Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле Страница 30

Другие полагали, что Герасим что-то, наверное, видел, но так и не понял, что именно. А сама история имела четыре очень разных продолжения.

Продолжение первое

На работы вышли как обычно. Погребение решили брать монолитом, отдать в Абаканский музей, чтобы в музее был отличный экспонат – погребение прямо в том виде, в котором оно было раскопано археологами. Прокопали канавки, чтобы подвести доски под скелет и вынуть его вместе с монолитом земли

Под вечер вернулся изнывающий от жары, злющий на весь свет шофер и доложил, что Герасим улетел до Москвы. Как он доберется до Питера, это уже его дело…

Все как будто шло, как и всегда. Были люди, конечно, несколько напряжены… Если уж честно сказать, кое-кто и посматривал время от времени в сторону Третьего кургана, было дело. Работает человек, кидает землю, да вдруг и кинет вороватый, быстрый взгляд… Нельзя сказать, что ожидает он чего-то… тем более нельзя сказать, что ожидает чего-то определенного… Но посмотреть в ту сторону ему почему-то хочется…

Сложности возникли с другим… Затруднение выявилось такое: не удалось найти никого, кто готов был подежурить на раскопе. У всех находились срочные дела, давались противоречивые путаные объяснения…

Б. пытался поднять на великие дела школьников – всю бригаду из семи человек. Но даже у этой совершенно бесшабашной публики возникла острейшая, непреодолимая потребность постираться… Тем более за патологическую нечистоплотность их уже не раз ругали… Что, нельзя постирать завтра?! Нельзя, Николай Николаевич, одеть нечего…

Что, нельзя отправить постирать Васю и Петю, а остальным подежурить?!

Да ведь, Николай Николаевич, договорились уже идти вместе… К тому же не знают они, где что… Не найдут, все перепутают, не постирают… Не… другие тоже перепутают… Всем идти надо…

В общем, особого выбора не оставалось, археологи сами провели эту ночь на раскопе. Провели мы эту ночь вовсе не плохо: в пении песен, в рассказах о женщинах, походах, друзьях и экспедициях. Жизнерадостный характер дежурства поддерживался едой и питьем, особенно огромным кофейником с крепчайшим черным кофе. Стоило археологам начать клевать носами, как мы тут же отхлебывали из кофейника, принимались орать и петь втрое громче.

То ли наше поведение отпугнуло кого-то, то ли просто ни у кого не было желания с нами поддерживать знакомство, то ли бедный Герасим был все же склонен к каким-то зловредным галлюцинациям… Словом, археологи отдежурили преспокойно, получивши все основания злорадно ставить на дежурство остальных. Наверное, мы бы даже получили удовольствие от самого дежурства, если бы меньше боялись.

Продолжение второе

Вечером следующего дня мне надо было в Красноярск. Аэропорт находился в пятнадцати километрах от раскопа, билеты куплены заранее, и никакой проблемы не возникло. Если Герасим боялся улетать с этого аэродрома и требовал отвезти его в Абакан – его дело.

Вместе со мной летел в Красноярск местный парень из деревни Калы – комбайнер по имени Толик. Толика хорошо знала экспедиция, потому что он привозил жбанами самогонку, а в самой экспедиции помог соорудить замечательный самогонный аппарат. Он как-то подогнал свой комбайн прямо к огромной полосатой палатке, в которой экспедиция держала кухню. Тут и готовили, и кормили народ. Вся экспедиция, все двадцать или тридцать человек помещались в палатке с комфортом. Неудивительно: в такую палатку можно легко загнать «газик» и даже небольшой грузовик, потому что такие палатки выпускаются как раз для автомобилей. Надо поработать в экспедиции, чтобы оценить – садишься за стол с клеенкой, вытягиваешь ноги. Тепло, уютно, на чистом столе – цветы, сахарницы, солонки.

В тот раз в палатке устраивали массовую пьянку, и все вошли, всем было вполне даже просторно. Только вот свечей и керосиновых ламп показалось мало; и тогда Толик у окна поставил свой комбайн и направил свет фар прямо на стол.

В самой пьянке я помнил, честно говоря, только начало: как раскупоривали водку, как Б. с художниками пели из Городницкого «На материк, на материк… на Магадан, на Магадан…».

Потом Кузьмин читал наизусть Мандельштама, и это было красиво – грассирующий сильный голос при колышущихся от табачного дыма свечах за пиршественным столом.

Потом опять пели… вернее, пел один, солировал Гена. Вообще-то уже лет десять, как Геннадий Иванович, но в экспедиции он отдыхал и в ней прочно оставался «Генкой». Он тоже пел, и тоже память сохранила лишь обрывки:

На параде к тете Наде молодой комиссарПодошел и сзади, сзади зорко смотрит в небеса.Флот воздушный, флот воздушный в небесах, в небесах,А тете Наде стало душно в длинных байковых трусах… —

выпевал Генка.

А вдоль Манежа конница идетьИ на колесах тащить бронепоезд.А тетя Надя не даеть, а тетя Надя не даеть,А комиссар уже снимает пояс! —

радостно подхватывал хор.

Потом кто-то падал под стол, а на столе стала танцевать ветеранка экспедиции, Наташка. Была она… немолодая, конечно, но и нельзя сказать, чтобы старая. Почему-то хотя ее помнили все, в том числе самые старые, и с самых древних времен, она как была, так и осталась – Наташка, и притом без отчества.

Запомнилось, как Толик отбивал такт в ладоши, приплясывал возле стола при свете керосиновых ламп и фар собственного комбайна.

Так что с Толиком мы были знакомы, и было даже хорошо лететь с ним вместе. Но Толик, оказалось, на всех нас теперь очень обижен, потому что мы в наших экспедициях напридумывали ентих научных штучек, от которых трудящему только тяжело делается…

Не без труда удалось «разговорить» Толика. Его рассказ я привожу без комментариев. Толик рассказал, что вчера в деревни Калы устроили танцы; танцевать стали под магнитофон. Под какой магнитофон? Под ленточный, какой же еще.

Часов в 11 пришла женщина. Красивая такая. Ну, еще платье такое коричневое, плотное такое. А лицо? Ну, и лицо было, ясное дело. Только не узнал Толя никого, не было ни у кого здесь такого лица.

Такого красивого? Ну да, и красивого… И вообще… Ну не было такого… Особенное оно, а кто его знает, как объяснить, чем особенное?

Как она пришла, магнитофон заглох. Почему? Этого никто не знает. Парни в магнитофон полезли чинить, а потом радиолу поставили, а радиола не играет! Почему? Ну кто же знает почему, откуда?! Не играет… Ну, там другой магнитофон! Не играет…

Толик – он занялся этой девушкой. Очень она понравилась Толику: необычная такая. Ну, как будто не отсюда, и вообще… Девушка такая, не очень чтобы молодая. Но и не старая, куда там. Прическа высокая, на шпильках таких. И платье коричневое, плотное.

Толик с ней бы танцевал, а какие же танцы без музыки? Он ее увел за огород. Нельзя же с девушкой говорить, если вокруг все орут, а она незнакомая, и ее не знает никто.

Толик там с ней поговорил. Она все спрашивала, какие здесь деревни, какие города. Сразу видно: девушка не отсюда. Толик сразу понял, что она из Питера или вообще из экспедиции. Она потом уходить стала, сказала, ей пора. А голос тоже особенный. Такой у хакасов бывает вроде… ну, как бы сказать… Ну да, ревущий, точно! Низкий такой, с хрипотцой.

Ну и пошли они вниз, к дороге. Спустились до шоссе, а от деревни заорал магнитофон! Только поздно уже, а Толику танцевать и не хотелось, ему эту девушку проводить было нужно.

– Что интересно, – задумчиво вымолвил Толик и покосился: не буду ли я смеяться? – Она ж точно не очень молодая… А целоваться не умеет. Я ее целую, а ей странно, она меня как будто изучает.

Дошли мы до дороги и пошли. Я спрашиваю: что, до Означенного пойдем?! Тогда давай я тебя на мотоцикле… А она: да здесь же близко!

Я говорю: «Здесь и жилья нет!».

А она: «Есть тут жилье! Ты не знаешь, а жилье есть!».

Я ей: «Ты из экспедиции?».

Она смеется: «Да, из экспедиции!».

Я ей: «К тебе сейчас можно? Или будем гулять?».

А она: «Нет, сейчас пора домой. Можешь и не провожать, я потом сама найду».

Я говорю: «Давай встречаться. Я завтра в экспедицию приду».

А она: «Вот, – говорит, – и пришли». Место глухое, на дороге, возле ваших раскопов.

Вокруг – ни огонька, и ничего. Деревья стоят, темно, тихо.

Я говорю: «Да давай, провожу! Не хочу тебя здесь оставлять!».

А она: «Не приставай! Идти за мной тоже не надо. Ты уже привел, я, считай, дома. Хочешь меня увидеть – приходи сюда завтра, в полночь. А сейчас повернись и иди! За мной следить нельзя – рассержусь!».

Она меня сама целовать стала, а потом повернула и в спину толкает. Я несколько шагов прошел. Нехорошо показалось: женщину одну в таком месте оставил, неправильно это… Обернулся, а нет на дороге никого. Вообще никого, во все стороны. Понимаете: ну несколько шагов всего прошел! Хоть бы камень стукнул, хоть бы кусты шелохнулись! Я постоял: может, услышу чего… Ну и домой пошел, чего поделаешь. Да и жутко стало, что таить… Непонятно потому что – там же вдоль дороги кусты стоят, колючие, сплошной стеной. Дорога каменистая, щебнистая…