Тина Клыковская - 100 пророчеств о судьбе русского народа Страница 5

Русского государства, приобщившись которой, всякий инородец — и по душевному настроению своему, и по социальному строю жизни своей, и, наконец, даже по физическому типу своему — неуклонно и быстро превращается в русского православного человека.

Поражаясь этой беспримерною связью национальности и исповедания религиозного, известный исследователь России Jlepya Болье в книге своей «Государство царя и русские» совершенно справедливо приходит к заключению, что Русь больше всего сильна Православием, что последнее во всех разноплеменных обителях России освятило и укрепило любовь к общему для них русскому отечеству, что вообще «у русских невозможно отделять понятия церкви от понятия отечества».

Самодержавие положило конец междоусобным кровопролитиям и дало силу для борьбы с внешними врагами. «Собирание русской земли» получилось под опекою Православия.

Самодержавие — это идеальная государственная форма для России.

Здесь, в новом историческом центре своем, русская государственность отливается в форму всероссийского самодержавия. Вполне и всецело опираясь на дух Православной веры, эта идеальная форма государственная оказалась столь прочною и столь благодетельною для России, что благодаря только ей Россия смогла поразить татарщину, перенести польские войны, одолеть междуцарствие, — спасти среди всех невзгод самостоятельность и независимость свою, чтобы потом уже пышно и ярко расцвести с воцарением Романовых.

И во все время этого исторического процесса формирования и укрепления самодержавия на Руси церковь Православная, в лице ее представителей, стояла на страже, энергично и настойчиво возвышая авторитетный голос свой против всяких попыток так или иначе подорвать и нарушить единство русской земли. Сосредоточенная в одном лице митрополита, высшая власть церкви нашей уже этим самым воспитывала в народе мысль о единстве и гражданской высшей власти, как более согласном с духом и предписаниями Православной веры. Еще важнее было то, что высшая иерархическая власть, в лице митрополита, неразлучно следовала всюду за великокняжеским престолом — из Киева во Владимир, из Владимира в Москву, — и тем, естественно, обращала особенное благоговейное и исключительное внимание народа православного на великого князя, возвышая авторитет его над всеми удельными князьями. Наконец, пастыри церкви русской и в смольном городе, и в уделах, владея умом и совестью своих пасомых, своим энергичным непосредственным участием и вмешательством врачевали неисчислимые страдания юной России, порожденные удельною системою.

13. Константин АКСАКОВ

Мы, русские, переносим в жизнь свою западноевропейское направление, и это самое дает нам возможность, говоря о себе, говорить о европейском, человеческом вопросе. Приобщаясь к Западной Европе, наше общество, разумеется, разделяет все состояние европейского общества, все его болезни, с той только разницею, что они у нашего общества заемные и, следовательно, лишены даже цены и важности, какие имеет всякое самобытное явление, лишены исторического значения. Общественная деятельность наша лишена исторического значения. Общественная деятельность наша лишена, сверх того, борьбы подвигов мысли и науки, которых не лишена Европа. Свет и жизнь светская, с подражательным повторением чужих мыслей, — вот печальная картина нашей образованной общественной жизни.

14. Константин ЛЕОНТЬЕВ

Нация, когда-то сословная нация, которая росла и развивалась (то есть разнообразилась жизнью в возрастающем единстве власти), может, конечно, доживать свой государственный век в виде вовсе бессословной монархии; она, эта смешанная и уравненная нация, может даже свершить еще великие и громкие деяния в последний период своего отдельного существования. Прежнее долговременное сословное развитие, разумеется, оставляет еще на некоторое время множество таких следов, таких душевных навыков, преданий, вкусов и даже полезных предрассудков, что уничтожить все эти плоды сословности не могут сразу новые впечатления и бессословности; но если бессословность зашла уже слишком далеко, если привычки к ней уже вошли в кровь народа (а для этого гибельного баловства времени много не надо), если никакая реакция в пользу сословности уже не выносится, то самодержавный монархизм, как бы он силен с виду ни казался, не придаст один и сам по себе долговечной прочности государственному строю. Этот строй будет слишком подвижен и зыбок... Счастливо и не совсем дряхло еще то государство, где народные толпы еще могут терпеливо выносить неравноправность строя. Я даже готов сказать и наоборот: счастливо то государство, где народные толпы еще не смеют, где они не в силах уничтожить эту неравноправность, если бы и не желали терпеливо ее выносить.

Самой земной церкви, или, говоря прямее и точнее, самому спасению наибольшего числа христианских душ, по мнению духовных мыслителей, подобных епископу Феофану, нужен могучий царь, который в силах надолго задержать народные толпы на (неизбежном, впрочем) пути к безверию и разнородному своеверию. Чтобы этот царь, даже и непреднамеренно, положим, мог таким косвенным путем способствовать личному, загробному спасению многих душ, чтобы даже и в том случае, когда он, заботясь прямо лишь о силе земного христианского государства, мог этим самым косвенным действием увеличивать число избранных и для небесного царства (как говорит преосвященный Феофан), ему необходима опора неравноправного общественного строя. И потому всякий, кто служит этой неравноправности здраво, то есть в пределах возможного и доступного по обстоятельствам и духу времени, — тот, даже и не заботясь ничуть о спасении хотя бы моей или другой живой души христианской, а делая только свое как бы сухое и практическое дело, служит бессознательно, но глубоко и этому спасению...

Европеизм и либеральность сильно расшатали основы наши за истекший период уравнительных реформ. В умах наших до сих пор царит смута, в чувствах наших — усталость и растерянность. Воля наша слаба, идеалы слишком неясны. Ближайшее будущее Запада — загадочно и страшно... Народ наш пьян, лжив, нечестен и успел уже привыкнуть в течение 30 лет к ненужному своеволию и вредным претензиям. Сами мы в большинстве случаев некстати мягки и жалостливы и невпопад сухи и жестки. Мы не смеем ударить и выпороть мерзавца и даем легально и спокойно десяткам добрых и честных людей умирать в нужде и отчаянии. Из начальников наших слишком многие робки, легальноцеремонны и лишены горячих и ясных убеждений. Духовенство наше пробуждается от своего векового сна уж слишком нерешительно и медленно. Приверженцев истинно церковного, богобоязненного, прямого, догматического христианства еще слишком мало в среде нашего образованного общества; число их, правда, растет и растет... Но желательно видеть нечто больше. Писатели наши, за немногими исключениями, фарисействуют и лгут. Пишут одно, а думают и делают другое.

Но сила Божия и в немощах наших может проявиться!

И недостатки народа, и даже грубые пороки его могут пойти ему же косвенно впрок, служа к его исправлению, если только Господь от него не отступится скоро.

Чтобы русскому народу действительно пребыть надолго тем народом-богоносцем, от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, — он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен. Не надо лишать его тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность. Эти качества составляли его душевную красу и делали его истинно великим и примерным народом. Чтобы продолжать быть и для нас самих с этой стороны примером, он должен быть сызнова и мудро стеснен в своей свободе; удержан свыше на скользком пути эгалитарного своеволия. При меньшей свободе, при меньших порывах к равенству прав будет больше серьезности, а при большей серьезности будет гораздо больше и того истинного достоинства в смирении, которое его так красит.

Иначе через какие-нибудь полвека, не более, он из народа-богоносца станет мало-помалу, и сам того не замечая, народом-богоборцем, и даже скорее всякого другого народа, быть может. Ибо действительно он способен доходить во всем до крайностей... Евреи были гораздо более нас, в свое время, избранным народом, ибо они тогда были одни во всем мире, веровавшие в Единого Бога, и однако они же распяли на кресте Христа, Сына Божия, когда Он сошел к ним на землю.

Без строгих и стройных ограничений, без нового и твердого расслоения общества, без всех возможных настойчивых и неустанных попыток к восстановлению расшатанного строя нашего — русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения и — кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, — и мы, неожиданно, лет через 100 каких-нибудь, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабоцерковных, — родим того самого антихриста, о котором говорит епископ Феофан вместе с другими духовными писателями. Не надо забывать, что антихрист должен быть еврей, что нигде нет такого множества евреев, как в России, и что до сих пор еще не замолкли у нас многие даже и русские голоса, желающие смешать с нами евреев посредством убийственной для нас равноправности...