А Смирнова - Секреты мироздания Страница 25

Ведь я считал, что наличие силы, позволяющей двигать самое себя, равно как и чувствовать или мыслить, никоим образом не относится к природе тела; да я просто поражался, встречая такие способности в некоторых телах.

Что же теперь, когда я предполагаю, что некий могущественнейший и, с позволения сказать, злобный обманщик намеренно дурачил меня во всем, что было в его силах? Могу ли я утверждать, что имею хоть малую толику вышеназванных относящихся к природе тела обстоятельств? Я напряженно пытаюсь обосновать, размышляю, пробую так и эдак, но ничего не получается, и одну усталость рождает во мне постоянное повторение. А как насчет тех вещей, которые я приписал душе? Питаться, двигаться?

Ясно, что раз у меня нет тела, все эти вещи — только плод воображения. Чувствовать? Но и чувства невозможны без тела. В снах мне часто представлялось, что я ощущаю весьма многое, после чего, естественно, становилось ясно, что я не переживал этого вовсе. Мыслить? Здесь я нахожу, что мышление существует. Оно одно не может быть отделено от меня. Аз есмь, я существую — верно и определенно. Но как долго? Очевидно — пока мыслю, ибо возможно, что когда я буду лишен всякого мышления, именно тогда я и вовсе прекращу существовать. Я не допускаю сейчас ничего такого, что по необходимости не было бы верным. Итак, в самом последнем и точном смысле, я есть вещь мыслящая, иначе говоря, я есть ум или душа, или разум, или рассудок — обозначения, смысл которых ранее был мне непонятен. Значит, я — вещь истинная и действительно существующая. Но какая вещь?

Да, я сказал это, — мыслящая.

А что дальше? Дам волю своему воображению. Я не представляю собой то соединение членов, которое называют человеческим телом, я и не какое-то легчайшее дуновение, разлитое по этим членам, не ветер, не огонь, не дым, не испарение (так я могу выдумать что угодно), — все это я только что объявил ничем.

Остается следующее положение: все-таки я есть нечто. Может ли, однако, произойти так, что сами эти вещи, которые я объявляю ничем оттого, что они мне неизвестны, на самом деле не отличаются от того меня, который теперь знаком мне. Этого я не знаю и спорить об этом уже не берусь. Я могу выносить суждения только об известных мне вещах. Я знаю, что я есть, и спрашиваю себя, кто таков этот я, которого я знаю. Знание этого, столь точно взятого данного, наверняка не зависит от тех вещей, о бытии которых я до сих пор пребываю в неведении, и тем более — от тех вещей, которые я измышляю силой своего воображения. Это слово — измышляю, выдумываю — напоминает мне как раз о моей давешней ошибке. Ведь я бы и в самом деле всего лишь выдумывал, если бы создавал о себе воображаемое представление, ибо воображение есть не что иное, как рассмотрение формы телесной вещи или ее образа. Я же теперь, наверное, знаю, что существую, и что все эти образы и вообще все, относящееся к телесной природе, вполне может быть ничем, кроме грез. Это мы рассудили и теперь уже нелепым будет говорить: «Дам простор воображению, чтобы точнее и яснее понять, кто я такой». Гораздо лучше сказать следующее: «Я, собственно, уже очнулся от снов и вижу наконец нечто верное, но поскольку я вижу это не совсем ясно, постараюсь теперь заснуть нарочно для того, чтобы сны вернее и яснее представили мне это». Итак, я понимаю: ничто из тех вещей, которые я мог схватывать силой воображения, не относится к моему знанию о себе, и нужно осторожнейшим образом удерживать от них ум, если он вообще хочет получить наиопределеннейшее представление о своей природе.

Итак, что же я такое? Вещь мыслящая, что же это значит? Вещь сомневающаяся, осознающая, утверждающая, отрицающая, желающая и не желающая, а также — воображающая и чувствующая. В сущности немало, если только все это относится ко мне. Но почему бы этому не относиться ко мне? Разве не сам я сомневаюсь уже почти во всех вещах, но все их при этом осознаю, утверждаю, что верно лишь это одно, и отрицаю прочее, желаю знать больше и не желаю быть обманутым, воображаю многое, даже против воли, обращаю внимание на огромное количество вещей, как если бы они шли от чувств. Пусть даже я сплю, и Творец мой обманывает меня, насколько это Ему удается, — разве среди перечисленных вещей есть нечто такое, что ни было бы столь же непреложным, как мое собственное бытие? Что из них может быть отлично от моего мышления, отдельно от меня самого? Ведь то, что это я сам сомневаюсь, осознаю и желаю, — крайне определенно и никак не может быть выражено яснее. Однако явно тот же самый я и воображаю. Ведь хотя, как уже определено, воображаемая вещь вовсе не обязательно верна, тем не менее, сама сила воображения существует на самом деле и составляет часть моего мышления.

Наконец, это все тот же я, который чувствует или воспринимает вещи в определенном смысле посредством чувств. Действительно, я все еще вижу свет, слышу звук и чувствую тепло. <…>

Что же, наконец, касается родителей, то путь даже верно то, что я некогда думал о них (как о моих создателях), все равно они, право же, не могут сохранять мое существование. Не могли они также создать меня в качестве мыслящей вещи. Скорее, они внесли в беспорядочную материю некое расположение, в котором, как мне представляется, я, то есть разум (ведь теперь я принимаю за себя один только разум), нашел свое местопребывание. И поэтому с ними здесь и далее не может возникнуть никаких трудностей.

Но следует вывести общее и абсолютное заключение: одно только то, что я есть и что во мне присутствует некая идея совершеннейшего сущего, то есть Бога, самым очевидным образом указывает на то, что Бог также существует.

Остается только посмотреть, каким способом я перенял эту идею от Бога. Я же не мог почерпнуть ее из чувств, и она ни разу не приходила ко мне внезапно, как обыкновенно приходят идеи вещей, воспринимаемых чувствами, когда вещи эти, попадаясь навстречу внешним органам чувств, приходят (или кажется, что приходят) с ними в соприкосновение. Представление это не может быть и выдуманным мной самим, так как я не могу ни отнять от него, ни прибавить к нему что бы то ни было. Остается только одно: это — мое врожденное представление, идея, данная мне от самого появления на свет, так же как и идея меня самого. <…>

…Когда я направляю внутрь себя острие своего внутреннего взора, свое собственное существование я вижу несовершенным, зависимым, неопределенно стремящимся ко все большему и лучшему; Того же, от Которого завишу, признаю держителем этого недостающего мне высшего, причем не неопределенно и в потенции, но по-настоящему действенно, актуально; таким образом — признаю в Нем Бога. Вся сила этого доказательства заключается в том, что я такой, какой я есть, а именно: имеющий в себе представление о Боге, — не могу существовать без того, чтобы Бог не существовал также; тот самый Бог, идея которого есть во мне, то есть — обладающий всеми совершенными качествами, которые я не могу охватить, но только коснуться своим сознанием; Тот, Которого не смущают никакие недостатки. И все это делает достаточно очевидным, что Он не может быть лжецом и обманщиком, ибо ложь и обман берут начало в недостатке, и это освещено и выявлено естественным светом.

Но прежде чем начать здесь более тщательное исследование и попытаться достичь истин, которые из этого следуют, я хочу бросить еще один мысленный взгляд на Бога, оценить для себя Его свойства, узреть, насколько мне позволяет ослепленный разум, немыслимую красоту Его света, поразиться и поклониться ей. Точно так же, как, согласно нашему убеждению, высшее счастье жизни иной состоит в одном только созерцании Божественного Величия, так и мы при таком, хотя и намного более далеком от совершенства взгляде на Него, испытывали величайшее наслаждение, на какое только в этой жизни способен человек. <…>

Я знаю, что существую, и не приписываю своей природе или своей сущности ничего кроме одного того, что я есть вещь мыслящая. Отсюда я по праву заключаю, что моя сущность состоит только в том, что я мыслящая вещь. Возможно (скоро я могу сказать — наверняка), я имею тело, которое весьма тесно связано со мной. С одной стороны, у меня есть ясное и определенное представление о самом себе, а именно о вещи мыслящей, не имеющей протяженности в пространстве; с другой стороны, — о теле, вещи, которая имеет пространственную протяженность и не мыслит. Итак, ясно: я действительно отделен от тела и могу существовать независимо от него. <…>

…Большая разница, — говорит Декарт, — между телом и разумом состоит в природной делимости тела и абсолютной неделимости разума. Действительно, если я рассматриваю разум или себя самого только как мыслящую вещь, то не могу различить в себе никаких частей, но понимаю, что я, напротив, есть вещь единая и неделимая. Может показаться, что со всем разумом связано все тело, но если мне отняли ногу, руку или какую-нибудь другую часть тела, я не чувствую, что нечто отнято и у моего ума. Точно так же способности желать, чувствовать, мыслить и т. д. не могут быть поделены на части, ибо испытывает желание, чувствует и размышляет все время один и тот же разум. Напротив, я не мыслю ни одной телесной или протяженной вещи, которую нельзя было бы легко разложить на составные части. Так я познаю делимость подобных вещей. Одного этого вполне хватило бы, чтобы показать мне, что разум и тело совершенно различны, даже если бы я достаточно не знал об этом из других источников.