался куда-нибудь спрятаться или сбежать. И все же с неумолимостью судьбы взрослые извлекали его из различных убежищ и приспосабливали к каким-нибудь домашним делам.

Вот наконец над входной дверью зазвенел колокольчик, и через некоторое время в гостиную вошла высокая строгая дама в сером платье, прекрасно гармонирующем с собранными сзади и плотно сколотыми серебристой заколкой седыми волосами.

Увы, так она выглядела лишь мгновение. Ужас и сочувствие, смешанное с отвращением, захлестнули Адама, когда перед ним развернулась картина ее долгой прошлой и совсем недолгой будущей жизни. Перед маленьким Блумером стоял почти труп. Опухоль, о которой бабушка не догадывалась — а точнее, не хотела догадываться — пронизывала внутренности множеством метастаз.

Видимо, выражение лица выдало мальчика, так как дама, подойдя ближе, с деланным участием в голосе спросила:

— У тебя что-то болит... малыш?

Невольно отстранившись, тот пробормотал:

— У меня? Нет, ничего...

Повисла неловкая пауза, которую мать Адама постаралась заполнить первой же пришедшей ей в голову благовидной ложью:

— Он очень ждал твоего прихода, мамочка, все утро переживал и спрашивал: «Когда же придет моя дорогая бабушка?»

— А когда я вытаскивал его из шкафа, даже укусил меня за палец! — неожиданно брякнул отец и громко засмеялся, показывая оторопевшей теще залепленный пластырем оттопыренный средний палец правой руки.

Это тоже было неправдой. Адам, как хорошо воспитанный мальчик, никогда никого не кусал. Отца хватил за палец Стефан — брат Адама, и то не специально.

Специально Стефан не мог сделать ничего, поскольку с рождения был полным инвалидом, «овощем». Врачи не сумели обнаружить причины его болезни и только разводили руками. Вроде бы все органы, включая мозг, у мальчика были в нормальном состоянии, но реагировать на мир и даже просто самостоятельно двигаться он как будто не желал. Даже кормить его приходилось искусственно, поскольку все окружающие предметы, включая материнскую грудь, были ему глубоко безразличны. Тем не менее, родители не теряли надежды.

Поначалу за Стефаном ухаживала сиделка, но после того, как финансовое положение семьи ухудшилось, от ее услуг отказались. Ни отцу, ни матери так и не удалось наладить общение со своим равнодушным ко всему сыном. Ни они, ни сиделка не могли угадать, в чем нуждается его тело в тот или иной момент. Только Адам понимал Стефана, воспринимая брата естественным продолжением самого себя. Поэтому немудрено, что как только Адам достаточно подрос, забота о брате столь же естественно легла на него.

Однако, в силу указанных выше обстоятельств, Адама в то утро рядом с братом не оказалось, и отец, попытавшийся накормить мальчика, был укушен. Просто челюсти непроизвольно сжались, вот и все.

Продезинфицировав ранку, отец не удержался и снял напряжение алкоголем. Этого ему делать не стоило. Даже от малой дозы спиртного Блумер-старший начинал вести себя странно — беспричинно смеялся или плакал, говорил непонятные вещи и убегал из дома, а если выпивал еще, то становился совершенно невменяем. У него была легкая форма какого-то психического расстройства — почти незаметного, пока он оставался трезв.

Тем временем бабушка, видимо приняв странный жест отца на свой счет, заметно побледнела и всем корпусом развернулась к матери Адама, явно желая ей что-то сказать. Что-то резкое, неприятное и уже давно хорошо известное им обеим. Но в последний момент сдержалась и вновь обратилась к внуку:

— Такой большой мальчик не должен прятаться в шкафах и тем более кусаться!

Тот угрюмо промолчал, старательно отводя глаза в сторону.

Мама вновь поспешила развеять сгустившееся напряжение. Она беспечно, почти естественно засмеялась и сказала, полуобняв мужа и положив руку на голову сыну:

— Ах, они у меня такие шутники — что один, что второй!.. — И продолжила: Давайте пройдем в столовую, там уже все накрыто.

Не мешкая более, они пошли. Впереди мама и бабушка, следом всхлипывающий отец. У него случилось резкое переключение настроения — то ли оттого, что бабушка вела себя излишне сурово, то ли ему передался общий мрачный настрой. Адам замыкал процессию, борясь с усиливающимся желанием сбежать и забиться куда-нибудь, где его никто не найдет.

За столом ситуация несколько разрядилась. Блумер-старший вначале был поглощен едой, а утолив голод, сидел неподвижно, сконцентрировав все внимание на хрустальном графинчике с бренди. Мама и бабушка Адама вели обычную женскую беседу, обмениваясь ничего не значащими словами. Блумер-младший уныло ковырял вилкой в тарелке и периодически что-то односложно отвечал, когда к нему обращались.

Солнце уже клонилось к закату, заканчивался недолгий зимний день. В какой-то момент Адам вдруг почувствовал, что брату нужна его помощь. Окно комнаты Стефана выходило на юго-запад, и солнечные лучи светили ему сейчас прямо в лицо. Видимо, отец зачем-то раздвинул шторы, когда пытался накормить мальчика. Стефан плохо переносил яркий свет, но об этом знал только Адам. Ему всего-то и нужно было — подняться по лестнице в комнату брата, чтобы погрузить ее в привычный сумрак.