Рудольф Штайнер - Низвержение духов Тьмы. Духовные подосновы внешнего мира Страница 3

В это же самое время много других потеряли свой рассудок, не он один. Что же это за миг в ходе времен, который может быть определен тем, что люди вынуждены утверждать: они потеряли рассудок? Это тот миг, когда Ариман со своим воинством находит доступ к роду человеческому и к человеческим деяниям. Когда человек бодрствует в своем сознании, когда это сознание ни в коей мере не является пониженным и парализованным, тогда ни Ариман, ни Люцифер не имеют к нему доступа. Но когда оно понижено, когда к нему надо применять формулу: я потерял рассудок, — в этот момент Ариман со своим воинством вступает в мировую историю. Тогда происходят вещи, которых не записывают в дипломатические документы, тем более — замечу в скобках — что за последние десятилетия во всем мире в них написано поистине мало чего разумного. Но независимо от того, что происходит в наше время и что привело к этому хаосу, ведь действуют не только люди, здесь, прежде всего, участвуют ариманические существа, которые ищут доступ к человеку через понижение его сознания. Я знаю, что многим из сидящих здесь доподлинно известно, что сразу после начала нынешней мировой катастрофы я давал такое разъяснение: когда хотят говорить о причинах этой катастрофы, не надо этого делать, опираясь на документы, а необходимо в связи с этими мировыми событиями указывать на тот факт, что Ариман духовным образом нашел доступ к человеческой истории.

Необходимо только, чтобы такие вещи принимались с надлежащей серьезностью, чтобы не просто абстрактно–формальным образом, но действительно конкретно принимались в качестве реалий. Пусть те, кто не хотят знать об этих вещах, сегодня потешаются, когда говорят: Ариман нашел доступ к развитию человечества. Когда такие люди смеются над этими словами, над ними еще посмеется мировая история!

Никак не скажешь, что лежащие на поверхности суждения, представления и понятия за последние годы являют особую зрелость. Совсем нет! Ни разу не было понято, когда в разных местах и по разному поводу за полтора года указывалось, что возникнет нечто, требующее внимательного, бодрствующего наблюдения, а не просто поверхностного ознакомления. И когда приводят конкретно то или иное, что призвано указать человеческой душе на это возникающее явление, всегда не достает бодрствующей духовности для правильного восприятия таких указаний. И вот они осуществились. И приходится констатировать, оно принимается не как имеющее глубокие, глубокие корни на вполне определенной почве. Ведь раз оно имеет столько‑то и столько‑то строк, а они содержат предложения, то они так и расцениваются как столько‑то строк, содержащих столько‑то предложений, ибо современное человечество совершенно не приспособлено усматривать, в чем коренятся такие предложения, а попросту некритично принимает их.

Возможно, вы поняли, что я имею в виду. Вы поняли, что под все более ясно выступающим уже в течение полугодия я разумею послание Папы римского[6]. Я просмотрел множество изданий, чтобы хоть где‑нибудь найти такое суждение, которое, собственно, должно следовать в связи с этим посланием Папы, — вопрос, который неизбежно должен возникнуть в душе человека. Примите только во внимание, что уже с XVI столетия — мы об этом часто говорили — берет свое начало то, что сегодня называется государством. Разумеется, те занятные люди, которых сегодня по всему миру зовут историками, говорят о государстве как о чем‑то давно возникшем. Но эти историки очень плохо знают реальную историю. Современное государство не старше четырех–пяти столетий. А до этого было нечто совершенно другое. И очень важно знать об этом, действительно уяснить себе это. Святой престол в Риме поистине гораздо старше современных государств, и его существование было в свое время хорошо обосновано и многое принесло в мир. Я пытался разыскать, возник ли в ком‑то такой вопрос: почему современное административное образование, возникшее четыре–пять столетий назад, не может найти возможности, исходя из себя самого, прийти к определенному порядку? Почему оно равняется на ветхий святой престол как на предмет актуальной дискуссии, которая в наше время имеет место здесь и там?[7]

Я хотел бы знать, кто согласится кататься на коньках по миллиметровой толщины льду! Ибо понятия, которыми располагает современный человек, чтобы составлять о чем‑то суждение, по сравнению с импульсами, которые вливает Святой престол в современную жизнь, это миллиметровая толщина льда над водами, которые находятся под ним. И то, что сегодня пишут и говорят, напоминает катание на коньках по льду миллиметровой толщины, ибо никто не стремится к пониманию происходящего — ведь дело не в том, чтобы взять в руки документ и проследить, какие в нем стоят фразы, а в том, чтобы знать, что одна и та же фраза может иметь совершенно разный смысл в зависимости от того, откуда она произошла.

Современность повсеместно взывает к серьезности, к основательности, к поиску взаимосвязи вещей, к поиску реального, а не внешней видимости. А этого лишается современный человек, когда заявляет: ну да, таково положение вещей, оно мне еще непонятно, поэтому я не хочу в него встревать. Совершенно неудивительно при той невероятной поверхностности всеобщего современного образования, что все считают себя сведущими, имеющими обо всем суждение. Но когда говорится, что нельзя судить таким образом, а нужно сначала подготовить базу для суждения, то современному человеку это представляется очень трудным. Да, ему вряд ли понравится, что необходимо сначала иметь базу, а затем составлять суждение.

Необыкновенно много для ближайшей перспективы зависит как раз от действительного понимания движущих сил, от понимания того, что хаос поистине не станет меньше, если — допустим это гипотетически — Святому престолу удастся добиться видимости порядка. Нет ничего более ошибочного, чем когда кто‑то сегодня скажет: ах, какая разница, как наступит мир, хотя бы и трудами папы! Самое главное, что при сложившихся обстоятельствах не повредит, если мир придет трудами папы, это самоочевидно; все сводится к тому, в каком смысле его добиваются, кто в этом задействован.[8]

Надо снова уяснять душой, что наше время от нас ежечасно, ежеминутно требует: бодрствуй! И только тот в наши дни поймет духовную науку, — антропософски ориентированную Духовную науку — кто в состоянии постигнуть, что человечество поставлено перед выбором: либо настанет постижение духа, либо останется хаос. Перелицованный хаос нисколько не лучше нынешнего, кровавого. Если в ближайшие годы у нас не будет ничего другого, кроме того же самого, а возможно и более изощренного материализма, если дойдет до того, что на основе случившегося за последние три года (а заспанное человечество до сих пор не отдает себе в этом отчет) возникнет новая погоня за материальными благами, которая многими воспринималась бы как дары мира, то души снова, проходя через врата смерти, будут испытывать страстное стремление к разрушению. И разрушение не прекратится!

Самое главное — составить себе представление, обрести чувство, внутренний импульс относительно необходимости спиритуализации! И прогресс возможен в той мере, в какой это удается. Кто хоть немного хочет постичь дух эпохи и поверять время серьезными истинами вроде тех, которые мы часто — и сегодня тоже — проводили перед своей душой, у того возникнет весьма своеобразное ощущение от всего ужасающего, от всего безнадежно тривиального и поверхностного, что ныне пишут и говорят.

Представьте себе компанию детей, которые ломают у своих родителей все — кастрюли, тарелки, стаканы. Кто‑то видит это и думает, как бы удержать их, чтобы они не входили в кухню, в столовую и вообще туда, где можно что‑то сломать. Наконец, ему приходит в голову, как их удержать. Присутствующие при этом — они как раз собираются стать воспитателями детей — приходят вот к чему: надо позаботиться о том, чтобы разбить все, что можно, чтобы ничего не осталось. А когда больше нечего будет ломать, тогда разрушению придет конец! Не знаю, много ли наберется тех, кто не посчитает таких воспитателей за дураков. Это ясно и так. Но когда считающие себя умудренными опытом люди провозглашают на весь мир: надо вести кровавую войну, пока сам собой не наступит мир, надо сначала все разрушить, чтобы на земле нечего было разрушать, — то это принимается за мудрость. Убивать, чтобы искоренить убийство, — это почитается за мудрость!

Для тех, в ком еще сохранилась хоть капля логики, это не более мудро, чем когда воспитатель говорит детям: чтобы больше ничего не ломать, надо быстро разбить все, что есть до последнего кусочка, и тогда нечего будет ломать. Почему последнее называется глупостью, а первое — перспективной политикой? Ибо современные люди перестают думать именно тогда, когда это требуется в наибольшей степени: когда мысли касаются судьбоносных вопросов.