Артур Конан-Дойль - Новое откровение Страница 4

Примерно в то же время мне представилась возможность принять участие в интересном эксперименте, ибо я был одним из трех членов Психического общества, которых оно направило на место событий в «непокойный» дом. Это оказался один из тех случаев полтергейста, когда разного рода звуки и глупые проделки продолжаются в течение многих лет, что очень похоже на классический случай семьи Джона Уэсли в Эпуорте в 1726 году, или на то, что произошло с семьей Фокс в Гайдсвилле возле Рочестера в 1848 году и дало начало современному Спиритизму. Из нашей поездки не вышло ничего сенсационного, и все же она не оказалась совершенно бесплодной. В первую ночь ничего не произошло. Во вторую мы услышали сильный шум: звуки напоминали сильные удары палкой по столу. Мы, разумеется, приняли все меры предосторожности, но нам не удалось найти объяснения этому шуму, однако, мы не могли бы поручиться, что с нами не сыграли какой-то замысловатой дурной шутки. На этом дело пока и кончилось. Тем не менее, несколькими годами позже я встретил одного из жильцов этого дома, и он сказал мне, что уже после нашего посещения в саду при доме были отрыты останки ребенка, закопанные, повидимому, довольно давно. Согласитесь, что это весьма примечательно. «Непокойные» дома — это редкость, и дома, в садах которых зарыты человеческие останки, надеюсь, тоже. То, что оба этих исключительных обстоятельства объединены относительно одного и того же дома, определенно является доводом в пользу подлинности феномена. Интересно напомнить, что и в случае с семьей Фокс также есть упоминание о человеческих останках и признаки того, что в подвале дома когда-то произошло убийство, хотя преступление как таковое никогда установлено и не было. У меня нет особых сомнений в том, что если бы Уэсли смогли вступить в словесный контакт со своим преследователем, то они бы узнали, что могло послужить причиной подобной назойливости. Похоже на то, что если жизнь прерывается внезапно и резко, то у человека еще сохраняется некий неизрасходованный запас жизненности, которая может находить себе выход, проявляясь таким необычным и злонамеренным образом. Позднее я еще раз столкнулся с подобным явлением, рассказ о чем помещен в конце этой книги.[11]

С тех пор, вплоть до начала войны, в редкие часы досуга посреди своей весьма занятой жизни, я продолжал уделять внимание избранной теме. Я присутствовал на целой серии сеансов, давших удивительные результаты, включая множество материализаций, видимых в полумраке. Однако, поскольку медиум некоторое время спустя был уличен в трюкачестве, я был вынужден отказаться от этих результатов как доказательства. В то же время крайне важно уберечься от предубежденности, и я думаю, что медиумы, вроде Эвзапии Палладино, могут поддаться искусу трюкачества, если им изменяет их природный медиумический дар, тогда как в другое время достоверность их дара не может быть подвергнута никакому сомнению. Медиумичество в низших своих формах является даром чисто физическим и никак не связано с нравственностью наделенного им лица; помимо того, эта способность обладает свойством то появляться, то исчезать и не зависит от воли ее носителя. Эвзапия была по меньшей мере дважды уличена в грубом и глупом обмане, и в то же время она многажды выдерживала всевозможные тестирования и проверки в условиях самого жесткого контроля со стороны ученых комиссий, в состав которых входили лучшие имена Франции, Италии и Англии. Тем не менее, что касается меня, я предпочитаю напрочь исключить из своего учета эксперименты, проведенные с хотя бы единожды скомпрометировавшим себя медиумом, и считаю, что все физические феномены, произведенные в темноте, необходимым образом много тем потеряли в собственной значимости, если они не сопровождались при этом какими-то побочными явлениями.

Наши критики обычно утверждают, что если исключить из всего объема полученных нами свидетельств те результаты, которые доставлены скомпрометированными медиумами, то никаких свидетельств уже, собственно, и не останется. Это, однако, совершенно не так. До только что упомянутого инцидента я никогда ранее не прибегал к услугам профессионального медиума, и все же у меня накопились определенные свидетельства. Самый величайший из всех медиумов — Д.Д.Хоум — демонстрировал свои способности средь бела дня и всегда был готов подвергнуться любому контролю, но обвинение в трюкачестве на него ни разу не возводилось. Так же было и со многими другими. Было бы только полезным добавить, что титул публичного медиума является притягательной вывеской, настоящей приманкой для разного рода охотников за известностью, для любителей разоблачений и жадных до сенсаций журналистов; и когда такой искатель сомнительной популярности производит в темноте некие подозрительные операции и должен к тому же оправдываться перед жюри и судьями (каковые, как правило, также ничего не смыслят в условиях, влияющих на проявление феноменов), то было бы чудом, если бы такой самозванец выбрался из всего этого без соответствующего скандала. В то же время сама по себе система оплаты медиума по результатам, которой практически только и придерживаются устроители сеансов и предполагающая, что если медиум не произвел явлений, то он и не получит жалованья, есть система глубоко порочная. Лишь в том случае, если профессиональный медиум будет гарантирован в своих доходах, мы сможем устранить сильное для него искушение возместить собственным искусством то, в чем на данный миг ему может быть отказано его природой.

Итак, я обрисовал эволюцию своей собственной мысли вплоть до начала мировой войны. Надеюсь, с моей стороны не будет самонадеянностью утверждать, что развитие это не было слишком уж скороспешным и не носит на себе следов легковерия — два воистину глобальных обвинения, которые выдвигают против нас оппоненты. Оно, напротив того, оказалось слишком неспешным, ибо я был преступно медлителен, помещая на весы справедливости любую мелочь, которая могла бы оказать на меня влияние. Не разразись эта война, я, скорее всего, так и провел бы жизнь лишь на подступах к истинным психическим исследованиям, высказывая время от времени свое симпатизирующее, но более или менее дилетантское отношение ко всему предмету — как если бы речь здесь шла о чем-то безличном и далеком, вроде существования Атлантиды. Но пришла Война и принесла в души наши серьезность, заставила нас пристальнее присмотреться к себе самим, к нашим верованиям, произвести переоценку их значимости. Когда мир бился в агонии, когда всякий день мы слышали о том, что смерть уносит цвет нашей нации, заставая молодежь нашу на заре многообещающей юности, когда мы видели кругом себя жен и матерей, живущих с пониманием того, что их любимых супругов и чад более нет в живых, мне вдруг сразу стало ясно, что эта тема, с которою я так долго заигрывал, была не только изучением некоей силы, находящейся по ту сторону правил науки, но что она — нечто действительно невероятное, какой-то разлом в стене, разделяющей два наших мира, непосредственное, неопровержимое послание к нам из мира загробного, призыв надежды и водительство человеческой расе в годину самого глубокого ее потрясения. Внешняя, материальная сторона этого предмета сразу потеряла для меня интерес, ибо, когда я понял, что он несет истину, то исследовать снаружи здесь стало нечего. Его религиозная сторона явно имела бесконечно большее значение. Так, сам по себе телефонный звонок есть сущая безделица, но он ведь признак того, что с вами желают говорить, и тогда может оказаться, что с помощью телефонного аппарата вы узнаете нечто для себя жизненно важное. Похоже, все феномены — и большие, и малые — являются своего рода телефонными звонками, которые, невзирая на свою сугубо материальную природу, кричат роду человеческому: «Прислушайтесь! Пробудитесь! Будьте готовы! Вот подаются вам знаки. Они приведут вас к посланию, которое желает передать вам Господь.» И важно само послание, а не эти знаки. По всей видимости, некое Новое Откровение готовилось быть переданным человечеству, хотя и можно сказать, что оно пока находится только на стадии Иоанна Крестителя по отношению к учению Христа, и никто не в состоянии еще сказать, сколь велика окажется полнота и ясность этого Нового Откровения. Мое мнение таково, что психические явления, существование которых было вполне и всецело доказано с точки зрения всех, кто дал себе немного труда ознакомиться с действительными фактами, — сами по себе не имеют никакого значения и что действительная их ценность заключается лишь в том, что они поддерживают собой и придают объективную реальность огромному множеству знаний, которые призваны глубоко изменить наши старые религиозные взгляды и которые должны, при верном понимании и усвоении, превратить религию в явление в высшей степени действенное, предметом коего станет не вера, но действительный опыт и истина. Именно к этой стороне вопроса я и хотел бы сейчас обратиться, но я должен еще сделать некоторые дополнения к своим предыдущим заметкам, касающимся моего личного опыта. Дело в том, что с самого начала Войны, благодаря исключительно благоприятным обстоятельствам, мне удалось найти подтверждение сформировавшемуся у меня мнению об истинности и достоверности общих фактов, лежащих в основании самих моих идей.