Арсений Селецкий - Колдовство в Юго-Западной Руси в XVIII столетии Страница 6

В 1703 году солдата Матфей Росковский жаловался в Каменец-Подольском магистрате на мещанку Марину Дубеняцкую, будто бы она похвалялась околдовать его (obiecafa oczarowaс). Судья признал однако это обвинение недоказанным, постановив принять обвиняемой очистительную клятву, что она не занимается чародейством. [60]

В том же магистрате, 1705 года, слушалось дело по жалобе мещанки Морской на соседку Зелинскую, от чар которой ей угрожала будто бы опасность потерять здоровье. Морская заявляла, что видела обвиняемую ночью на своем дворе со свечей босую и простоволосую, и что затем в следующую субботу она в костеле доминиканцев, сломав свечу, оборотила ее верхним концом вниз. Зелинская объяснила, что ходила она ночью раздетая, отыскивая свою дочь, которая бежала из дому, свечка же, по ее заявлению, была поставлена в костеле как следует. Не имея однако возможности увериться в справедливости последнего заявления, магистрата на всякий случай приговорил Зелинскую к епитимии – лежанию «крижем» (навзничь с распростертыми по полу руками) в том же костеле доминиканцев в течении двух обедень. Между тем армянин Богдан Лукашевич, узнав об этом, в свою очередь заявил магистрату свои подозрения, что свеча была поставлена в обратном положении, но во вред не Морской, а его жене, которая в этот именно день очень серьезно заболела. В подтверждение своих подозрений, он ссылался между прочим на то обстоятельство, что за несколько дней пред тем Зелинская произносила угрозы его жене в таких словах: «не могла с тобою сладить пани Шагиновая, так я тебя упрячу, но будешь ты здоровая обитать в этом доме». [61] При этом надо сказать, что у Лукашевичей велась тяжба с Зелинской за дом.

Эта система запугиваний практиковалась очень часто при каких либо взаимных неудовольствиях, спорах, особенно судебных тяжбах, чтобы склонить таким образом враждебную сторону на уступки, мировую. Нельзя сомневаться, что подобные меры производили желанное действие, достигали своей цели, если судить по тому впечатлению, тому переполоху, какой наводили всегда эти угрозы на тех, кого они касались, побуждая их обращаться за покровительством к властям для ограждения себя от угрожающих несчастий.

Между кременецким мещанином Адамом Еткевичем и мачехой его жены, Анастасией Залесской, велась тяжба за спорную землю (1732 года). Чтобы покончить это дело миром и следовательно в свою пользу, Залесская публично похвалялась не допустить истца и его жену к судебному разбирательству, причинив им тяжкую болезнь. Она говорила в шинке при всех: «когда Адам подал первый позов в суд – он заболел, второй позов подал – сломал руку, за третьим сломит уже шею, жену же его будет ломать во всем теле». [62] Подобные угрозы иногда как будто осуществлялись на деле, причинную связь между ними и последующими несчастьями устанавливали по крайней мере в массе.

В магистрате города Выжвы. на Волыни, 1716 года, разбиралось дело по обвинение мещанами Сопронюками мещанки Ломазанки в причинении ею, при посредстве чародейства, смерти нескольким лицам. Дочь Сопронюковой выговаривала Ломазянке, что она «съела ее мать». Лука, сын Сопронюковой, называя ее чародейкой, прибавил: «ты заела Токарика и Хильчука, а теперь и нашу мать; постой колдунья, это даром тебе не пройдет: мы пошлем за палачом, если бы даже пришлось пожертвовать для этого парой волов». Сама Сопронюкова на очных ставках с Ломазянкой говорила: «Действительно, ты извела со света Токарика и Хильчука. Я утверждаю, господа судьи, что мои слова справедливы, принимая на себя всю ответственность за это, и теперь скажу, что лишь только кто поспорит с нею – даром ему это не проходит. Токарик и Хильчук затеяли с нею процесс и скоро померли; тут свидетелей не нужно, я опять утверждаю, что умерли они по ее вине». [63]

Колдовство, по народному воззрению, обнимало и другие стороны обыденной жизни, кроме личного, так сказать, вреда, могло причинить и материальный убыток в хозяйстве и прочее.

Летичевским мещанином Михаилом Трублаенком, 1714 года, было получено письмо от крестьянина Ивана Боровского, с поручением прочитать его в полном собрании магистрата. Боровский требовал должной ему от города суммы – 40 злотых, угрожая, в случае отказа, прибегнуть к таинственным средствам, при помощи которых он может разрушить все городские плотины и мельницы. «Мещане летичевские», писал между прочим Боровский, «должны благодарить Бога и делать вклады в местные церкви за то, что он, находясь в городской мельнице, не прикоснулся рукою к жернову, иначе произошли бы весьма дурные последствия для города». [64]

Магистрат до того был встревожен этими угрозами, что немедленно занес это письмо в городские книги.

В Луцком городском суде 1700 года разбиралось дело по жалобе дворян Костюшкевичей-Хобултовским и других лиц на дворян Сенковских о разных обидах и оскорблениях. Сенковские обвинялись между прочим в том, что посредством чародейства произвели убыль в хозяйстве Костюшкевичей, привязывая конские кости к шеям их овец. Они подговорили будто бы при этом свою крепостную, Хведониху, известную уже во всем околотке чародейку, действовать во вред истцов. «Увидите, что я вам сделаю», похвалялась сама Хведониха пред Костюшкевичами; и действительно с тех пор у них начали околевать лошади, рогатый и другой мелкий скот, пасека не дала никакого дохода, потому что Хведониха заглянула и туда, ворожа при посредстве каких-то узелков и обливаний. [65]

В Каменец-Подольский городский суд, 1711 года, поступила жалоба дворян Стеблевских на крестьянина Ивана Короваша, будто бы лошадь их околела вследствие каких-то заклинаний обвиняемого. [66]

1708 года, в Каменец-Подольском магистрате слушалось дело по обвинению мещанином Степаном Жульниченком мещанина Александра Божкевича, будто бы он владеет каким-то секретом, при посредстве которого портит кожи. Слухи о Божкевиче распространялись даже в соседнем от Каменца городе Жванце. Обвинение однако было признано судом неосновательным и истец был приговорен к штрафу и тюремному заключению за клевету, при чем должен был публично извиниться пред Вожкевичем, обязываясь не распространять о нем подобных слухов. [67]

Обнимая таким образом все, так сказать, стороны хозяйственного быта, чародейство влияло также на рост огородных овощей и полевых посевов.

В магистрате города Выжвы, 1710 года, разбиралось дело по жалобе мещанина Никиты Веремейчика на мещанина Данила Олефировича за клевету. Этот последний распустил слухи, будто бы жена Веремейчика околдовала его огород, вследствие чего у него произошел неурожай капусты. Свое обвинение он основывал на том, что она часто проходила мимо его капустных грядок. Суд постановил извиниться Олефировичу перед женой Веремейчика при свидетелях и затем подвергнуть взысканию того, кто повторит про нее подобную клевету. [68]

Хлебным посевам, по общему народному суеверно, вредять особенно так называемые «закрутки» или завитки. Это пучок растущих на поле колосьев, связанный узлом при известных заговорах. Вредное действие этих завитков может быть уничтожено теми же чародейскими приемами. Этот предрассудок относительно завитков или «закруток» сохранился в Малороссии до настоящего времени. Открытие на чьем либо поле такой закрутки возбуждает сильное беспокойство владельца. Для уничтожения ее обращаются в иных местах к знахарю, в других к священнику, который отправляется на поле с крестным ходом и вырывает связанные колосья крестом. Вырвавший закрутку без таких предосторожностей делается, но народному поверью, калекой, хотя пишущий эти строки до сих пор цел и невредим, несмотря на свои неоднократные опыты в этом роде.

В селе Мошках, близь г. Овруча, 1723 года дворянки Любовь и Анастасия Мошковские заподозрены были односельчанином, дворянином Ильею Духовским в произведении завитков. Завитка оказалась на поле Никона Мошковского, которому Духовский предложил свои услуги отворожить ее. Встретив Любовь Мошковскую, он с этой целью ударил ее наотмашь в грудь с такой силой, что она повалилась на землю. [69]

В 1718 году дворяне Немержицкие жаловались в овручский суд на своих соседей, дворян Верновских и Ярмолинских за то, что они «очаровали и завили» их пшеницу. [70]

Проявление этой таинственной чародейственной силы не могло ограничиться лишь разрушительным, так сказать, отрицательным направлением ее. Разрушение всегда служить лишь средством для осуществления других целей, очищая место для новых созиданий. Мелкий эгоизм, стремясь расширить, даже в ущерб другим, свое личное благосостояние, созидал его на обломках чужого. «Счастье зиждется на чужом несчастье», сказал где-то И. С. Тургенев, а тут именно производилось подобное созидание, на котором и сосредоточивалось главное внимание, когда была покончена требуемая в известном случае ломка.