Николай Рерих - Врата в будущее (сборник) Страница 29

Другая же сказка рассказывает, как один из калифов, будучи пленен и желая дать весть о месте своего заточения, выткал ковер с условными знаками, по которым он был освобожден. Но для этого спасения калиф должен был быть и искусным ткачом.

Также еще вспомним мудрый завет Гамалиила, что, «не давший сыну своему мастерства в руки, готовит из него разбойника на большой дороге». Не будем вспоминать множества других высоко поэтических и практических заветов и безотлагательно направим внимание Института на такие возможности внешней высокополезной работы.

Эта запись дойдет до Вас к лету. Кто знает, может быть, уже и среди ближайшего лета что-нибудь удастся сделать в этом направлении. Но во всяком случае, с будущей осени уже можно принять этот вид работы планомерно – и тем еще раз исполнить девиз Института. Эту задачу мы все добровольно возложили на себя пятнадцать лет тому назад. Тем своевременнее будет развивать работу и на новых полях.

Мухобоязнь

Наш Нохор чумится. По-английски собачья чума – дистемпер, иначе говоря – расстройство. Это определение вполне правильно. Именно, происходит в собаке полное расстройство, и физическое, и психическое. Кроме странностей в еде, в походке и в отношении к окружающему, появились всякие страхи. Ко всем этим разновидностям страха присоединилось еще одно любопытное явление. Мы стали замечать, что Нохор вдруг оборачивается стремительно, как бы на что-то невидимое, подскакивает и, поджав хвост, куда-то в угол спасается. Зная, что собаки часто видят нечто, для нас незримое, мы приписали эти необъяснимые движения ужасного страха чему-то нам непонятному. Объяснение оказалось очень прозаичным. По весеннему времени появились первые маленькие мухи, и оказалось, что они были причиною этого ужаса.

Наверное, в нормальном состоянии большая собака не обращала бы внимания на первых маленьких мошек. Но чумное расстройство, очевидно, сделало этих крошечных мошек какими-то воображаемыми чудовищами. От чумной собаки всего можно ожидать. Все лишь пожалели, что расстройство может до такой степени внушать нелепые идеи. Ведь и у людей во время помешательства являются самые невообразимые соображения. При этом точность и конкретность этих воображений всегда поражает.

Кто слышал, как душевно больной описывает что-либо якобы им увиденное, всегда удивляется той несказанной убедительности, которая будет звучать во всех подробностях описания. Даже когда вы сами отлично знаете, что ничего подобного не было и быть не могло, то все же испытываете неприятное ощущение от нагромождения якобы реальных подробностей.

Мысленно вспоминая всякие рассказы о страхах, которые обуревают людей, считающихся нормальными, вы невольно вспомните о мухобоязни собаки. Конечно, наше время полно всякими смятениями. Конечно, люди имеют полное право ко всяким предпосылкам и подозрениям. Конечно, в такие напряженные времена воображение особо болезненно настроено. Но все же, когда вы встречаетесь с очевидною мухобоязнью, всегда делается душевно жаль людей, этих двуногих разумных существ, которые так постыдно обрекают сами себя на миражные ужасы.

Среди этих ужасов особенно звучит эгоистическое подозрение: что обо мне подумают? При этом совершенно упускается из виду, о ком именно предполагается. Подумает ли муха, подумает ли свинья, подумает ли волк, пес, подумает ли последний негодяй или подумает ли самый достойный человек? Совершенно упускается соображение, что или можно принимать во внимание думание последнего негодяя, или мысль достойнейшего человека.

В минуту миражного ужаса люди совершенно забывают, что мышление последнего преступного негодяя не совпадает с мышлением достойнейшего культурного мыслителя. Наоборот, было бы неестественно, если низкое подлое мышление могло бы мыслить в тех же путях, как и мысль самого высокого существа.

В миражном ужасе люди забывают, что или они хотели бы считаться с мнением преступных подонков, подчеловеков, или они хотят основываться на суждениях высоких и чистых умов. Ведь и то и другое никоими мерами не совпадает.

Приходилось видеть людей, глубоко огорченных тем, что какой-то подлый человек изругал их. Когда же их спрашивали, разве обрадовала бы вас похвала из уст этого негодяя? – они, вздрогнув, немедленно отвечали: было бы еще хуже ругани. И действительно, это было бы хуже ругани. И действительно, такою похвалою они сопричислялись бы к рангу похвалившего. И действительно, они оказались бы признанными преступными подонками, и это было бы вообще наихудшим.

Но для того, чтобы помыслить ясно об этом выборе, нужно прежде всего излечиться от страха. В этом излечении нужно отдать полный отчет, где именно мощное чудовище, а где именно те мухи, которых так боялась бедная, чумная собака. Когда человеку страшно, когда он допустил овладеть своею сущностью ужасам, и все окружающее начинает как бы вопить о всяких страхах. По истечении времени, уже при другом настроении, при иных условиях, человек разумный увидит, что устрашившие его чудовища были маленькими мошками, уже приклеенными в обсахаренной мухоловке. Страшные когда-то мошки сами налетели на предательский для них сахар и будут выброшены с прочим мусором.

Чума страха даже мешает человеку свободно передвигаться. В вещевом ужасе человек предпочитает загнивать в подвале, лишь бы не выглянуть на свет Божий. Когда кто-то скажет этим ужаснувшимся о людях сильных, которые хотя бы в виде корабельного юнги, но все же увидали свет, они назовут этих смелых безумцами. Для устрашенных всякое мужественное решение уже покажется безумием. Именно ужас помешает им даже помыслить о передвижении. Вот и наш Нохор, бедный, уткнулся носом в темный угол и, вероятно, больше всего на свете боится маленьких мушек.

Рассказывают, что некие путешественники в Центральной Африке среди племени каннибалов увидели клетку, в которой откармливались пленники соседнего рода к столу местного вождя. Естественно, путешественники захотели помочь этим обреченным и выкупили их. Но пленники не пожелали выйти из клетки, ибо они боялись, что их не будут кормить так хорошо и заставят передвигаться. Съедят или не съедят их – это для них оставалось лишь вопросом, но готовая пища сегодняшнего дня для них была важнее всяких прочих размышлений. О будущем они, вероятно, вообще не умели и подумать. Но запах пищи уже приковал их крепче всяких кандалов.

Вспоминается и другой рассказ из средневековья. Некий вельможа получил доказательства предательства со стороны своего капеллана. Удивлению близких, знавших о преступности капеллана, не было предела, когда они узнали, что тот не только не был изгнан или казнен, но получил какой-то особый вкусный стол. Когда же, наконец, спросили вельможу, что это значит, он сказал: «Не следует убивать духовное лицо. Видите, какой он толстяк. Если мы ему прибавим еще вкусных яств, то это лишит его всякой подвижности и деятельности». И, позвав своего главного повара, вельможа сказал ему: «Смотри, чтобы святой отец не похудел у тебя, а если он растолстеет вдвое, ты от меня получишь пригоршню золота».

Значит, оковы сегодняшнего дня, кандалы излишеств, окажутся очень мощными. А в основе все-таки будет лежать животный страх за брюхо и самоуслаждения.

Если, с одной стороны, сопоставить неподвижность самоуслаждений, а с другой, вспомнить пример ужаса перед мошками, то станет совершенно ясно, что какими-то увещаниями нужно освободить людей прежде всего от страха.

Бедная чумная собака. Боится мошки. И все сожалеют, видя такое безумие. Но ведь люди не чумные собаки и, казалось бы, могут давать себе отчет, где именно мошки, а где действительная опасность. Опасность во всем значении этого слова.

Мухобоязнь неприлична людям.

Труд

«Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь».

Сколько раз это мудрое речение употреблялось и сколько раз оно толковалось ложно. Каждый пытался пояснить значение труда по-своему. Сапожник понимал, что труд это есть сапожное дело, кузнец в себе знал, что истинный труд заключен в кузнечном молоте. Жнец потрясал серпом как единственным орудием труда. Ученый, естественно, понимал, что труд в его лаборатории, а воин настаивал о труде военных познаний. Конечно, все они были правы всегда; но судя в самости, они, прежде всего, хотели понять о себе, а не о другом.

Чужой труд смотрелся через уменьшительные стекла. Никто не хотел искренно понять, насколько все виды труда зависят и сотрудничают друг с другом.

Ведь это просто? Конечно, просто. Ведь это всем известно? Всем, от мала до велика, известно. Это применяется в жизни? Нет, не применяется.

Получились самовольные разделения труда на высший и низший. И никто толком не знает, где именно граница оценки труда? О качестве труда по нынешним временам часто вообще судят очень странно. Наряду с развитием механических производств люди начали всецело полагаться на машины. Но ведь и в любой машине будет лежать в основе качество труда, в зависимости от умения применять эту машину.