Олег Радзинский - Суринам Страница 29

Утром он попытался узнать, где он и как далеко до Иссано. Никто не знал Иссано. Кассовский показал на реку:

— Мазаруни Ривер. Иссано.

Высокий негр с рваной губой и гребнем в волосах покачал головой:

— Ни, — сказал негр. Он махнул рукой в сторону реки: — Ни Мазаруни. Корентин Ривер. Корентин.

Этого не могло быть. Кассовский помнил карту: Корентин Ривер текла на востоке Гайаны, вдоль границы с соседней страной, Суринам. Она, собственно, и была границей. Она текла на востоке страны, а они плыли по Мазаруни Ривер на юго-запад, к Венесуэле, в противоположную сторону. Кассовский не мог понять, как он здесь очутился. Он махнул рукой по течению и спросил:

— Джорджтаун? Туда?

Никто не ответил. Маруны поговорили между собой, и затем высокий сказал, показывая на реку:

— Корентин Ривер. Корентин.

Это всё, что он смог добиться. Никто не знал, где Джорджтаун. Кассовский взял ветку и нарисовал на земле карту Гайаны. Все собрались вокруг и с интересом смотрели. Он нарисовал Мазаруни Ривер, что текла к венесуэльской границе. Наверху, у океана, он положил камень и сказал:

— Джорджтаун.

Затем он написал это по-английски. Он показал на карту и сказал:

— Гайана.

Маруны шумно заговорили между собой, тыкая пальцами в карту на земле. Они явно о чём-то спорили. Потом высокий махнул рукой, и все замолчали. Он показал на карту и повторил:

— Гайана.

Он обвёл рукой вокруг и сказал:

— Суринам. Суринам. Корентин Ривер.

— Позже, когда я попал в Парамарибо и снова имел возможность посмотреть карту, я понял, что случилось. — Кассовский предложил Илье фрукты, но тот отказался. — Дело в том, что в Бартика, откуда мы отплыли, встречаются две реки: Мазаруни, что течёт на запад, к Венесуэле, и Эссекибо, что течёт на юг, к Бразилии. Ллойд сразу поплыл по Эссекибо, он и не думал отвозить меня в Иссано. А потом они прошли маленькими речками, что соединяют Эссекибо и Корентин. Они перевезли меня в Суринам и бросили там. Убивать не стали: они знали, что я сам никогда не выйду из джунглей живым.

Он остался и жил с марунами, пока не кончились дожди. Он не считал дни. Жизнь была простой и приятной. Боро-Парк был как сон и вспоминался всё реже и реже. Была река, где ловили разную рыбу, были джунгли, куда ходили охотиться на свинок пекари, и был очищенный участок земли рядом с посёлком, где рос батат. Маруны ничего от него не требовали — ни разговоров, ни помощи с рыбалкой. Он окреп и мог залезать на высокие деревья. Маруны с удивлением смотрели, как он туда лез: там не было ничего съедобного.

Иногда они ели обезьян.

Старик был колдун. Он жил посреди посёлка с двумя женщинами, и Кассовский не мог понять, жёны они ему или дочери. Старик ещё долго приносил ему какие-то мелко нарезанные листья и советовал их жевать. Листья были кисловатыми, и Кассовский послушно жевал. Он не чувствовал от листьев никакого эффекта, но не хотел обижать старика.

Несколько раз старик вопросительно указывал на коробочку тефиллин, которую Кассовский теперь постоянно носил на лбу. Кассовский показывал наверх. Старик кивал головой и соглашался. Иногда старик что-то рассказывал Кассовскому и тоже показывал на небо, а потом на реку. Кассовский понимал, что речь идёт о боге. Ему было неинтересно.

Ночью он спал под навесом, завернувшись в свой изорванный в джунглях таллит.

Однажды вечером старик превратился в пуму. Солнце уже почти зашло, и они сидели в джунглях, недалеко от посёлка, куда старик взял его собирать какие-то корни. Старика звали Ва Оджи, и у него не хватало мизинца на левой руке. Было не похоже, чтобы мизинец отрубили или откусили; его просто не было там, где обычно растут мизинцы.

Они собрали корни, и Ва Оджи разжёг огонь внутри пня упавшего от грозы дерева. Пламя ело ствол изнутри, и они долго смотрели, как оно сжигает само себя. Затем старик подложил в огонь несколько кореньев, из тех, что они собрали. Он показал пальцем на коробочку тефиллин на лбу у Кассовского. Кассовский привычно показал наверх.

Старик кивнул и начал что-то петь. Он пел негромко, сидя на корточках и не в такт постукивая ладонями по земле. Затем он повернулся вокруг себя, и на секунду Кассовскому показалось, что на месте Ва Оджи закрутился белый туман. Туман исчез, и Кассовский увидел пуму.

Она была совсем рядом, и он знал, что это Ва Оджи. Хотя сам Ва Оджи никуда не пропал; он тоже был здесь, его просто не было видно.

— Я до сих пор не знаю, как объяснить это ощущение. — Кассовский развёл руками, призывая Илью на помощь. — Старик никуда не исчез, он остался на месте, я знал, что он сидит, где сидел, но его не было видно. Он стал пумой и остался собой, но невидимым. И оба — и он и пума — были настоящие.

Кассовский не знал, сколько времени это продолжалось. Потом он снова увидел Ва Оджи, сидящего рядом с ним на корточках. Тот был мокрый, будто его только что вытащили из воды. Пумы больше не было.

Старик не пел и смотрел на Кассовского без улыбки. Он показал на тефиллин у того на лбу, потом махнул рукой туда, где раньше стояла пума. Он что-то объяснял Кассовскому, и тот наконец понял, что старик хочет.

Он просил, чтобы Кассовский показал ему, на что способен его бог. Что он может делать. Ва Оджи мог превращаться в пуму. Он мог лечить листьями. У него в мешочке из кожи пекари лежали маленькие речные раковины, керри, и они говорили ему, кто чем болен и как нужно лечить. Его боги говорили с ним напрямую и были в его жизни каждый день. Они знали, когда время идти на охоту, а когда лучше остаться дома и выкапывать батат.

Кассовский потрогал тефиллин; Яхве не мог помочь ему охотиться на пекари. Яхве был далеко и занят своими делами. Кассовский вдруг понял, как бесполезен его бог. Он был богом книг, которые написали о нём люди. Он требовал поклонения и веры. Боги Ва Оджи были настоящие боги: они помогали людям добывать пищу и жить.

Кассовский развязал кожаный ремешок, снял со лба тефиллин и протянул старику. Кассовский покачал головой: он ничего не мог, не умел. Его бог был бесполезен.

Старик понял. Он взял тефиллин и попробовал его на ощупь. Его чёрные пальцы гладили чёрное дерево, внутри которого лежали слова ни о чём. Затем Ва Оджи сказал что-то короткое и бросил тефиллин в огонь. Он встал и пошёл прочь, не оглядываясь и не зовя Кассовского следовать за собой.

Кассовский остался у пня. Он смотрел на огонь, пока тот не превратился в серые угли.

Утром старик разбудил Кассовского и повёл к реке, над которой висел сиреневый предрассветный туман. Там их ждала лодка. В ней сидели двое молодых марунов. Они улыбались Кассовскому. Ва Оджи показал на лодку и махнул рукой вниз по течению. Кассовский всё понял. Он не стал спорить и сел на корме. Лодка развернулась и поплыла вниз. Кассовский обернулся, чтобы помахать старику на прощание, но того уже не было на берегу.

Через два дня они приплыли в торговой посёлок, куда раз в неделю приходила большая лодка с товарами. Кассовский сидел на пристани, завёрнутый в таллит, и слушал, как маруны что-то объясняют толстому весёлому креолу.

Креол владел магазином, и в этом магазине — маленькой комнате, заставленной ящиками и мешками, — Кассовский прожил три дня. Креол дал ему майку и старые, отрезанные по колено брюки. Ещё он дал Кассовскому резиновые пляжные тапочки с перепонкой между пальцами. При ходьбе перепонка больно впивалась и мешала идти.

Потом пришла лодка, и его повезли вниз по реке, пересаживая на всё большие и большие суда. Они плыли на север, и Корентин Ривер становилась всё шире и шире.

Одним утром они приплыли в большой порт, и дальше на север не было земли, только вода. Капитан баржи, китаец, показал на воду и сказал:

— Океан. Атлантика.

Порт назывался Ниеюв Никери, Новый Никери. Здесь Кассовского в первый раз допросил полицейский, который дежурил в порту. Полицейский говорил по-голландски, а Кассовский на идише. Полицейский понял, что Кассовский прибыл из Гайаны. Полицейский сказал, что он должен отправить Кассовского в столицу, Парамарибо. Кассовскому было всё равно: его бог ничего не мог для него сделать.

Он прожил в порту неделю, прямо в полицейском участке. Потом пришёл паром, и Кассовского отвезли в Парамарибо.

— Тогда это ещё была голландская колония. — Кассовский дожевал свою травку, и ему было нечего вертеть в пальцах. — Из столичной полиции меня сразу отвезли в американское консульство, где я рассказал, как потерялся, когда путешествовал по Гайане. Никаких особых формальностей тогда не было: у меня просто спросили номер моей социальной карточки и предложили заполнить форму для восстановления паспорта. Консул дал мне денег и посоветовал дешёвую гостиницу. Через день мне выдали временный паспорт, и я мог возвращаться в Нью-Йорк. Я поблагодарил консула, сказал, что зайду завтра, и ушёл. Весь день я бродил по Парамарибо, среди яркой незнакомой толпы, чужой среди чужих, и был счастлив. Я не хотел возвращаться в Боро-Парк к своей бледной, немощной Хане, к Торе, молитвам, чёрным шляпам и словам о далёком боге, который живёт только в книгах. Я хотел остаться здесь и служить другим богам. Я хотел научиться превращаться в пуму.