Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни Страница 29

Тогда начальник перешел к более конкретным высказываниям. Напомнил мне, что мне нужна эта работа, что дома у меня молодая жена и скоро будет ребенок. Я ведь не желаю зла сам себе, не так ли? Мы же не хотим, чтобы события приняли скверный оборот? (Все это время у меня в голове мелькали страшные кадры из «Крестного отца».) Однако к концу тон его смягчился, и он положил мне руку на плечо:

– А знаете, если у вас здесь будет хорошая репутация, мало ли, может, и в Бостон переведетесь!

Сейчас-то я сомневаюсь в его искренности, однако тогда его слова натолкнули меня на определенные мысли. Для молодого честолюбивого врача бостонская медицина была как священный Грааль. Мой партнер по дебатам в медицинском институте мусульманин Абул Аббас был блестящий студент. Мы стали близкими друзьями, а его блестящие способности привели его не куда-нибудь, а в больницу имени Питера Бента Бригама в Бостоне — это одна из престижнейших больниц при Гарварде. Абул Аббас не терял связи со мной, постоянно звонил, рассказывал всякие завлекательные истории о райской жизни в Бостоне и уговаривал меня как можно скорее перебраться туда.

Все произошло очень быстро. Когда закончилась моя годичная интернатура в Нью-Джерси, я нашел резидентуру в очень хорошем месте в Бостоне — а все благодаря помощи Абула. Следующие два года я должен был проработать в клинике Лейхи. Это была частная больница, которую Абул прозвал клиникой Майо на востоке; она тоже связана с Гарвардом, хотя и не так тесно, как Бригам. Мы с Ритой поселились в районе Джамайка-Плейн, где жили в основном чернокожие и уровень преступности был до неприятного высок, зато и за квартиру приходилось платить совсем немного, в самый раз для начинающего врача-резидента, который едва сводит концы с концами. Впереди меня ожидал период самой напряженной работы в жизни, я такого и представить себе не мог, хотя и считал себя железным — как же иначе, если хочешь и дальше изображать героя.

Клиника Лейхи платила мне тысячу долларов в месяц, и почти все эти деньги шли на квартплату; поэтому я вынужден был подрабатывать на ночных дежурствах в одном местном отделении скорой помощи за четыре доллара в час, а это значило, что иногда мне приходилось обходиться без сна по три-четыре дня подряд. Врачей в Америке дрессировали безжалостно. Дежурства у нас были очень долгие, и это приучало быстро соображать и принимать верные решения в стрессовой обстановке. Поскольку я еще не изжил в себе привычку беспрекословно повиноваться начальству, то не спрашивал, так ли уж хорошо для больного, если полумертвый от усталости врач отдает распоряжения дежурной сестре заплетающимся языком. Впрочем, усталость не считалась оправданием. Самой сильной мотивирующей силой был страх совершить даже ничтожную ошибку.

Однажды, уже под конец моей двухгодичной резидентуры — я тогда работал не в роскошной частной клинике, к которой начал привыкать, а в Бостонском госпитале для ветеранов, где было гораздо больше напряжения и суматохи, — я совершал утренний обход. Пока я был интерном, то не мог ни шагу ступить без позволения лечащего врача, однако резидентам, получившим государственную медицинскую лицензию, можно принимать независимые решения. А я получил лицензию уже через полгода работы в Массачусетсе — к каторжному труду пришлось прибавить еще долгие часы на подготовку к экзамену.

В то утро я подошел к койке пациента, у которого накануне случился сердечный приступ. Я изучил историю болезни и подозвал медсестру.

– Узнаете этот почерк? — спросил я.

Медсестра поглядела на меня с подозрением:

– Вроде бы ваш.

Я обдумал ее слова.

– Ой, да…

Согласно истории болезни, я реанимировал этого больного после сердечного приступа при помощи искусственного дыхания и непрямого массажа сердца, сделал ему интубацию, потом вскрыл грудную клетку и установил кардиостимулятор.

Дело не в том, что я не узнал собственный почерк: я вообще не помнил, как проделал все эти манипуляции, не помнил, что я там был! Впору впасть в депрессию, но сдаваться я не хотел. Я бодро улыбнулся, отпустил медсестру — свидетельницу моего позора — и признался в нем только коллеге-резиденту, которому приходилось тянуть ту же лямку. А он только рассмеялся:

– Не дергайся! Это в нашем деле главное. Переломаешься, переживешь период безумия — и сможешь лечить больных даже во сне.

Когда мои родители узнали, что Рита беременна, то были на седьмом небе — однако у меня были и другие, менее приятные новости. Рожать она полетит в Индию. Отец никак не мог взять в толк, что врач, пробившийся в эти святые места, в Бостон, не может себе позволить оплатить роды в Америке. Но когда мы перебрались в Массачусетс, в страховой компании сказали, что беременность Риты — «состояние, имевшее место до заключения договора страхования». Поэтому роды страховкой не покрывались, зато за 450 долларов, то есть меньше чем за половину суммы, которую мы должны были заплатить за них, мы могли купить Рите билет на самолет компании «Эйр-Индия» в Дели и обратно. Я не хотел занимать деньги у родителей, так что, когда Рита была на девятом месяце и до появления ребенка оставалось меньше недели, я отвез ее на машине в Нью-Йорк и проводил в аэропорту Кеннеди.

Момент был тяжелый. Я глядел из окна, пока самолет не скрылся из виду. Тогда беременным женщинам еще почти никогда не делали УЗИ, но мы прошли такое обследование, и врач сказал, что нет практически никаких сомнений: у нас девочка.

А незадолго до этого нас крепко напугали. Рита сделала обычный анализ крови, и мне позвонили из лаборатории и сказали, что у нее аномальные эритроциты и есть признаки анемии. Это была не обычная анемия, а генетическое отклонение под названием «талассемия», и если Рита его унаследовала, то и у нашего ребенка оно тоже могло проявиться. Я знал, что при талассемии часто умирают в детстве. И изо всех сил старался не поддаться панике. Ближайшая медицинская библиотека была в Нью-Йорке (мы тогда еще не перебрались в Бостон), и я поехал туда с твердой решимостью перерыть все справочники и узнать все возможное о грозящем нам несчастье. Да, Ритины эритроциты действительно были несколько необычной формы, однако из этого не следовало, что ей или ребенку грозит опасность. Талассемию вызывает рецессивный ген, и чтобы болезнь в полной мере проявилась у ребенка, надо, чтобы носителями этого гена были и мать, и отец. Но и тогда вероятность заболевания у ребенка всего 25 %. Я понемногу начал успокаиваться. По статистике, талассемией болели всего 3–8 % индийцев в нашем регионе. Поскольку сама Рита росла без отклонений — ни замедленного развития, ни деформации костей, ни других признаков талассемии — нашему ребенку ничего не грозило. Вероятно, у Риты была генетическая предрасположенность к талассемии, но не сама болезнь. А предрасположенность не причиняет вреда, и лечить ее не нужно.

Итак, опасность отступила, и тут мне стало любопытно. «Таласса» по-гречески значит «море», и именно поэтому талассемию так назвали: она поражает жителей Средиземноморья (плюс еще отдельные народности в Западной Африке и некоторых других компактных регионах по всему миру). Как средиземноморская болезнь попала в Индию? Скорее всего, она пришла с Александром Македонским во время его великого похода на Восток. Летом 325 года до н. э. Александр стоял на берегах реки Инд и был тогда самым могучим властелином в мире. Чтобы попасть туда со своей армией из Македонии, ему потребовалось восемь лет. Легенда гласит, что он сидел на берегах Инда и плакал, потому что больше нечего было завоевывать (а на самом деле, скорее всего, войска стали роптать и потребовали вернуться).

Надвигались огромные культурные перемены. Запад просачивался в Индию волнами — то один завоеватель, то другой. Александр взял с собой домой много индийцев — астрологов, йогов, врачей-аюрведистов. Считается, что эти врачи внесли свой вклад в западную медицину, поскольку Греция была колыбелью древней и средневековой медицины в Европе. А астрологи и йоги, говорят, поразили молодого императора своими познаниями. Александру оставалось жить всего два года — он умер незадолго до тридцатитрехлетия в царском дворце в Вавилоне. А ведь он планировал еще несколько военных кампаний. Подумывал об Аравии. Неизвестно, от чего он умер — от неизвестной болезни или от яда, — однако почти несомненно, что его армия и обоз тащили за собой талассемию. Заболеваемость выше всего именно там, где они прошли, и стремительно снижается по мере того, как войско удалялось от Средиземноморья и смешивало свои гены с другими народами. А семья Риты была из той части северо-западной Индии, которая позднее вошла в состав Пакистана и лежала прямо на пути Александра. У Риты в жилах текла история, и у меня от удивления и восторга даже мурашки по коже пробежали.