Элеонора Пахомова - Белое братство Страница 7

– Когда ты выдаешь такие перлы, я начинаю сомневаться в каком ты настроении, хорошем или плохом, – отсмеявшись, сказал Мирослав. – Пойми, дело не в том, что я всерьез задался целью искать Шамбалу. Просто мне давно пора уже побывать в Тибете, я так или иначе собирался туда прокатиться. Меня, можно сказать, положение обязывает, я все‑таки кандидат философских наук, лекции читаю по религиоведению, а в Гималаях – колыбели буддизма, месте, с которым связывают великое множество легенд, – так ни разу и не был. Самому неловко. Тем более, в ближайшие пару месяцев в университете каникулы, я буду не занят, отличный момент. Да и со Стрельниковым мне будет куда веселей, чем с обычными туристами.

– Да уж, с ним точно не соскучишься. Это меня и волнует, – пробурчал Дмитрий Николаевич себе под нос.

Потом вздохнул и все‑таки одарил сына взглядом голубых с синими крапинками глаз, слегка коснувшись тонкой дужки читальных очков. Мирослав сидел напротив в миниатюрном кожаном кресле, отделанном стежкой капитоне, по форме больше напоминающем круглый приземистый стул. Поза: нога на ногу, корпус расслаблен, руки свободно лежат на подлокотниках. Сам улыбается, смотрит на отца веселыми синими глазами, на каштановых локонах дрожит пятнышко света. «До чего же похож на мать», – уже в который раз мысленно констатировал Погодин‑старший. И повадкой тоже в нее. Ох уж эта графская порода, вроде бы мягко гнут свою линию, деликатно, а все равно не переупрямишь. И даже прикрикнуть на них нельзя да по столу кулаком шмякнуть: во‑первых не поднимаются ни голос, ни рука, во‑вторых, все равно бесполезно.

Взгляд Дмитрия Николаевича скользнул с лица Мирослава ниже, на шею, где за воротом бледно‑сиреневой рубашки виднелся тонкий шрам – напоминание о событиях годичной давности. Счастье, что Погодин‑старший узнал о появлении этого шрама и причинах этого время спустя, когда рана от разреза затянулась и стала похожа на безобидную бурую ниточку. Если бы ему довелось увидеть сына с окровавленной шеей, по которой только что прошлось лезвие серийного убийцы, едва не задев сонную артерию, кто знает, сидел бы он сейчас в полном здравии или восстанавливался после инсульта. Теперь шрам и вовсе побелел, почти не привлекая к себе особого внимания. Но для отца он по‑прежнему оставался четко различимым, броским, словно знак опасности, предупреждающий, что за сыном нужен глаз да глаз.

Разве мог Дмитрий Николаевич раньше вообразить, что профессиональная стезя сына может быть хоть как‑то сопряжена с опасностями? Такое предположение казалось невероятным, ведь Мирослав решил податься в науку. «Ну и слава Богу, – в тайне от семьи выдохнул тогда Погодин‑старший. – Целее будет». Из‑за сильного сходства с матерью ему постоянно мерещилась в сыне фарфоровая аристократическая хрупкость. И даже когда Мирослав лихо завоевывал призовые места на соревнованиях по дзюдо, отец все равно не мог отделаться от своего наваждения. Он думал, что философия, в изучение которой погрузился сын, будет мягко качать его на своих убаюкивающих волнах, навевая состояние дремоты и неги, в котором дров не нарубишь. Но расчет его оказалось неверен. Пытливый ум и молодая кровь делали свое дело, и Мирослав увлекся изучением различных оккультных теорий, организаций, сектантства, затем вошел в состав Комитета по спасению молодежи от псевдорелигий и тоталитарных сект, позже стал выступать приглашенным лектором в МВД. Как апогей – был привлечен к операции по поимке одержимого убийцы, в которой едва не погиб. Вот тебе и философия – любовь к мудрости.

Дмитрий Погодин только начал успокаиваться после прошлогодней истории. Жизнь, казалось, вошла в прежнее размеренное русло, Мирослав продолжал работать в университете, потихоньку дописывал докторскую, время от времени наведывался в родительский дом, выглядел расслабленным и умиротворенным. Дмитрий Николаевич как мог аккуратно зондировал почву на предмет возможного попадания сына в новые подобные ситуации. «Как там у Замятина дела? Давно виделись?» – как бы невзначай интересовался он во время семейных посиделок. И удовлетворившись ответом о том, что Замятин преспокойно живет своей жизнью и звонит только по поводам, не имеющим касательства к работе, успокаивался. Именно в майоре Замятине, который в прошлом году привлек его сына к своему расследованию, Погодину‑старшему виделась главная угроза их семейной идиллии. Но тут нарисовался Стрельников, будь он неладен, со своей, прости Господи, Шамбалой. Ох, не нравилась Дмитрию Николаевичу эта, казалось бы, дурашливая затея. Ох не нравилась.

– Утопия и бред эта ваша Шамбала, – сухо констатировал он и хрустнул газетным листом. А через несколько секунд вдруг оживился и повеселел.

– О! Кажется, в вашем полку ненормальных прибыло! – саркастически выдал он, передавая сыну газету «Супер стар», раскрытую на статье о «пророке». – Я смотрю, вокруг спасения мира нынче нездоровая ажитация, куда ни плюнь – везде мессия. Посмотри‑посмотри на кого ты в итоге станешь похожим, если не перестанешь маяться дурью, Мирослав.

Он подался корпусом вперед, развернул к сыну газету и потыкал указательным пальцем в искаженную физиономию Успенского.

– Вот, значит, кто твой положительный пример?

– Ты уморить меня сегодня решил?

Настроение Мирослава от всего происходящего делалось только лучше. А статья про «мессию» и его выразительное фото вообще относились в категории «made my day» – Успенский в полете был чудо как хорош. Мирослав пробежал глазами заметку и хмыкнул.

– Бред, конечно, но совпадение любопытное, – сказал он вполголоса. – По убеждению некоторых эзотериков, таких как Блаватская, Рерих, Алиса Бейли, Белое братство – это и есть обитатели Шамбалы, тайные правители Земли.

Погодин‑старший от этой ценной информации только глаза подкатил. Неизвестно в какое еще русло повернулось бы обсуждение раздражающей Дмитрия Николаевича темы, но, к счастью, дверь на веранду скрипнула и в гостиной послышалось частое тяжелое дыхание.

Милейший щенок, спасенный Мирославом год назад из‑под колес автомобиля, вырос в превредную суку. Суку Погодин назвал Алисой, как бы намекая, что подарит ей целый «вандерлэнд» лишь бы она жила и горя не знала. Алиса не знала горя – хозяин ее холил, лелеял и все ей прощал. А прощать было что – Алиса оказалась собакой своенравной, и лишь Мирослав умел с ней сладить.

Погодинских женщин Алиса привечала не слишком – безжалостно сгрызала за ночь их дорогущие туфли, беспечно брошенные в коридоре, или вообще укладывала свою огромную мохнатую тушу в кровать между спящими любовниками. Дамы от ее проделок неизменно расстраивались, а Алиса хитро косила на них черным, как спелая черная маслина, глазом, звучно лупила по полу мощным хвостом и словно смеялась, ширя клыкастую пасть. Погодин от ее проделок только посмеивался и трепал Алису по загривку. Собаку свою он любил и умилялся ею во всех проявлениях. Но вот его романы с появлением домашнего питомца, кажется, стали короче.

Что это была за порода, никто в точности определить не мог. Алиса выросла большущей, длинношерстной псиной и доходила в холке хозяину до бедра.

– Батюшки святы, да это волкодав, – всплеснула руками тетя Глаша, когда Мирослав однажды заявился с подросшей собакой на родительский сандей‑бранч.

– Ньюфаундленд, – деловито предположила Аглая, оглядывая гигантское животное.

– Алабай, – выдал свою версию Дмитрий Николаевич, запуская руку в густую собачью шерсть.

Погодин‑старший так же, как сын, проникся к собаке большой и, похоже, взаимной любовью. Он даже предпринял несколько попыток приобщить животное к своему досугу. Однажды он взял Алису на охоту, рассчитывая, что сильная, энергичная собака окажется ему подспорьем. Но расчет оказался неверным. В самый неудачный момент у Алисы случился приступ безудержного веселья, она сорвалась с поводка и принялась с диким лаем носится по лесу, распугивая все живое на километры вокруг. Сколько усилий потребовалось Дмитрию Николаевичу, чтобы изловить зловредную «помощницу», он предпочитал не вспоминать. Охотник вернулся домой без добычи, зато хорошо пропотевшим. Впрочем, за эту ситуацию Погодин‑старший на Алису не сильно злился – купил себе в утешение на охотничьей базе три утиные тушки, а вот хороший анекдот, над которым целый вечер потешалось все семейство, стоил куда дороже.

Появившись в гостиной, Алиса подошла к Мирославу, положила свою большую мохнатую голову ему на колени, ожидая хозяйской ласки.

– Предательница, – обиженно буркнул Дмитрий Николаевич, только вчера вечером втихаря скормивший неблагодарной псине упаковку сметаны.

– Ладно, – погладив собаку, Мирослав поднялся. – Поеду я в университет экзамен принимать, время уже. Алису оставляю на твое попечение, заеду за ней вечером.