Алекс Гонсалес - Бессмертие. Тайное знание Древней Руси Страница 4

Вот известный мастер биоэнергетических практик поднимает руку ладонью кверху и обращается к ученикам: «Смотрите внимательно. Что вы видите?» Хочется ответить ему: «Вижу, что вы думаете, будто у вас на ладони энергетический шар красного цвета. Но это не так. Он только в ваших мыслях». Вслух я лишь скромно произношу: «Если бы у меня был «третий глаз», как у вас, мастер, то я бы увидел у вас на ладони красный шар. А так я ничего не вижу...» Невзирая на все мое смирение, я чем-то вызвал недовольство гуру и его учеников, и в конце концов они изгнали меня из своего круга...

Конечно, все эти мнимые способности — не вина, а беда стремящихся к ним людей. Им и невдомек, что «третий глаз» — это не «тонкий орган», а заложенная в них программа, заставляющая думать, что он у них есть и что они что-то «видят», чего не могут видеть другие.

Я поначалу тоже думал, что «вижу». Но очень скоро жизнь объяснила мне, что есть только Знание и незнание. И игры, заполняющие промежуток между ними. Причем игры эти, навязанные нам в незапамятные времена, мы привыкли считать частью своей личности. Оттого отношение к ним у всех предельно серьезное.

Что же делать? Да ничего особенного, почти ничего. Избегайте серьезности, выбирайтесь из нее, как слон выбирается из грязи. А выбравшись, станьте подобны огню, никогда не возвращающемуся на сожженное место, и шествуйте дальше в гордом одиночестве, словно носорог[6].

Скажу главное: стремитесь не к тому, чтобы «видеть», а к тому, чтобы «ведать». Разница вроде небольшая, но очень существенная. Видеть можно только видимость, т. е. заведомую поверхностную ложь, и сколько бы слоев лжи вы ни одолели своим видением, в глубине их еще больше. А ведание относится к пониманию самой сути, истинного смысла, оно не имеет дела с поверхностной ложью. Конечно, любые суть и смысл тоже основываются на лжи, но на Лжи Изначальной, сердцевинной, находящейся вне обыденного человеческого разумения. Сейчас речь не о Ней.

Вначале ведание обычно оказывается неполным, однако тому немногому, что ведаешь, ты можешь доверять. А дальше ты либо достраиваешь реальность, угадывая недостающие части головоломки, либо ожидаешь озарения и самораскрытия в новом знании.

Термин «ведание» еще не был знаком мне в описываемое время, хотя сам метод получения знания я тогда уже постиг. Позднее, в процессе общения с Федором Ивановичем, другими старцами-ведунами и мудрецами Русской Вселенной, я открыл для себя и с радостью включил в свою речь многие слова и понятия протоязыка, сразу ставшие для меня естественными и привычными. Но я немного забегаю вперед.

Итак, сняв с восприятия пленку видимости, тонкую, но состоящую из мириад слоев, я осторожно обратился к истинной сути своего попутчика. Осторожность в методах ведания просто необходима — ведь это всегда обоюдный процесс, в котором и познающий, и познаваемое становятся на мгновение единым целым. В этот миг появляется то, что профаны называют «общей кармой», мы об этом еще поговорим. Да, осторожность была необходима, но я, сколь ни стремился к ней, все же оказался не готов к обрушившемуся на меня Знанию. Слабое подобие того, что испытал в тот момент, я пережил за полгода до этого в Египте, легкомысленно прикоснувшись к одному древнему артефакту в Гизе.

В первый момент показалось, что поезд потерпел крушение, на полном ходу сойдя с рельс, покатился с высокого откоса. Земля и небо менялись местами и кружились в причудливом танце, а я вверх тормашками летел в зияющую пасть великой Пустоты. И все это было лишь отражением в мудрых печальных глазах седобородого старца, заполнявшего собою все. От края и до края небес, от самого дна и до вершины бытия, в белых одеждах, с посохом в руке, Он, Создатель мира, с грустью смотрел на его гибель. В нескольких мгновениях Его вечности заключались миллиарды наших лет. Но не с гибелью этой вселенной и всех ее обитателей была связана грусть очей Создателя...

Да, Федору Ивановичу было ведомо Знание, далеко превосходившее пределы нашего мира, его начало и конец. Его знание о себе самом не ограничивала глухая огненная стена Большого Взрыва — точки рождения вселенной. Оно простиралось вширь, теряясь во множественности реальностей, и вглубь, уходя в безначальную череду предшествующих миров. Беспредельное сходилось в центре самоосознания, в воплощенном человеческом духе.

Прервалась связь миров...

— Напужал ты меня, Лександр! Гой еси втройне, Мокошь на земли — Хоре на небеси... Спасибо, матушка-заступница-троеручица, в себя пришел! Ох, и велика в тебе гойная сила!..

Я лежал навзничь на нижней полке, а надо мной хлопотал, совершая руками непонятные пассы, Федор Иванович. При этом он что-то говорил, но часть слов была мне незнакома, и я мог уловить только общий смысл произносимого.

Легкая слабость и головокружение еще присутствовали — тем не менее я нашел в себе силы сесть, прислонившись спиной к пластиковой стене купе.

— Кто вы, Федор Иванович? Откуда вы? — произнес я с некоторым трудом главные для меня на тот момент вопросы.

— Понимаю, понимаю тебя, Александр. Большое ты узрел, теперь тебя малое занимает. Можешь, конечно, ты и сам это узнать, но не сейчас. Сейчас тебе отдохнуть надо.

— Так, может, вы мне расскажете?..

— Расскажу... Хотя мог бы тоже любопытствовать начать. Что ты в чужих краях ищешь? Какой со Смертью договор заключил? И почему нежить серая за тобой по пятам ходит, а вреда не причиняет?

«Как он это разглядел? И если все знает, отчего по-прежнему спокоен и доброжелателен? Серые... А ведь я их уже дня два не видел. Неужели у него есть власть над ними?» Все это пронеслось у меня в сознании и исчезло. Осталась только льющаяся из самого сердца и все больше переполняющая меня радость. «Вот оно! Этой встречи я ждал всю жизнь! Теперь я не один!»

Надо сказать, что хоть на тот момент у меня уже были и сподвижники, обладавшие немалыми способностями, и женщина, обретенная благодаря неодолимой силе воссоединения целого из половин, но все же никто из них еще не имел доступного мне одному уровня осознания и могущества. Значительную часть времени я тратил на поиски себе подобных, но находил лишь случайно избежавших массовых чисток природных полумагов. Те из них, кто прибивался к нашему сообществу, нуждались в постоянной опеке, и частенько мне приходилось сломя голову мчаться куда-нибудь за тысячи километров, чтобы выручить незадачливого новичка из очередной передряги, буквально вытаскивая его с того или иного света.

Федор Иванович смотрел на мое замешательство, сменившееся глупой, не уходящей с лица улыбкой, без всякой насмешки, без какой-либо хитринки в чистых голубых глазах, с одной лишь неизменной доброжелательностью.

— Ладно. Путь у нас не близкий. Слушай рассказ, отрок. А и не рассказ даже. Сказку.

Я легко принял как должное обращение «отрок». Этот человек вправе был так меня называть.

Не могу воспроизвести его рассказ в точности — и не потому, что не понял или не запомнил его, но в связи с крайней ограниченностью современного языка, в котором отсутствует множество понятий и образов, воспринятых мною непосредственно из мыслеречи ведуна. Поэтому перескажу как сумею.

Давным-давно, так давно, что и смысла нет говорить когда, далеко-далеко, так далеко, что и не сказать где, говоря коротко, совсем в другом мире, жила-была планета. Мир, в котором вращались вокруг нее солнце и звезды, был куда более справедливым и разумным, чем наш. И был он светлым. Когда вечером закатывалось солнце, а две луны начинали сиять все ярче и ярче, множество звезд заполняло небо, и не было между ними никакой тьмы. Впрочем, «было» нельзя сказать об этом мире. Был он всегда, есть сейчас и будет вечно. Не было у него начала, как у нашего мира, не будет и конца.

Планету населяют люди, вроде бы такие же, как мы. Но только каждый знает и видит себя и остальных не как кожаные мешки с костями, мясом и нечистотами, а как светящиеся столпы прозрачного живого пламени, в беспредельности ни начала, ни конца не имеющие. Течет живое пламя из прошлого в будущее, но свободно в своем течении: может вспять повернуть, может свиться в спираль, в клубок — с другими играя, сияющим ветром облететь всю вселенную или заполнить ее собой.

Прекрасен этот мир. Красота в нем — первый закон. И единственный.

Поэтому не думай, будто лишь столпами пламенными или светлым ветром люди там могут быть. Нет. На планете, назовем ее Тройей, те, кто обрел радость жизни на ней, стали словно золотое яйцо в потоке прозрачного пламени. Те же, кто максимально решил приземлиться, удивиться счастью контакта в плотном мире с землей, воздухом и водой — контакта с другими подобными существами, — те между землей и небом уплотнились в яйце золотом, вылившись в одну из многообразных форм животных, людей, рыб, моллюсков и птиц, а кто-то растенья создал, дав им света своего частицу. Все эти творения бессмертны и не размножались вначале. Тела их не такие, как наши. Только внешняя форма похожа, хотя у них она несовершенной не бывает. Внутри же они более однородны и почти не имеют внутренних органов, поскольку создавались по законам красоты, а не функциональности или, тем более, борьбы за жизнь.