Елена Кузнецова - Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке Страница 31

Я попыталась представить себе год. Один год. Целый год. В одиночестве. В джунглях Амазонки. Но у меня это плохо получалось. Вместо этого я подумала: если побыть в первичной сельве в одиночестве хотя бы несколько дней, то даже за это непродолжительное время призрачный мир успеет усыпить и плотно спутать гладкими и нежными, и в то же время прочнейшими лианами а потом и вовсе затянет все глубже и глубже в свои непролазные зеленые чащи, и оставит там, чтобы в тебя перетек их мерцающий свет.

А если из чащи все-таки выберешься, потребуется немало времени на адаптацию к нашей нормальной, то есть, к обыденной жизни, где нет ни этого внеземного свечения и запредельной радости. Чтобы от лиан избавиться и про их свет позабыть — потому что как в таком состоянии может человек показаться, скажем, в своем кьюбикле на работе? Как он в этот кьюбикл в офисе вообще тогда может вписаться? Так это если всего несколько дней в лоне сельвы проведешь. А что будет, если там на целый год зависнешь, да еще ведешь при этом специфический образ жизни, который меняет биохимию мозга? А дух ведь является лишь после того, как проведешь много дней в одиночестве, в диете и в целибате: наверное, к тому времени, когда явится дух растения, ты уже сам по себе, независимо от вновь прибывшего, так загрузился в магическую реальность, что сон становится просто неотделим от яви.

— Не могу пока я это сделать — сокрушенно сказал он. — Нет финансовых возможностей… есть семейные обязательства… жена… дети… не могу сейчас уйти в сельву. Не могу оставить их одних на целый год.

В его словах чувствовалась такая тоска и одержимость, словно повседневная жизнь захлопнула его в ловушку, а он все равно всеми силами стремился выбраться из нее, чтобы попать на безграничные просторы существования. Видно было, что мечта о банко жила в нем давно. И что вся его настоящая жизнь — только прелюдия к ее осуществлению.

Позже я узнала, что banco — это типа как у нас PhD — самый высокий ранг в сфере его целительско-шаманской деятельности.

30. УТРО. ДОРОГА В ТАМШИЯКУ — 3

Говорил он негромко, немного монотонно, без особых модуляций голоса, что отчасти напоминало мне григорианские песнопения. Его манера говорить находилось в большом контрасте с тем, как говорят здесь все остальные. Если слушать остальных, и закрыть при этом глаза, и абстрагироваться от самих слов, а обращать внимание только на саму интонацию, то лично меня постоянно охватывало странное наваждение:

— Ну точно москвич говорит! Не иначе, как он… и как только его сюда в сельву занесло? А если не его сюда занесло, то с чего бы вдруг я оказалась в Москве?

Особенно в говоре сельвы меня поражали дополнительные местные наработки. Меня потрясали их интонационная глубина, разнообразие и насыщенность модуляций голоса, которые, как оказывается, можно втиснуть в одно-единственное слово, состоящее всего из трех слогов. Жителям сельвы в этом не было равных. Вот, например, здесь часто любят говорить: manana — в смысле «завтра» — в Латинской Америке это вообще очень ходовое слово, особенно когда латиносу предлагается напрячься и что-либо сделать прямо сегодня. Причем сказать это слово «manana» они ухитряются таким вот образом. Первый слог звучит ровно, как безбрежная равнина Амазонки — видно, этот слог служит камертоном и устанавливает точку отсчета в системе жизненных координат. Но уже второй слог резко падает, как лыжник, несущийся вниз по головокружительно крутой горе. Не успел он съехать в долину и передать свою эстафету, как третий слог ракетой взмывает вверх — только в отличие от ракеты траектория у него на старте не прямая, а параболическая. Вот — одно коротенькое слово, а какое богатство жизненных впечатлений! Но Вилсон, в отличие от всех, всегда интонационно ограничился пребыванием на безграничной равнине тропических лесов.

Вторая его история была связана с мапачо.

Их он курил постоянно. Правда, сегодня утром не курил — а до этого так постоянно. Почему он курит? И так много? А ведь говорил, что мапачо не вызывает привыкания. Но выяснилось, что расхождения слов и дел здесь не было, а мое удивление являлось прямым продуктом моего неведения. Потому что курил он не ради собственного удовольствия. Курил он для поддержания флегмы. Что такое флегма?

— Это такая магическая субстанция, — сообщил он мне. — Именно флегма дает силу, именно в ней заключается все могущество шамана. Точнее сказать, не в простой флегме, а во флегме очищенной. А очищенная флегма — это марири. Она защищает шамана от магических атак, от магических дротиков. Но не только. Еще она защищает его от болезней, которые он высасывает из тел пациентов, и вообще, она делает шамана бесстрашным.

В ходе его рассказа выяснилось, что с этой флегмой не рождаются, ее по ходу жизни приобретают. Есть два варианта. В первом случае ее получаешь в дар от растения во время затворничества и ученичества в джунглях. Во втором — ее получаешь в дар от учителя самым традиционным и нехитрым способом: изо рта в рот. Вилсон говорит, что флегма, полученная напрямую у растения, гораздо сильнее, чем флегма, полученная от учителя.

Каким бы образом она новому шаману ни досталась, флегма поселяется у него в груди. Однако, оказывается, получить ее — этого еще не все. Дальше шаман должен о ней заботиться. Он должен ее растить. Он должен ее подкармливать — и дым мапачо как раз то, что ей требуется. Когда он курит мапачо, флегма поднимается из грудной клетки к горлу, и там превращается… во что бы Вы думали? Жидкость трансформируется в воздух. Ага… теперь понятно… когда Вилсон лечил ту женщину у себя дома, сначала у него что-то клокотало в горле, словно там было много жидкости, а потом она куда-то исчезала, и выдыхал он ей в макушку только воздух.

Но все равно было ничего непонятно. Понятно только то, что у меня тогда был не обман зрения и не игра воображения. Уже хорошо. Что клокочущая и выдыхаемая субстанция называется флегмой/марири. Что с ее помощью он извлекал из пациентки болезнь. Назвали явление — уже легче. Появляется впечатление, что если назвали — то значит, и поняли. А что поделаешь: такова магия слов.

Еще стало понятно, что наличие флегмы — это знак шамана продвинутого уровня. Что своему обладателю она дарит защиту и вселяет в него смелость. Смелость, как говорят, не простую, а ту, что превращает сердце в сталь. Смелость на грани бесстрашия. Так может быть, он был вовсе не безразличный, как мне казалось раньше, а беспредельно бесстрашный?

Все остальное, как и прежде, было непонятно.

31. ДОРОГА В ТАМШИЯКУ — 4

Я и сейчас вижу, как мы с Вилсоном вдвоем бредем по охряно-красной и пыльной дороге. Как только завидим кусочек тени, падающей от дерева, пусть даже на противоположной стороне дороги, сразу туда переходим: пусть хоть на несколько секунд, но она нас защитит от палящего солнца. Я смотрю на него. Мне-то хорошо, у меня-то рюкзак нетяжелый, а вот он закинул себе за спину мешок объемный и тяжеленный — туда он упаковал всякие предметы вчерашнего мероприятия. Они включали, но не ограничивались москитной сеткой, голубым одеялом, agua de florecimento, бутылкой с аяуаской, трехлитровой бутылкой с питьевой водой. Несколько неожиданным предметом, каким-то образом затесавшимся в мешок, была бутылочка с одеколоном «Boss» — он им себя обильно полил перед началом церемонии. Ну и много еще чего-то другого.

Я вспомнила его дом в Тамишьяку. Дом у него большой; из всего дома я видела, правда, только одну гостиную, но думаю, что общая стилистическая направленность дизайна выдерживалась и в остальных частях тоже. Меблирована гостиная была гамаком неопределенного от времени и от многочисленных стирок цвета; стоявшей вдоль стены длинной лавкой в крапинку — крапинки получились, когда краска местами облупилась — и раскладным креслом для пациентов, тоже, как и лавка, деревянным. В центре комнаты стоял один стул и табурет. Тоже один. Под ногами — годами утоптанный земляной пол, над головой — голая лампочка под наклонной пальмовой крышей. Из предметов роскоши — телевизор, он транслировал передачи всего в трех цветах, но зато таких же интенсивных, как у анилиновых красителей. А еще там был гудящий, как небольшое скопление шмелей, холодильник.

Я вспоминаю его жену, которая вполне могла бы сойти за фотомодель, живи она другой жизнью и в другом мире, не будь так затерта до дыр бесконечной работой. Она и дом убирает, и еду готовит — на дровах, и белье стирает — а воду еще надо принести с реки, и годовалый ребенок не слезает с рук, и двухгодовалая заводная дочка-кнопка требует неотступного внимания. Не говоря уже про Вилсона, который и сам похож на большого ребенка. А когда все постирано, приготовлено, убрано — это при тропической-то жаре! — она приступает к изготовления прохладительных напитков и уходит в центр городка продавать их, чтобы заработать несколько монет-солей для семьи.