Тьюсдей Рампа - Я верю Страница 6

К его удивлению, несмотря на все эти попытки, он не запыхался и не ощущал усталости. Поэтому, осознав тщетность физических усилий, он спокойно лег и задумался.

— Где я был? — попытался припомнить он. — Ах да, вспомнил! Я хотел покончить с собой. Я решил, что нет смысла продолжать жить так, как я жил, будучи лишенным женского общества из-за своего увечья. Какое это было несчастье, — пробормотал он. — А все этот подлый бур, который выстрелил мне прямо ТУДА!

Несколько мгновений он лежал, думая о прошлом, вспоминая бородатого бура, который поднял тогда свою винтовку и намеренно, абсолютно намеренно направил ее не для того, чтобы убить его, но с определенной целью — говоря культурным языком — чтобы лишить его мужского достоинства. Он припомнил «почтенного викария», который всегда рекомендовал дом Алджернона как очень безопасное прибежище для девушек-служанок, стремившихся заработать себе на жизнь. Он также вспомнил своего отца, который сказал ему, еще школьнику: — Что ж, Алджернон, рад сообщить, что пришла пора тебе узнать новые стороны жизни. Пора тебе воспользоваться некоторыми из тех девушек, что служат у нас. Тебе будет полезно поиграть с ними. Только не принимай это всерьез. Ведь все эти низшие классы существуют для нашего удобства, не так ли?

— Да, — думал он, — даже экономка усмехнулась своей особой тонкой ухмылкой, когда в дом наняли новую, чрезвычайно миловидную служанку. Экономка тогда сказала:

— Вы можете быть совершенно спокойны, дорогуша. Хозяин никоим образом не станет вас донимать. Он из тех жеребцов на нашем лугу, которым доктора… ну вы понимаете. Нет, здесь вам будет абсолютно безопасно, — и с этими словами экономка удалилась, коварно хихикая. Алджернон рассматривал свою жизнь в деталях. Резкий удар пули, и вот он сгибается пополам и его тошнит от боли. В его ушах все еще звучит хриплый смех старого крестьянина-бура, который говорит:

— Больше у тебя не быть девочка! Мой не даст тебе продолжить свой род. Теперь ты как евнух, которых мы слышать.

Алджернон почувствовал, как весь он зарделся от стыда, и вспомнил, что долго вынашивал план покончить с собой. Это желание возникло у него, когда он понял, что нет смысла жить в таком противоестественном состоянии. Он счел несносным обращение к нему викария, который, намекая на его увечье, сказал, что был бы рад, если бы столь благонадежный молодой человек помогал ему в организации собраний прихожанок, в работе швейного кружка, который собирался воскресными вечерами, а также в других подобных делах.

— Поскольку, — сказал викарий, — лишняя осторожность нам не помешает, верно? Мы не должны ставить под сомнение доброе имя нашей Церкви, не так ли?

А еще был доктор, старый семейный доктор Мортимер Дейвис, который заезжал к ним вечерами на своем старом коне Веллингтоне. Доктор Дейвис обычно располагался в кабинете, где они оба приятно проводили время за рюмочкой вина. Но это приятное чувство покоя рушилось всякий раз, когда доктор говорил:

— Знаете, сэр Алджернон, думаю, мне придется вас осмотреть. Дабы убедиться, что у вас не развиваются женские признаки. Ведь если я не обследую вас самым тщательным образом, то волосы на вашем лице могут начать выпадать и у вас появится… хм-м… женская грудь. Но больше всего нам следует обратить внимание на изменения в тембре вашего голоса. Ведь сейчас, когда вы лишились известных желез, химический состав вашего тела претерпел изменения.

Доктор с не слишком скрываемой насмешкой глядел на него, наблюдая, как он это воспримет, а затем продолжал:

— Ну да ладно. Я, пожалуй, выпил бы еще одну рюмочку вина. Оно у вас просто превосходное. Ваш почтенный батюшка был великий знаток прелестей жизни. Особенно женских прелестей, хе-хе-хе!

Бедный Алджернон ощутил всю глубину своего несчастья, когда услышал, как дворецкий, беседуя с экономкой, сказал:

— То, что случилось с сэром Алджерноном, — просто ужасно. Столь энергичный молодой человек. Можно сказать, гордость своего класса. Я прекрасно помню: перед тем, как вы прибыли сюда, и перед тем, как он ушел на войну, он любил охотиться на лис, и когда он выезжал верхом, окруженный сворой гончих, то всегда производил чрезвычайно благоприятное впечатление на местных матрон. Они неизменно приглашали сэра Алджернона на званые вечера, поскольку считали его самым достойным молодым человеком и весьма желанным поклонником для своих дочерей, едва начавших появляться в свете. Но сейчас, знаете ли, все матери в округе глядят на него с сочувствием, однако, по крайней мере, они знают, что за ним не нужно следить, когда он выходит с их дочерьми. Очень надежный молодой человек, совершенно надежный!

— Да, — думал Алджернон, — совершенно надежный молодой человек. Интересно, как бы поступили они, будь они на моем месте — если бы им пришлось лежать там, на поле боя, в залитых кровью форменных бриджах, пропитанных красной жижей. И если бы потом подошедший к ним хирург сорвал бы с них одежду и острым ножом взял да отрезал жалкие остатки того, что отличает нас от женщин. Ох! А эти муки! Сейчас уже придумали такую штуку, которая называется хлороформ и которая, говорят, облегчает боль и избавляет от мук во время операций. Но в полевых условиях ничего этого нет — только острый нож да пуля, которую кладут тебе в рот, чтобы ты стиснул ее в зубах и не кричал. А дальше — стыд. Стыд, поскольку ты лишен ЭТОГО. И эти взгляды товарищей — таких же младших офицеров, которые смущенно смотрят тебе в глаза и в то же время отпускают непристойные шутки у тебя за спиной.

Да, этот позор! Позор. Он был последним членом старинного рода де Бонкерс, который возник еще во времена норманнского вторжения. Их предок обосновался в той части Англии, известной своим здоровым климатом, и, будучи крупным землевладельцем, основал здесь большое феодальное поместье. И теперь он — последний прямой наследник этого рода — импотент, получивший увечье на службе своей стране. Импотент, ставший посмешищем для людей, равных ему по положению в обществе.

— И над чем тут смеяться? — думал он. — Над тем, что человек стал калекой, служа другим людям?

Он думал о том, что теперь линия его рода прервется из-за того, что Он сражался за свою страну.

Алджернон лежал ни на небесах, ни на земле. Он не мог определить, где находится. Он не мог понять, что он из себя представляет. Он лежал, выгибаясь, как рыба, которую только что выбросили на песок, и вдруг подумал:

— Я умер? Что такое смерть? Я видел себя мертвым, но как я оказался здесь?

Его мысли неизбежно возвращались к тому, что произошло с момента его возвращения в Англию. Он видел себя, когда ему было довольно трудно ходить и когда он с болезненным вниманием отмечал выражения лиц и действия своих соседей, семейства и прислуги. В нем зрела мысль о том, что он должен убить себя, должен покончить с бесполезной жизнью. Однажды он заперся в своем кабинете, достал свой пистолет тщательно почистил его и не менее тщательно зарядил. Затем он приложил дуло к правому виску и спустил курок. Послышался лишь мягкий щелчок.

Несколько мгновений он сидел, смущенный, не веря в случившееся. Его всегда безотказный пистолет, который он не раз применял и который пронес через всю войну, теперь его предал: он был все еще жив. Он расправил перед собой на столе чистый лист бумаги и положил на него пистолет. Все было на месте: порох, пуля и капсюль — все было в полном порядке. Он снова сложил их вместе: порох, пулю и капсюль, и, не глядя, спустил курок. Грохнул выстрел, который разбил окно. Тут же послышался топот бегущих ног, и дробь ударов обрушилась на дверь. Медленно он поднялся на ноги и отпер дверь, чтобы впустить побледневшего перепуганного дворецкого.

— Ах, сэр Адджернон, сэр Алджернон, я уж было решил, что случилось нечто ужасное, — в сильном волнении промолвил дворецкий.

— О нет, все в порядке. Просто я чистил мой пистолет, и он выстрелил. Вы могли бы приказать, чтобы кто-нибудь вставил окно?

Следующая попытка была во время прогулки верхом. Он оседлал старую серую лошадь и, выезжая из конюшни, услышал, как работавший там мальчишка насмешливо шепнул конюху:

— Как тебе эта пара старых меринов?

Он вернулся и ударил мальчишку плетью, а затем швырнул поводья через шею лошади, соскочил на землю и помчался обратно домой. С тех пор он никогда больше не ездил верхом.

В другой раз он вспомнил о том диковинном растении, которое завезли из почти неведомой Бразилии, — о растении, которое несло немедленную смерть тому, кто жевал его ягоды и глотал ядовитый сок. Он сделал это. У него в оранжерее было это растение, которое ему доставил один путешественник. В течение нескольких дней он заботливо поливал и подкармливал его, словно свое первородное дитя, а затем, когда растение расцвело и налилось плодами, он сорвал их и набил ими рот.

— Ах, какая это была мука! — вспоминал он. — И какой позор! Смерть не наступила, но то, что произошло, было хуже смерти. Сильнейшее расстройство желудка!