Дипак Чопра - Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни Страница 63

Нет никакой разницы между дхармой и Дхармой — большим и малым. Если человек чувствует свое призвание, ко всем обращается один и тот же голос. Каждый из нас играет свою роль, однако с более широкой точки зрения мы развиваемся вместе, параллельно и одновременно. Я был искренне убежден в этом, и если моей главной целью было честолюбивое стремление изменить официальную медицину, в этом я был отнюдь не одинок. К 1992 году пышный фасад медицины лекарств и хирургии начал рассыпаться на глазах. Передовые исследователи, в том числе Дин Орниш из Гарварда, доказывали, что болезни образа жизни можно лечить без лекарств и хирургии. Ишемическая болезнь сердца, диабет, рак предстательной железы, рак груди, ожирение — вот болезни, затраты на лечение которых составляют четверть всех расходов американцев на здравоохранение, и при этом их обычно легко предотвратить и зачастую вполне можно держать под контролем, стоит только изменить образ жизни и рацион.

Ни один человек, наделенный совестью и здравым смыслом, не мог просто стоять и смотреть, как американская медицина превращается в непосильное финансовое бремя для миллионов человек, в то время как альтернативные методы были гораздо дешевле и доступны практически каждому. Одно исследование, опубликованное в 2004 году в британском медицинском журнале «Ланцет», охватило тридцать тысяч мужчин и женщин с шести континентов — и выявило, что если изменить образ жизни, можно предотвратить не меньше 90 случаев сердечно-сосудистых заболеваний. Однако из каждого доллара, потраченного на здравоохранение в США, девяносто пять центов идет на лечение заболеваний, когда они уже возникли.

Как говорят ведические писания, мы живем ради того, чтобы во имя духа пережить второе рождение. Парадоксальным образом для меня это было возможно только после того, как я поприсутствую при родильных муках новой медицины. Если переосмысление строения организма было для меня лишь мечтой, то переосмыслить самого себя мне нужно было как можно скорее. Я продал частную практику. Вернуться в эндокринологию, как будто в последние семь лет ничего не произошло, было немыслимо. После крутого поворота невозможно сделать вид, будто судьба идет прежним курсом.

Как ни странно, я не помню, чтобы мы с Сандживом сколько-нибудь подробно обсуждали альтернативную медицину. Это была моя епархия, а у Санджива была своя. Припоминаю, что Санджива очень волновало, что больных завлекают в сторону от проверенных методов лечения, практикуемых официальной медициной. Это он повторял давно знакомые опасения медицинского истеблишмента, которые никогда не казались мне сколько-нибудь обоснованными. Предполагалось, что врач вроде меня, работающий вне системы, подстрекает пациентов отказаться от «настоящей» медицины. Прямо Санджив этого не говорил. Однако сам он определенно был восходящей звездой официальной медицины. Наверное, со стороны мы казались странной парой: один брат стал авторитетным специалистом по одному органу — печени, — а другой все свое внимание посвятил тому, как лечить человека в целом.

Примут ли когда-нибудь мою точку зрения, было неясно. Между тем Санджив добился огромного успеха именно как специалист. Впрочем, если хочешь всего и сразу, как насчет «холиста-гастроэнтеролога»? Если бы я сумел показать Сандживу, что такое в принципе возможно, не исключено, что его сомнения отчасти развеялись бы. Откуда нам было знать, что пройдет двадцать лет, и появятся врачи, которые именно так себя и называют? В сущности, гастроэнтерологи лечат желудочно-кишечный тракт, а значит, нутро человека; а ведь нутром мы чуем очень много, и весьма вероятно, что наш ЖКТ тесно связан с каждой клеткой организма. То, что мы чуем нутром, химически передается из живота в мозг. Не может быть, чтобы это была телефонная линия с односторонней связью.

С одной стороны, нельзя отрицать, что контраст между нами бросался в глаза. Я всей душой верил в холистический подход и лелеял масштабные мечты о будущем. Санджив верил в научный метод и не сомневался, что наука не утратит нынешнего авторитета и в грядущем. Мы оба были глубоко убеждены в собственной правоте. С другой стороны, раскола между нами не было, потому что мы доверяли друг другу. Я доверял научным знаниям Санджива, а он верил, что я никогда не произнесу ни слова, которое может навредить больному, какими бы натянутыми ни были мои умозаключения со скептической точки зрения официальной медицины. Я уверен, что Санджива точно так же, как и меня, забавляло, когда какой-нибудь разгневанный доктор напускался на меня и бывал огорошен, обнаружив, что я прекрасно знаю западную медицину. Возможно, я унаследовал папину черту — когда англичане игнорировали его на обходах, он считал, что должен быть как врач вдвое лучше их. В какой-то момент я попросил издателей не ставить после моей фамилии буквы M.D. — «дипломированный врач». Сколько я ни доказывал другим врачам, что у меня солидная репутация, игра не стоила свеч. Через некоторое время я перестал и брать с больных деньги за консультации — чтобы избежать любых обвинений в том, что я-де наживаюсь на их несчастье, давая им несбыточную надежду.

Мало-помалу образовалась ниша, в которой я мог сочетать все, что мне хотелось. На одной конференции по аюрведе я познакомился с доктором Дэвидом Саймоном, неврологом и одновременно профессиональным инструктором по трансцендентальной медитации. Мы с ходу нашли общий язык — в тот самый миг, когда он вдруг рассказал свой любимый медицинский анекдот. Два еврея поспорили, в какой момент эмбрион становится человеком. Договориться они не смогли и решили спросить у раввина. Наконец они нашли компанию стареньких мудрых раввинов и задали им свой вопрос. Раввины долго думали, а потом ответили:

– Эмбрион становится человеком в тот момент, когда получает медицинский диплом.

Дэвид был человеком по стандартам самых строгих раввинов. Он был худенький очкарик, шумный и с необычайно острым умом. Альтернативную медицину он изучал гораздо дольше моего, и она стала его страстью. Кроме того, он не понаслышке знал, что такое считаться отщепенцем в собственной профессии.

– Если вас интересует сознание, — говаривал он, — глупо ходить к неврологу. Все неврологи — это такие механики, занимающиеся мозгом.

Заниматься медитацией Дэвид начал задолго до нашей встречи, еще когда был семнадцатилетним студентом-антропологом Чикагского университета и разбирался в том, какова роль шаманов в незападных культурах. Очень скоро он пригласил меня поприсутствовать на обходах в своей больнице в Сан-Диего — одной из сети учреждений «Шарп Хелскэр». Я рассказывал о связи разума и тела на конференциях, где присутствовали врачи и другие сотрудники больницы. Некоторым стало интересно, а остальные облили меня профессиональным презрением, но мне к этому было не привыкать.

Потом завертелись невидимые шестеренки. Генеральный директор компании «Шарп» Питер Эллсворт чувствовал, в каком направлении должна двигаться медицина. Он предвидел, что вскоре разум, тело и дух сольются в единое целое. Дэвид посоветовал мне наведаться в Ланкастер. Эллсворт привел двоих коллег, им понравилось. Он подумал, что из меня может получиться самый результативный игрок в его команде, которого он давно искал. Вернувшись домой, Эллсворт предложил компании «Шарп» открыть центр «интегративной медицины» — в то время это было непривычное словосочетание. Насколько было известно Эллсворту, это был бы первый медицинский центр подобного рода в США. Директором его должен был стать я. А содиректором — Дэвид, главный врач Мемориальной больницы Шарпа в Сан-Диего.

На первый взгляд предложение было настолько радикальное, что обойти политические подводные камни, которых много в крупной больнице, было невозможно. Однако генеральные директора умеют уговаривать, и я сказал Рите, что проклятой неопределенности в нашей жизни конец. У меня новая работа — врач, получающий фиксированный оклад и работающий в крупном учреждении, до которого было четыре тысячи километров. Поскольку дети еще учились в школе, нам придется на некоторое время пожить на разных побережьях в режиме «гостевой брак» — и, насколько мне помнится, новый дом в Лахойе отделывали очень долго и постепенно: видимо, Рите все же хотелось принять меры предосторожности. Приходилось принимать в расчет и человеческий фактор, хотя Рита безропотно сносила свою роль соломенной вдовы человека, который триста дней в году проводил в разъездах. «Малая Индия» в Джамайка-Плейн стала колонией семейства Чопра в дорогих пригородах. В Бостоне Рита была окружена друзьями и близкими — туда перебрались и ее сестра Гита с мужем, прожив десять лет в Англии.

Два года — все время, пока «Шарп» финансировала наш центр — мы с Дэвидом были вольны любыми способами обучать больных, как вернуть былое здоровье и улучшить его. Мы были убеждены, что связь разума и тела обеспечивает прекрасное самочувствие и благополучие, а значит, создает все предпосылки, чтобы жить полной жизнью. Поначалу к нам обращались в основном читатели моих книг. Однако именно Дэвид стал движущей силой, находившей практические способы преображения их жизни. Мы учили их йоге и медитации. Показывали дыхательную гимнастику и подбирали диету. Пациентам составляли индивидуальную программу на основе аюрведических типов конституции, даже мантры мы подбирали каждому лично по древним формулировкам из «Шива-сутр».