Сергей Мальцев - Невидимая битва Страница 57

Каждый принимал к действию ту часть христианского учения, которая была ближе по духу. Но невозможно было открыть перед людьми свою святость или просто ученость и не принадлежать к общей церковной пастве, не участвовать во всех традиционных церковных ритуалах, не причащаться, не исповедоваться. Какой бы невинной ни была жизнь человека, если он не оказывал почитания государственной религии, его ждал костер. Будь это даже ребенок из семьи «еретиков».

Списки сожжений инквизиции выглядели так («чужими» в списке названы протестанты):

В первом сожжении — четыре человека.

Вдова старого Анкера.

Жена Либлера.

Жена Гутбродта.

Жена Хекера.

Во втором сожжении — четыре человека.

Две чужие женщины (имена неизвестны).

Старая жена Бевтлера.

В третьем сожжении — пять человек.

Тунгерслебер, менестрель.

Четыре жены горожан.

…

В десятом сожжении — четыре человека.

Двое мужчин и две женщины.

В двенадцатом сожжении — два человека.

Две чужие женщины.

В тринадцатом сожжении — четыре человека.

Маленькая девочка лет девяти или десяти.

Девочка моложе ее — ее маленькая сестра.

В четырнадцатом сожжении — два человека.

Мать вышеупомянутых двух маленьких девочек.

Девушка двадцати четырех лет.

В пятнадцатом сожжении — два человека.

Мальчик двенадцати лет, в первом классе.

Женщина.

…

В восемнадцатом сожжении — шесть человек.

Два мальчика в двенадцатилетнем возрасте.

Дочь д-ра Юнге.

Девушка лет пятнадцати.

Чужая женщина.

…

В двадцатом сожжении — шесть человек.

Дитя Гебела, самая красивая девушка в Вюрцбурге.

Два мальчика, каждому по двенадцать лет.

Маленькая дочь Степпера.

В двадцать первом сожжении — шесть человек.

Мальчик четырнадцати лет.

Маленький сын сенатора Штолценбергера.

Два питомца школы…

И так далее — «Чужой мальчик… Два мальчика в больнице. Богатый бондарь… Маленькая дочь Валкенбергера. Маленький сын пристава городского совета… Чужой мальчик. Чужая женщина… Еще мальчик… Младенец, дочь д-ра Шютца[169]…»

Вообще, интересно понять, что происходило в душе взрослых людей, одетых в облачения священнослужителей, с серьезным видом приказывавших привязывать к столбу костра маленьких школьников.

Вот этот дядя сурово смотрит, как плачущего мальчика, не понимающего, в чем он согрешил перед всемилосердным, подводят к столбу, крепко привязывают веревками. Где-то на соседней улице слышен истошный крик его матери, запертой за крепкими замками и тоже приговоренной к костру. Ей уже все равно, что будет с ней. Сейчас привязывают к столбу костра ее единственного маленького, дорогого… Она ничего не может сделать, только биться об камни и проклинать божество, которое создало этот проклятый мир.

Дядя в облачении святого служителя церкви сурово смотрит на маленького еретика. Как его руки прижимают к столбу и крепко затягивают на нем большие узлы толстой веревки. Как обкладывают дровами, хворостом. Остается только зачитать приговор и дать знак палачам. Маленький будет корчиться в языках пламени и кашлять от дыма. Еретик будет страдать так, как того заслужил, или так, как того заслужила его мать, которую скоро притащат к такому же столбу. Бог их там разберет сам, кто из них в чем виноват…

Может быть, списки сотен и тысяч не пробуждают в нас человечность и сострадание, а наоборот — притупляют наши чувства, и мы с трудом воспринимаем то, что происходило тогда?

Как привязывали к столбу младенца, дочь доктора Шютца? Или ее держала на руках женщина из того же сожжения? Прижимала она ее к себе крепче и крепче, когда горели уже ее ноги, или выпустила из рук, сжавшись от боли и повиснув на веревках? < Мальцев С. А., 2003 >

Неужели все-таки император Юлиан был прав?

А может быть, пример Симона де Турнэ показал в миниатюре то, что происходит с обществом, когда духовная власть отдается в руки тех, кто считают рассуждение об истине игрой слов, упражнением красноречия и всего лишь средством к завладению умами и душами?

Теологические интеллектуальные эксперименты привели Европу к странному духовному состоянию, когда цивилизация спокойно смотрела на конвейер оптового человекоубийства и постепенно привыкала ко все большим и большим жертвам, приносимым божеству.

Семь богов

Одною из наиболее характерных черт наших Священных Писаний является рассчитанная осторожность, применявшаяся в обнародовании тайн, менее непосредственно полезных спасению.

В книге профессора Дрэпера «Конфликт между Религией и Наукой» мы читаем, как семьи осужденных и сожженных еретиков подвергались полному разорению. Историк Инквизиции Ллоренте подсчитал, что один только инквизитор Торквемада со своими подручными в течение восемнадцати лет сжег на костре 10220 человек. А дальше в рассказе Дрэпера следует странная деталь:

«Изображений человеческих сожжено 6810, наказано иными способами 97321 человек…»

— Сожжено шесть тысяч восемьсот десять человеческих изображений в качестве наказания.

Изображения людей сжигались в качестве их наказания. Что это, опечатка?

Эта цитата напоминает об обрядах колдунов Вуду, калечащих восковые фигурки своих врагов для наслания на них смерти.

В исследовании Генри Чарльза Ли есть сообщения о священнослужителях, использовавших церковные ритуалы для такой магии:

«…Бывали такие священники, которые служили литургию в целях … колдовства; совершая священные обряды, они все время проклинали своих врагов и верили, что это проклятие, так или иначе, вызовет гибель помянутого ими человека. Бывали даже случаи, что служили обедню для того, чтобы сделать более действительным древний способ насылать порчу; верили, что, если отслужат десять обеден над восковым изображением своего врага, то он непременно умрет в течение десяти дней…»

Если заглянуть в труды таких привилегированных католических авторов, как маркиз де Мирвилль и шевалье де Мюссе, то становится очевидным, что Церковь идет по жизни рука об руку не только с созданным ею Дьяволом, но и с магией, дьявольской наукой, как называют ее католики. Де Мюссе пишет: «Церковь верит в магию… А те, кто не верят в магию, могут ли они еще надеяться разделить веру своей собственной Церкви? А кто может их научить лучше?..»[170] И здесь мы переходим от истории церкви богословия и теологического красноречия к другой ее истории, в большинстве случаев сокрытой от глаз верующих.

Есть своя особая внутренняя жизнь церкви, которая никогда не выносится на всеобщее обозрение. В ней все вместе — от библиотек древней оккультной литературы, не доступных для простых смертных и даже для большинства священнослужителей, до дипломатических связей с королями, президентами, канцлерами, дуче и фюрерами — составляет один захватывающий исторический роман. В этой внутренней истории церкви, до сих пор не оцененной писателями, детективный сюжет неразрывно переплетен с мистикой и тайнами магии. < Мальцев С. А., 2003 >

А где еще это может быть собрано в таком количестве и в таком напряженном ритме, как не в жизни могущественной, стройной, дисциплинированной организации, членам которой на исповедях доверяют тайны мировой политики министры, дипломаты и монархи, и которая с первых дней своего создания заявляла о своей мистической посреднической роли между Богом и людьми?

«Кто не верит в магию, может ли разделить веру Церкви?» Посмотрим, что составляет суть веры самой церковной иерархии — епископов, кардиналов и пап.

…Это началось в 1460 году, когда в Рим приехал Амадеус, великий святой и пророк, каким его считали в Ватикане. Этот дворянин из Португалии своими блаженными видениями уже заслужил такую благодарность церкви, что сам папа Сикст IV доверял ему основывать и строить новые монастыри.

Амадеус приехал в Рим для того, чтобы донести до святой римской иерархии великую весть, которую открыли ему небеса. Теперь весь христианский мир должен был измениться и вступить в еще более близкое общение с божеством. В последнем видении пророка к нему явились сами Семь ангелов, высших помощников Бога.