Елена Блаватская - Ожившая скрипка Страница 6

Едва день успел смениться ночью, скрипка была уже очинена от пыли, и на нее были натянуты четыре новых крепких струны. Франц не отваживался даже взглянуть на них. Он попробовал сыграть, но смычок дрожал в его руке, как кинжал, зажатый в пальцах разбойника-новичка. Тогда он решил больше не играть до тех пор, пока не наступит тот необычайный вечер, когда ему выпадет возможность соперничать – нет, превзойти Паганини.

Тем временем знаменитый скрипач покинул Париж и давал серию блистательных концертов в старинном фламандском городке в Бельгии.

5

Однажды поздним вечером Паганини, окруженный толпою поклонников, сидел в обеденной зале отеля, где он остановился. Внезапно к нему подошел молодой человек и, пристально взирая на него, протянул ему визитную карточку с несколькими словами, написанными карандашом.

Сосредоточив на незваном визитере взгляд, который могли выдержать лишь немногие, великий скрипач получил в ответ такой же холодный и решительный взгляд и с легким поклоном сухо произнес:

– Сэр, все будет так, как вам угодно. Назовите вечер. Я к вашим услугам.

На следующее утро весь город был изумлен появлением огромного количества афиш, наклеенных чуть ли не на каждом доме, на которых было напечатано весьма необычное объявление:

«Вечером *** в Гранд-Театре города *** впервые на публике появится немецкий скрипач Франц Стенио, прибывший в город специально для того, чтобы бросить вызов известному на весь мир Паганини и вызвать его на дуэль… на скрипках. Он намеревается соперничать с великим „виртуозом“ в исполнении самых сложных из его композиций. Знаменитый Паганини принял вызов. Франц Стенио сыграет, соревнуясь с непревзойденным скрипачом, прославленное „Fantaisie Caprice“, сочиненное последним, известное также под названием „Ведьмы“.

Это объявление возымело на публику магическое действие. Паганини, который, между своими величайшими триумфами никогда не упускал своей выгоды, удвоил обычную цену на билеты, но даже несмотря на это, театр не смог вместить толпы желающих, купивших билеты на это памятное выступление.

Наконец, наступило утро того дня, когда был должен состояться концерт. Слово «дуэль» не сходило с уст всех жителей городка. Франц Стенио, который всю ночь проходил по комнате взад-вперед, как пантера в клетке, с наступлением утра рухнул в постель от усталости. Постепенно он провалился в беспокойный сон без сновидений. Когда он проснулся, за окном забрезжил серый зимний рассвет, и, решив, что для подъема еще слишком рано, молодой человек снова уснул. И тогда он увидел яркий, живой сон – настолько живой, как будто все происходящее было наяву. Поэтому он подумал, что увиденное им с ужасающим реализмом – скорее видение, нежели сон.

Он оставил скрипку на столике рядом с постелью. Футляр он как всегда запер на ключ, с которым не расставался никогда. С тех пор, как он натянул на нее эти кошмарные струны, он ни разу не упускал футляр из виду. Согласно своему решению, он не брал в руки инструмент до своего первого выступления, и его смычок еще ни разу не касался струн из человеческих кишок, поэтому с того времени Франц всегда упражнялся на другой скрипке. И вот во сне он увидел себя, разглядывающего запертый футляр. Что-то в нем привлекло его внимание, и он почувствовал, что не в силах отвести от футляра взора. Внезапно он заметил, как верхняя крышка футляра медленно приподнимается, и вдруг он увидел, как из образовавшейся щели на него смотрят очень знакомые зеленоватые фосфорические глаза, причем смотрят на него с несказанной любовью, и чуть ли не умоляюще. Потом до не него донесся тонкий пронзительный голос, и этот голос принадлежал Сэмюэлю Клаусу. Он раздавался прямо в ужах Франца, и молодой человек услышал:

– Франц, мой любимый мальчик… Франц, мне нельзя, я не могу, нет, я не могу отделиться от… них!

А «они» издали жалобный звенящий звук внутри футляра.

Франц стоял, лишившись дара речи, скованный ужасом. Он чувствовал, как кровь замерзает в его жилах, а волосы поднимаются дыбом на голове.

– Это всего лишь сон, пустой, ничего не значащий сон! – попытался он привести в порядок свои мысли.

– Я старался сделать все, что от меня зависит, Франчен… Я пытался отделиться от этих проклятых струн, так, чтобы они не разорвались… – умоляюще стенал тот же пронзительный, до боли знакомый голос. – Ведь ты же поможешь мне это сделать?

И снова из футляра послышался жалобный звон, на это раз более долгий и гнетущий. Теперь он исходил от столика во все стороны, наполненный какой-то неведомой внутренней силой, словно какое-то живое, корчащееся в муках существо; звенящий звук становился все резче и резче с каждым следующим натяжением струн.

Стенио не в первый раз слышал эти звуки. Он часто замечал их и прежде… и, действительно, это стало происходить с тех пор, как он использовал кишки своего учителя в качестве трамплина для собственного тщеславия. Но всякий раз, когда это случалось, и чувство неизбывного страха охватывало все его естество, заставляя его не заглядывать в футляр, чтобы изучить его содержимое, Франц пытался внушить себе, что эти звуки – всего-навсего галлюцинация.

Однако теперь он лицом к лицу столкнулся со зловещим фактом, и он не знал, во сне или наяву все это происходит, поскольку галлюцинация – если это было галлюцинацией – стала гораздо отчетливее и живее, нежели реальность. Он попытался заговорить, сделать шаг вперед; но, как часто происходит в кошмарах, не мог произнести ни слова, как не мог пошевелить хотя бы пальцем. Он чувствовал себя полностью парализованным.

С каждым мгновением толчки и подергивания становились еще отчаяннее, и, наконец, что-то внутри футляра громко щелкнуло. Стенио увидел свою Страдивари, лишенную волшебных струн, вспыхнувшую прямо у него на глазах, и это видение бросило его в холодный пот. Молодой человек буквально окаменел от тупого невыразимого ужаса.

Он сделал сверхчеловеческое усилие избавиться от кошмарного видения, сковавшего его члены. Но когда последний умоляющий шепот невидимого Присутствия повторил: «О, помоги же мне… помоги мне вырваться…» – Франц одним прыжком подскочил к футляру, подобно тигру, защищающему свою добычу, и одним неистовым усилием прервал колдовские чары.

– Оставь скрипку в покое, ты, старый демон из ада! – закричал он хриплым трепещущим голосом.

С неистовством он захлопнул поднявшуюся крышку, и пока крепко надавливал на нее левой рукой, то правой схватил со стола кусок канифоли и начертил им на обитой кожей крышке шестиконечную звезду: печать, которой пользовался царь Соломон, чтобы закупоривать мятежных джинов в бутылях.

И тотчас же из футляра послышался жалобный стон, напоминающий вой волчицы над своими мертвыми детенышами:

– Ты неблагодарный… очень неблагодарный, мой Франц! – рыдал «голос духа». – Но я прощаю… ибо я по-прежнему страстно люблю тебя. И все-таки, ты не должен запирать меня в… мальчик. Смотри!

И тут совершенно внезапно сероватый туман стал обволакивать запертый футляр и стол; затем он стал подниматься, принимая какую-то расплывчатую форму. Эта форма становилась все больше и больше, и по мере ее уплотнения Франц почувствовал, как постепенно его тело обвивают холодные и влажные кольца, скользкие, как кольца гигантской змеи. С отчаянным криком он очнулся, и что странно, не в постели, а рядом со столом, где он теперь стоял, точно во сне, обеими руками надавливая на крышку футляра.

– В конце концов, это всего лишь сон… – пробормотал он, все еще пребывая в ужасе, но уже не ощущая давления на грудь.

С чудовищным усилием он взял себя в руки и отпер футляр, чтобы посмотреть на скрипку. Он увидел, что она покрыта пылью, но, несмотря на происшедшее с ним, она в целости и сохранности. И тут он внезапно почувствовал хладнокровие и решимость, каких еще не испытывал ни разу в жизни. Смахнув пыль с инструмента, он осторожно натер смычок канифолью, натянул струны и настроил их. А потом он зашел слишком далеко, отважившись попытаться сыграть первые ноты «Ведьм»; сперва он играл с опаской, затем, окончательно осмелев, провел смычком по струнам в полную силу.

Раздался громкий, одинокий звук, вызывающий, как военная труба конквистадора, и в то же время нежный и величественный, как будто ангел провел пальцами по струнам своей золотой арфы, как воображают это верующие. И этот звук проник в самую душу Франца, с того самого мгновения открывая ему могущество его смычка, о котором он даже не мог подозревать. Комнату наполнили божественные звуки мелодии, постепенно достигшей крещендо. Такой музыки Стенио не слышал до этой ночи ни разу. Начав с непрерывных тонов legato,[7] своими звуками смычок передавал Францу яркую, как солнце, надежду и красоту залитых лунным светом ночей, когда бархатное нежное спокойствие нисходит на каждую травинку, и все создания оживляются и потом успокаиваются от этой песни любви. А спустя несколько мгновений мелодия потекла бурным гармоничным потоком, «настроенным на тихую печаль», способным заставить зарыдать горы, чтобы потом постепенно смягчить…