Альберто Виллолдо - Шаман, мудрец, целитель Страница 4

В ПОИСКАХ ДУХА

В двадцать пять лет я стал самым молодым профессором-медиком в университете Сан-Франциско. У меня была своя лаборатория (отдел биологической саморегуляции), изучавшая влияние энергетической медицины и визуализации на химические процессы в мозге. Благодаря приемам энергетического целительства нам удавалось почти на 50% повышать содержание в мозге эндорфина (естественного вещества, ответственного за снижение чувствительности к боли и экстатические состояния). Мы со студентами делали поразительные открытия, и все же мой первоначальный восторг неуклонно угасал. Да, мы могли оказывать влияние на химию мозга, но по-прежнему не имели ни малейшего представления о том, как вернуть здоровье человеку, страдающему от смертельно опасной болезни.

Мы были похожи на детей, неожиданно обнаруживших, что, смешав грязь с водой, можно получить глину. Но мне хотелось чего-то большего. Я мечтал понять, как строить из этой глины дома или хотя бы лепить горшки.

В один прекрасный день, сидя в своей лаборатории, я вдруг понял, что масштабы работы должны увеличиваться, а не уменьшаться. Микроскоп — далеко не лучший инструмент для поиска ответа на волновавшие меня вопросы. Мне нужна была система, превышающая нейронные сети мозга. «Железом» уже занимались многие другие, а я хотел научиться создавать «программное обеспечение». Если на свете существуют специалисты, умеющие направлять необычайные способности человеческого разума на исцеление тела, то я должен их найти. Мне хотелось узнать все, что известно им. Отчеты антропологов намекали на то, что некоторые народы земли якобы знают эти тайны. К их числу относятся, например, австралийские аборигены и перуанские инки.

Несколько недель спустя я оставил должность в университете. Коллеги считали, что бросать многообещающую университетскую карьеру — чистое безумие. Я обменял свою лабораторию на пару туристических ботинок и билет в район Амазонки. Я собирался учиться у тех исследователей, чьи взгляды не ограничивались объективом микроскопа. Я мечтал учиться у народов, чьи знания выходили за рамки поддающегося точным измерениям материального мира — единственной, как мне всегда внушали, настоящей действительности. Я хотел встретить тех, кто ощущает разделяющее предметы пространство, умеет видеть светящиеся нити, сплетающие все живое в единую одушевленную паутину.

Со временем поиски привели меня от джунглей Амазонки к перуанским Андам, где я познакомился с доном Антонио, которому было тогда уже под семьдесят. По западным меркам, он был очень беден. У него не было даже электричества, не говоря уж о телевизоре. Однако он утверждал, что ощущает вкус бесконечности.

— Мы — светящиеся существа, идущие к звездам, — сказал он мне однажды. — Но, для того чтобы понять это, нужно ощутить вкус бесконечности.

Помню, как я усмехнулся, когда этот знахарь впервые заявил, что мы — межзвездные путешественники, существующие с начала времен. «Причуды фольклора, — подумал тогда я. — Размышления старика, который не может смириться с неизбежностью смерти». Я полагал, что думы дона Антонио сродни архетипическим идеям души, описанным Карлом Юнгом. Антонио толковал миф буквально, а не символично, но тогда я не стал ему перечить. Я вспомнил, как однажды пытался объяснить своей бабушке-католичке, что на самом деле непорочного зачатия не было, это просто метафора, указывающая на то, что Христос родился просветленным — настоящим Сыном Божьим в полном смысле этих слов. Моя бабушка не могла с этим смириться. Для нее непорочное зачатие Девы Марии оставалось историческим фактом. Я решил, что к тому же разряду относятся и представления дона Антонио о бесконечности. Для них обоих красивое иносказание превратилось в догму. Мифолог Джозеф Кэмпбелл говорил, что действительность соткана из мифов, сквозь пелену которых наш взор проникает с огромным трудом. Вот почему так просто быть антропологом в окружении совершенно чуждой культуры: для человека со стороны она прозрачна, как новое платье короля.

Время от времени я пытался объяснить дону Антонио, что король-то голый, что нельзя путать мифы с фактами. Так было до тех пор, пока я не стал свидетелем того, как он помогал одной миссионерке в ее умирании: Деревня располагалась у подножия холма на расстоянии около мили от нашего маршрута. Она включала в себя массивные развалины сооружений времен инков.

Гранитные блоки уцелевших стен были вырезаны так умело, что держались только на трении уже много столетий.

Когда-то инки построили здесь свою крепость как форпост цивилизации на краю аltiр1апо. Теперь, тысячу лет спустя, их потомки живут в развалинах этой крепости и обрабатывают террасы своего холма. По двору расхаживали куры, свиньи и гуанако. Индианка толкла маис в ступе.

Старик подвел нас к одной из лачуг. Вечерело, и, когда мы вошли в жилище, мне понадобилось время, чтобы глаза привыкли к сумраку. Женщина в большом черном платке и со свечой в руках стояла у изголовья кровати и что-то шептала; убогая соломенная постель располагалась посреди комнаты на двух деревянных опорах.

На постели, вытянувшись, лежала женщина, укрытая до подбородка индейским одеялом; из-за сильного истощения невозможно было судить о ее возрасте.

Короткие седые волосы, кости лица туго обтянуты желтушной кожей, тонкие сухожилия шеи напряжены. Из запавших глазниц в потолок смотрели неподвижные глаза. Она не шевельнулась, не подала никакого знака в ответ на наше появление.

Моралес обернулся, взглянул на меня и протянул свечу; я подошел и взял ее у него.

Он провел рукой по лицу женщины; глаза ее все. так же глядели в потолок. На груди ее лежало серебряное распятие, от него протянулась охватывавшая шею цепочка с бусинками четок.

— Миссионерка, — прошептал Моралес. —Два дня назад ее принесли сюда индейцы, оттуда. —Он показал вниз, за подножие холма, и дальше в сторону джунглей.

— У нее отказала печень, — сказал я. —Думаю, это кома. Чем мы можем помочь?

— Ничем. Ночью она умрет. Мы можем только помочь ее духу освободиться.

Двадцать или тридцать свечей превратили лачугу, вылепленную из глины и соломы, в своеобразную часовню. Я сидел возле двери на мешке с кукурузными очистками и наблюдал за моим спутником, который сидел напротив. В комнате, защищенной от вечернего холода толстыми стенами, было тепло от множества горящих свечей.

Антонио подошел к изголовью, очень осторожно приподнял голову умирающей и снял четки с распятием. Ничто не изменилось ни в ее дыхании, ни в лице, когда он снова уложил ее голову на подушку. Он сложил цепочку с четками в ладонь ее левой руки и согнул пальцы, зажав таким образом четки в ее кулаке. Антонио попросил меня задуть свечи.

Подойдя к узкой планке, в виде полочки опоясывавшей комнату, я услышал пение Моралеса. Я оглянулся: его глаза были закрыты, движения губ почти незаметны, рука все еще лежала на лбу женщины. Остались три свечи; в воздухе стоял дым от остальных, погашенных.

Дон Антонио перенес руки к точке, расположенной на пару сантиметров выше ее сердца. Двумя выпрямленными пальцами, средним и указательным, он производил круговые движения против часовой стрелки, затем отводил руку в сторону и вверх, не прекращая спирального движения в дымном воздухе. Сердечная чакра...

Он повторил это три раза и приступил к третьей чакре, начиная с точки в сантиметре от тела прямо над солнечным сплетением. Он описывал медленные и точные круги диаметром сантиметров в десять, затем ускорял движение и отводил руку вверх и в сторону.

Ее живот, сердце, углубление в основании горла, лоб и, наконец, темя.

— Смотри — сказал он.

Я оторвал взгляд от его лица и стал смотреть вниз, на тело, на все те же едва заметные дыхательные движения грудной клетки.

И вдруг Моралес ударил меня по голове.

Это было как молния. Он поднял локоть и нанес мне короткий болезненный удар по лбу. У меня все поплыло перед глазами. Рефлекторно я ухватился рукой за ушибленное место.

— Смотри! — приказал он.

Это длилось одно мгновение. Что-то появилось на поверхности ее тела. Что-то молочное, просвечивающее —на расстоянии пары сантиметров вокруг ее тела.

Затем это исчезло. Он крепко взял меня за предплечье и, обведя вокруг кровати, поставил у изголовья.

— Смотри еще. Расфокусируй зрение.

И тогда я увидел. Вне фокуса, но несомненно там, на этот раз на расстоянии десяти сантиметров от поверхности тела, возникло тончайшее сияние, словно светящаяся форма ее тела отделялась от плоти. Мне приходилось делать усилия, чтобы не фокусировать зрение. Я почувствовал, как невольный озноб поднимается у меня по спине.